Моя жизнь как фальшивка, стр. 14

Я снова позвонила портье. На этот раз мне посулили, что дождь вот-вот закончится, и я уселась ждать чуда. Взялась было за Мильтона, но от волнения не смогла сосредоточиться. Ливень менял цвет от зеленого до изжелта-белого. Иногда в просвет можно было разглядеть улицу под окном, иногда все заволакивало сплошь. Мне померещилось, будто на разбитой пешеходной дорожке валяется черный мусорный пакет. Когда я выглянула вновь, пакет вроде немного переместился.

Вскоре после девяти я оторвалась от книги и заметила, что пакет продвинулся будто сам по себе – недалеко, примерно на ярд. Какой ужас, подумала я, там живет какой-то человек, словно рак-отшельник в своем панцире. Я подождала, но пакет больше не шевелился. Приняв душ, я оделась и спустилась в сувенирную лавку «Балморал», где приобрела довольно скверный зонт вдвое дороже, чем заплатила бы в «Эспри», но до отъезда из Куалы-Лумпур оставались считаные дни, а я твердо решила добраться до загадочной рукописи.

Швейцар, само собой, порывался усадить меня в такси, и тут я сообразила, что за деньги, потраченные на зонтик, могла бы десять раз съездить туда и обратно, однако, зная, что финансы на исходе, я угрюмо вышла под струи муссона. За минуту ноги промокли насквозь, а проезжавший грузовик окатил меня водой.

Хлюпая по лужам, я перебралась на тротуар и двинулась вперед, стараясь не наступать на большие желтые цветы, сорванные ураганом с деревьев. Из-за дурацкого зонтика я ничего перед собой не видела и столкнулась с тем самым мусорным пакетом. Из имперского далека гостиничного номера жилище бездомного казалось нелепым, однако на улице было уже не до смеха. Я попыталась обойти его, но пакет не пропускал. Из-под складок целлофана сверкал угрюмый, одержимый взгляд.

Изнутри пакета послышалось мое имя. Ливень грохотал вовсю, вода с ревом неслась по сточным канавам, и эта ситуация – внезапно заговоривший со мной мусорный пакет – казалась такой же нереальной, нездешней, как если бы мы общались в клубе Ронни Скотта [46]. Тем не менее я узнала мокрые твидовые брюки, торчавшие из-под пластика.

– Мистер Чабб?

– Мисс Вуд-Дугласс.

Пришлось перекрикиваться: я разобрала, что сикх не впускает Чабба в отель.

– Позвонили бы мне.

– Я пытался. Вы сказали оператору не соединять.

Разумеется, подобных распоряжений я не делала. Это мог подстроить только Слейтер, и я впервые осознала, насколько невыносима его неугомонность.

Я повела своего странного спутника обратно по Джалан-Тричер к блистающему подъезду отеля. Под бдительным взором швейцара в тюрбане я отряхнула зонтик и выждала, пока Кристофер Чабб аккуратно снимал с себя пакет и тщательно сворачивал его на обратный путь – примерно также, как накануне складывал пленку, в которую был завернут отрывок рукописи. Несмотря на все его усилия, ветхий костюм успел промокнуть.

Швейцар перехватил нас:

– Мемсахиб, – произнес он, – мне очень жаль, но этому человеку нельзя входить в отель.

– Это мой гость, – сказала я.

– Да-да, мне жаль. Запрещено.

Я в курсе, что сикхи – бесстрашные воины, однако я – англичанка, и воинскую доблесть англичан тоже преуменьшать не стоит.

– Отойдите с дороги, будьте любезны, – попросила я.

Если бы пришлось, я вмазала бы ему зонтиком по яйцам, и мои намерения, очевидно, отразились на лице: как говаривал отец, оно у меня – что светофор.

– Запрещено, – повторил сикх, но отступил перед ненавистной оккупанткой с наглой козьей мордой и пропустил нас.

Проходя через холл, мы с Чаббом наткнулись еще на троих работников отеля, но каждый под моим гневным взглядом спешил ретироваться. И так я, торжествуя, препроводила гостя на шестой этаж, к себе в номер.

Едва я закрыла за собой дверь, зазвонил телефон.

– Не дури, – сказал Джон Слейтер.

Я повесила трубку, но он тут же перезвонил.

– Неужели ты не хочешь выслушать меня, Микс?

– Нет.

– Дорогуша, но ведь ты же рассчитываешь, что я заплачу за твой номер.

От таких слов я обозлилась не на шутку и мгновенно вознеслась на ту кручу, сорвавшись с которой, учинила бы очередное великолепное безумье, о котором впоследствии могла пожалеть. Но с тех пор как я дала отцу пощечину в «Кафе Ройяль», я кое-чему научилась.

– Встретимся в «Пабе» в пять часов, Джон, – предложила я.

После чего отключила телефон, заперла дверь на два оборота и накинула цепочку. Вот теперь можно заняться моим злосчастным гостем, отшельником в скверно побитом костюме.

– Как я рада, что вы пришли, – сказала я, провожая его к окну, к двум стульям возле тележки, на которой привезли завтрак; но, произнося эти слова, я почуяла запах. Капуста, сыр, абрикосовый джем и еще что-то неуловимое, но явно туземное. Тут уж не до любезности – под действием влаги драгоценный костюм испускал омерзительную вонь. Меня бы спас «Викс», хотя на самом деле я не нуждалась в ментоловых препаратах, просто чужеродные запахи вызывали у меня легкую истерию.

– Досталось вашему костюму, – посочувствовала я.

– Бывало и хуже, мем.

Я припомнила батик, купленный на Бату-роуд. Вообще-то он предназначался в подарок моей Аннабель, но пока что мог послужить Кристоферу Чаббу.

– Снимайте костюм, – велела я.

Он попятился, отмахиваясь обеими руками.

– Нет, нет, слишком стар.

Боюсь, я поморщилась. Наверное, открыла окно. Так или иначе, к стыду моему, я дала Чаббу понять.

– Мне очень жаль, – пробормотал он.

Как я ни сочувствовала ему, костюм следовало отправить в чистку.

– Он плохо пахнет, да?

– Жаль, что батик не слишком красивый, – сказала я, заполняя квитанцию.

– Мой костюм воняет, – настаивал он. – В этом все дело?

– Что делать – промок, – ответила я, – однако надо сдать его в чистку до десяти, и тогда вам вернут его перед уходом.

Горестно кивая, он удалился в ванную с батиком и мешком для грязного белья.

15

Он сел, скукожившись, перед тележкой с завтраком и молча предъявил рукопись – как я тогда подумала, полный свод «Маккоркла». Словно пожитки бедняка, рукопись была упакована в два пластиковых пакета, внутри синий, снаружи белый, и обклеена тремя широкими полосами изоленты. Чабб поморгал:

– Слейтер считает меня опасным?

– Нет, – ответила я.

Я хотела попросить разрешения прочесть стихи, но когда Чабб кокетливо отодвинул сверток, я передумала: раскрыла записную книжку и стала расспрашивать, как и отчего погиб молодой редактор.

– Спросите его друзей, – резко возразил Чабб. – Они утверждают, будто Вайсс повесился. Никто не сомневается. Спросите полицию – вам скажут, что он свалился с табурета. – Он выдержал паузу. – Ручка у Вас при себе?

И лишь когда я сняла колпачок, он пустился рассказывать о том, как угрюмым дождливым днем стоял на похоронах Вайсса. Он не мог уклониться: хотя, вполне вероятно, его ждали оскорбления, а может, и рукоприкладство, не прийти на похороны – значило сделаться парией навсегда.

Трудно сказать, почему его это так беспокоило? Как я убедилась, уже побывав в Австралии, Чабб никогда не пользовался популярностью. В переписке членов Общества современного искусства его неоднократно называют фашистом. Это не подразумевало конкретной политической позиции – точнее всего было бы назвать его либертарианцем, – но означало только, что Чабб был в ссоре с сюрреалистами, имажистами [47], анархистами и коммунистами, которые шли за гробом Вайсса.

На центральном кладбище Мельбурна родители усопшего приняли его соболезнования с достоинством, но другие плакальщики не воздержались от угроз. Самые любезные старались не замечать Чабба.

Поскольку набожностью семья не отличалась, Вайсса похоронили неподалеку от усыпальницы бильярдиста по имени Линдси Вальцер. В Мельбурне игрок на бильярде всегда превыше поэта, а потому теперь, разыскивая могилу Вайсса, лучше всего сослаться на этот ориентир. Если проследить взглядом за линией, заданной мраморным кием на вечном бильярдном столе Вальцера, вы упретесь в черное мраморное надгробье с надписью: