Моя жизнь как фальшивка, стр. 24

Разумеется, со Слейтером я своими редакторскими амбициями не делилась. Тот к восьми часам вечера завладел большим угловым столом, за которым прежде располагались летчики со стюардессами. Раскрыл свою «Оливетти Валентини», с важностью обложился бумагами, погрузившись, по всей вероятности, в трескучую статью для «Новы». Вот павлин. Так-то он разменял свой талант.

– Хорошо, – сказал он, услышав, что в понедельник мы идем к портному. – Рад за беднягу.

Его великодушие могло бы насторожить меня, учитывая, как он был сперва враждебен.

– Просто нищий, – продолжал он, будто с самого начала не имел в виду ничего, кроме чистой благотворительности. – Жалкая жизнь, а, Микс?

С минуту мы помолчали. Слейтер упорно размышлял о чем-то, и я никак не могла догадаться, о чем, пока он не спросил – довольно резко, – что у меня запланировано на вечер.

Тут меня осенило: он все-таки собирается поговорить о моей матери.

– Поужинаем вместе? – предложил он.

– Если хотите.

– Я загляну через полчаса?

Хотя я добивалась именно этого разговора, сейчас от страха у меня подкашивались ноги. Я считала: этот мудак убил мою маму. Я поднялась в комнату и ждала, прикидывая, какие еще мерзкие тайны мне предстоит узнать.

Но и Слейтер, похоже, волновался не меньше. Во всяком случае, он так и не позвонил, и в тот вечер я легла спать голодной и все же с облегчением.

В понедельник спозаранку Кристофер Чабб поджидал меня. Когда я вошла в мастерскую, он поднял руки и смущенно скривился. Просторная рубашка-хаки и лоснящиеся черные брюки явно достались ему от человека покрупнее. Хоть я и славлюсь полной бестолковостью по части моды, я бы и то постеснялась такое надеть.

К счастью, по дороге я заприметила два китайских ателье, одно – всего через два дома. Как можно быстрее я повела Чабба туда. Он толком и не понял, что я делаю.

Портной был ростом примерно с Чабба, худой, веснушчатый, с маленькими ушами и сморщенным лицом былого жокея. Он вежливо улыбнулся мне, однако стоило ему глянуть мне через плечо, приветливость с лица как ветром сдуло.

– Чхе! Чего надо?

Я попросила показать образцы ткани. Он словно и не слышал.

– Не открыто, – нахмурился он. – Закрыто сегодня. Очень занят.

И на этом разговор оборвался – Чабб попятился, я тоже оказалась на улице, портной уже запирал лавочку.

– Очень занят, – рявкнул он. – Очень жаль.

Опешив от такой наглости, я даже не сразу поняла, как сильно меня оскорбили.

– Приду попозже, – сказала я.

– Не приходить, – отрезал он, опуская жалюзи и задвигая засов. – Очень долго занят.

Я обернулась к Чаббу – тот стоял на щербатом тротуаре, безмятежно сложив руки на груди.

– Эти портные-ла плохие, – произнес он. – Дорогие. Обманут нас. На Бату-роуд гораздо лучше.

Я подумала, что нас выгнали из-за странного наряда Чабба. Во втором ателье, в двух шагах от первого, я с порога изложила дело:

– Хороший костюм моего друга испорчен. Нам нужен другой, как можно скорее.

Этот мастер выглядел вполне вменяемым: в прекрасно пошитом темном костюме, в голубой рубашке с белым итонским воротничком и чуть ли не с галстуком частной школы. Но едва он сообразил, что я заказываю костюм для его соседа – тот в нерешительности маячил в дверях, – как тут же показал себя страшным снобом, вздохнул, понурился.

Я по-женски начала было обсуждать материал, но портной устоял перед моим напором.

Прищемив большим и указательным пальцем переносицу, он выждал, пока я закончу.

– Миссус, можно задать вопрос? Вы знакомы с этим человеком?

– Он – знаменитый поэт.

– Нет. Это не так.

– Он – мой друг.

– Вы покупаете ему костюм?

– Да.

– Мадам, вы, пожалуйста, оставьте его.

– Что вы хотите этим сказать?

– Он не ваш друг. Он не человек.

– Он – поэт.

– Мадам, доктор видел его, когда он появился на Джалан-Кэмпбелл. Поздно ночью, прямо посреди улицы. Без ног-ла.

Я оглянулась на Чабба, но тот скрылся.

– Вот видите, – сказал портной. – Он ушел. Испугался, когда я сказал вам про него.

– Что значит «без ног»? Пьяный?

– Не пьяный. Он появился на улице посреди ночи. Не человек, миссус. Без ног, понимаете?

Так что же, Кристофер Чабб парил ночью в воздухе над Кэмпбелл-стрит, будто на картине Шагала? Портной – звали его, между прочим, Артур Фэтт – казался вполне цивилизованным и даже просвещенным человеком.

Такие призраки, сообщил мне мистер Фэтт, похожи на пиявок: они сосут кровь, а человек хиреет и умирает. Понятно?

Я поняла одно: Кристофер Чабб ухитрился восстановить против себя всех соседей. Когда он вновь возник на пороге ателье, с ним обошлись, словно с бродячим псом.

– Пошел! – крикнул Фэтт. – Мы не говорим с тобой. Иди, иди!

И этот грубый возглас поразил меня меньше, чем явный испуг Чабба. Бочком пробираясь к своей мастерской в уродливо болтавшейся одежде, он был похож на какую-то жалкую, замученную тварь.

– Спросите миссис Лим, – посоветовал мне Фэтт, энергично вращая рулон бледно-голубого полотна. – Он пьет кровь.

– Ничего не понимаю.

– Чхой! Не понимаете? Спросите у него. Миска для супа – знаете? Нальет кровь в миску и пьет.

– Нет.

– Нет? Не хочу спорить. Всегда рад вам, мадам, но без него.

И этот портной тоже запер свою лавку, а я отыскала Чабба на задворках веломастерской. Он угрюмо трудился над перевернутым вверх колесами велосипедом и даже не обернулся, когда я подошла. Сняв цепь, он аккуратно намотал ее на трясущуюся руку.

– Не стоит вам вмешиваться в это, – устало сказал он.

– Мне так жаль.

– Я знаю этих людей. Вы не знаете-ла.

Я думала, Чабб что-то добавит, но он упорно отворачивался. Китаянка спустилась по лестнице и встала внизу, в полумраке, выжидающе глядя на меня.

Потом обернулась к Чаббу и заговорила с ним – сердито, как мне показалось.

Старик взял разводной ключ и попытался открутить гайку с оси, но руки у него так дрожали, что он опустил инструмент.

– Видите, во что я превратился, мем, – сказал он. Я не знала, что ответить на это. Словно грешник в аду, словно каторжник, вращающий кабестан на тонущем судне, он был навеки прикован к существу, которое сам породил.

23

Однако жалость тут же сменилась отвращением, таким сильным, что я содрогнулась. Помимо прочего, я считала себя виноватой, ибо, зная тяжелое положение Чабба, все-таки придумывала способы выманить у него стихи Маккоркла. Уж можете мне поверить – я бы пустила в ход любую, самую подлую наживку, лишь бы вырвать эту рукопись. Симпатичного мало, но для меня ничего нового: в первый же год учебы в Сент-Мэри я поняла, что я за дрянь.

Вернувшись в холодный и все-таки затхлый гостиничный номер, я еще с час нервничала и терзалась, а затем принялась корнать волосы. Сперва отстригла противный хохолок – в точности как у попугая, – а потом, как всегда, не смогла остановиться. Аннабель прикрикнула бы на меня, но Аннабель оставалась дома, в топи уныния, пила джин с тоником, обкусывая прелестные ноготки. Никто не мешал мне работать ножницами, пока я не превратила себя в чучело. Я покрыла новую прическу «Брилкримом», надеясь, что получится вольный художник или нечто вроде того. Льняные брюки с пиджаком срочно требовалось погладить, но другой одежды под рукой не было, так что я надела мятый костюм и спустилась в «Паб». Слейтер, естественно, уже заседал там, но мне было так скверно, что и Джон не мог бы помещать мне выпить двойной скотч.

– Итак? – спросил он, отодвигая бумаги, чтобы мой стакан не оставил на них влажного пятна. – Обыватель из Порлока [61] отправился на Савил-Роу [62]?

Я не могла пересказать ему, что случилось тем утром на Джалан-Кэмпбелл – о том, как оборванец обрабатывал железяку, и тем более о том, как – тягостное воспоминание – он пробирался, таясь, в тени пятифутового навеса. К счастью, внимание Слейтера тут же переключилось на мои волосы.