Схватка за Рим, стр. 32
– Валерий, отец! – закричал Тотила. – Не уходи от нас! Скажи хоть слово на прощанье!
Умирающий медленно приоткрыл глаза.
– Где они?
– Разбиты и бежали.
– А, победа! – вздохнул Валерий. – Я умру с победой, и Валерия, мое дитя, спасена!
– Да, отец, она спасена. Я явился сюда из самой глубины морской, чтобы предупредить Неаполь и спасти вас. Корабль, на котором я плыл, был пробит врагом и потонул. Я в полном вооружении бросился в море, спасся и высадился на берег между твоим домом и Неаполем, недалеко от дороги. Там я встретил Валерию и узнал об опасности. Я отправил ее в Неаполь, а сам с тридцатью воинами поторопился сюда, но мог только отомстить за тебя.
89И он опустил голову на грудь умирающего.
– Не сожалей обо мне, я умираю победителем. И тебе, сын мой, тебе обязан я этим. – Старик с любовью провел слабеющей рукой по шелковистым волосам Тотилы. – Ты спас и Валерию. И тебе, да, тебе поручаю я спасение Италии. Ты – герой, достойный спасти даже эту страну. Ты можешь это, ты сделаешь это – и твоей наградой будет мое любимое дитя.
– Валерий, отец!
– Пусть она будет твоей! Но клянись, – и, собрав последние силы, старик выпрямился и взглянул прямо в глаза Тотиле, – клянись мне душой Валерии, что она не прежде будет твоей, чем Италия будет свободна, и ни одна пядь священной земли ее не будет занята византийцами.
– Клянусь! – с воодушевлением вскричал Тотила. – Клянусь душой Валерии!
– Благодарю, благодарю, сын мой. Теперь я могу умереть спокойно. Передай ей мое благословение и скажи, что я поручил ее тебе, – ее и Италию.
Он склонил голову на свой щит, скрестил руки на груди – и умер. Долго смотрел на него Тотила. Но вот взошло солнце, ярко осветило и море, и скалы. Тотила пробудился от задумчивости.
– Клянусь душой Валерии, – тихо, с глубоким чувством повторил он, подняв руку. И в этой клятве нашел он силу и утешение, распорядился перенести труп Валерия на судно, чтобы отвезти его в семейный склеп в Неаполь.
Глава VIII
Между тем, Теодагад понемногу оправился от своего поражения при объявлении войны. «Пусть приходит Велизарий, – думал он. – Я изо всех сил буду стараться, чтобы он не встретил в Италии никакого сопротивления. Юстиниан, конечно, узнает это и наверное выполнит если не весь договор, то большую часть его».
Он так и действовал: выслал все войска из южной и средней Италии на самые далекие окраины. Вот почему Велизарий не встретил никакого сопротивления. Особенно ободрился он с тех пор, как к нему возвратилась Готелинда: Она была гораздо умнее и сильнее его и всегда поддерживала в трудную минуту.
После убийства Амаласунты Готелинда, спасаясь от ярости народа, скрылась в крепости Феретри. Но вскоре к ней явился Витихис и убедил ее возвратиться в Равенну. Дело ее, заявил он, будет разбираться в народном собрании, и до его решения он ручается за ее безопасность. Готелинда знала, что на ручательство Витихиса положиться можно, и возвратилась во дворец. Она была очень рада тому, что дело будет рассматриваться именно в народном собрании. «Никто, кроме меня, не видел, как она умерла. А без доказательств меня не могут осудить», – думала она. Уверенность ее в хорошем исходе усиливалась еще более оттого, что все влиятельные сторонники Амалов и враги ее были удалены с войсками на далекие окраины, между тем как друзья ее все должны были явиться на собрание.
Приближался назначенный день, и король с супругой отправились в Рим, близ которого на открытом поле, называемом Регетой, обыкновенно проходило народное собрание.
Утром, в день их приезда, в комнату короля неожиданно вошел Цетег.
– Ради Бога, Цетег, – в испуге закричал Теодагад, – какое несчастие приносишь ты?
– Я пришел сообщить тебе то, что сам только что узнал: Велизарий высадился.
– Наконец-то! – с радостью вскричала Готелинда.
– Не торжествуй, – заметил ей префект. – Теперь ты погибла.
– Погибла? Напротив, спасена! – вскричала радостно королева.
– Ошибаешься: Велизарий издал манифест, в котором объявил, что пришел наказать убийцу Амаласунты, и назначил большую награду тому, кто доставит вас ему живыми или мертвыми.
– О, ужас! – закричала Готелинда. Теодагад тоже побледнел.
– Притом готы скоро узнают, чья измена дала врагам возможность без сопротивления овладеть страной, и я, как префект Рима, получил приказ захватить вас и передать Велизарию. Но что мне в том, будете ли вы жить или умрете, – я согласен дать вам возможность бежать с одним условием: ты выдашь мне, Теодагад, твой договор с Сильверием. Молчи!.. Не лги, я знаю, что вы сговорились.
– Бери его, теперь он все равно не имеет силы. Получив документ, префект вышел.
– Что теперь делать? – спросила Готелинда, говоря скорее сама с собой, чем с мужем.
– Как что делать? Скорее бежать! Единственное спасение – в бегстве!
– Куда же ты хочешь бежать?
– Прежде всего в Равенну, чтобы захватить там казну. А оттуда, я думаю, лучше всего к франкам. Жаль, приходится бросить спрятанные здесь сокровища. Много, много миллионов золотых! Но что делать, жизнь важнее денег!
– Как? – спросила Готелинда. – У тебя здесь спрятаны сокровища? Где же?
– О, в надежном месте: в катакомбах. Мне и самому понадобилось бы несколько часов, чтобы их найти. Вот почему я и бросаю их.
И он вышел из комнаты. Готелинда же осталась: она увидела возможность борьбы, сопротивления.
«Деньги – власть, – думала она, – а только во власти – жизнь». И решила остаться и овладеть спрятанным золотом.
Оживленную картину осветило на следующее утро солнце, поднявшееся над Регетой. Много тысяч готских воинов стеклось сюда со всех концов своего обширного государства на тинг – народное собрание.
Эти собрания издревле были любимыми праздниками народа. В языческие времена на них совершались большие жертвоприношения за весь народ, здесь же устраивались рынки, военные игры. Вместе с тем, тут решались важнейшие дела: избирали и низлагали королей, решали вопросы о войне и мире, об отношениях к соседям, здесь же судили и важнейших преступников.
На этот раз собрание было особенно многочисленно, ведь должны были решаться очень важные вопросы: о войне с Византией и об убийстве Амаласунты. Уже с зарей вся площадь была в движении, и с каждым часом толпа увеличивалась, по всем дорогам сюда стекались готы – пешком, верхом, в телегах, повозках. Здесь встречались друзья и братья по оружию, не видевшиеся долгие годы.
Странное, пестрое зрелище представляла эта толпа. Рядом со знатным готом в шелковой одежде, который жил в богатых городах Италии, в роскошных дворцах, и перенял утонченные нравы высшего круга римлян, стоял громадного роста грубый гот-крестьянин, хижина которого приютилась где-нибудь среди дубовых лесов далекого Марга или среди сосен быстрого Эна, где он зачастую боролся с волком, шкура которого покрывала его широкие плечи. Дальше стояли группы суровых воинов, закаленных в битвах на далеких северных границах с дикими свевами, и тут же рядом миролюбивые пастухи из Дакии, которые, не имея ни хижин, ни полей, кочевали по лугам как и тысячи лет назад их предки, явившиеся сюда из Азии. Тут же стоял богатый гот, который научился в Риме или Равенне искусству вести торговлю и теперь получал много тысяч прибыли, и рядом – бедный пастух, который пас тощих коз на тощих лугах шумной Изарки и устроил себе хижину рядом с берлогой медведя.
Но как ни различна была судьба этих тысяч, отцы которых по призыву Теодориха спустились в Италию с запада, – все же они еще чувствовали себя братьями, сынами одного народа: все говорили на одном языке, у всех светлые глаза, золотистые локоны, у всех кипело одно чувство в груди: «Как победители стоим мы на этой земле, которую отцы наши завоевали у вельхов и которую мы будем защищать до последнего мгновения».
Точно пчелы в громадном улье, сновали и шумели эти тысячи людей, отыскивая знакомых, приветствуя их, заводя новые знакомства. Но вот с холма посреди долины раздались величественные протяжные звуки рога – и мгновенно все стихли и обратили взоры на холм, с которого спускалась торжественная процессия: пятьдесят стариков в широких белых мантиях, с венками на головах, с белыми посохами и старинными каменными топорами в руках. Это были сайоны, стражи тинга, которые должны были, с торжественными обрядами, открывать и оберегать тинг.