Граф Вальтеоф. В кругу ярлов, стр. 55

– Если это приносит пользу, но это место…

– Земля – это в первую очередь люди, и лишь во вторую – доход от нее, – парировал граф, – И пока я здесь граф, вначале речь пойдет о людях. А ты, моя жена, будешь повиноваться мне, даже если мне придется…

– Меня бить? – она рассмеялась ему в лицо, ее темные глаза вспыхнули. – Почему же нет? Уверена, что моя мать тебе это советовала, – язвительно прибавила она.

– Боже, Эдит… – он схватил ее за плечи и встряхнул так, что ее волосы рассыпались.

– Бей меня, – голос ее звучал насмешливо, – бей, если хочешь, но у меня есть ум и воля, которые ты не сможешь подавить своей саксонской грубостью.

Саксонской! Слово ударило его, выражая, кажется, все, что она думала о его народе, и по-прежнему держа ее за плечи, злой и потрясенный этой их первой ссорой, тем, что они оба наговорили, он на мгновенье замолчал. Затем глубоко вздохнул и дотронулся до ее щеки.

– Если я когда-нибудь ударю тебя, – горько произнес он, – я буду полным ничтожеством.

Легкая улыбка появилась на ее лице, уверенная теперь в свой власти над ним, она приникла к мужу. Он обнял ее:

– Эдит, Эдит, никогда, никогда я не причиню тебе боль. Сердце мое, как мы можем ссориться? – Он жадно поцеловал ее, все одиночество и все напряжение этих месяцев нашли наконец освобождение. Она принадлежала ему, но что-то в подсознании его беспокоило, он знал: что-то вторглось в их отношения, что-то, что могло отнять ее, что-то непростое, о чем он и не думал когда-то в Нормандии. Да, была любовь и страсть, но и нечто темное, следы какого-то неизвестного зла, и в смешанном чувстве страха и любви он поднял ее и понес к кровати. – Эдит, любовь моя, сердце моего сердца, я не вынесу этого, это не должно произойти, – он не знал сам, что говорил, и она не понимала значения слов, поглощенная любовью. Страх, наконец, оставил его, слова смешивались с поцелуями до тех пор, пока он не забылся.

Только после, когда он тихо лежал рядом с ней, когда чувствовал ее успокаивающие руки, он окончательно освободился от этого странного, незнакомого, не имеющего названия чувства.

Глава 3

Летними днями Вальтеоф возил Эдит по всему графству. Он показал ей Дюрхэм, где епископ Лоррейн с любовью их принял, он возил ее в Монквермут и в монастырь в Джэрроу, но Эдит больше предпочитала спокойные долины, где протекала река Варф, и окрестности Йорка, хотя они и были опустошены, и они через несколько недель вернулись в Элдби.

Только один раз он затронул тему их разговора во время той ссоры, и не для того, чтобы упомянуть о детях.

– Я хотел бы видеть Ателаис здесь, – сказал граф, – дома она слишком много думает о Дипинге.

– Ей надо было бы выйти замуж за де Руля, – ответила Эдит.

– Я тоже так думаю, но я не в силах принудить ее к этому браку. Как я могу, – лукаво улыбнулся он графине, – если я сам женат по любви?

Они были одни в своей комнате, и Эдит подложила свою ручку на его загорелую руку, обильно поросшую золотыми волосами.

– Мы женаты по любви, – согласилась она, – но нам разрешили так сделать, потому что мой дядя счел это политически выгодным.

– Он говорил, что это меня с ним свяжет и докажет, что он может быть щедрым.

Эдит рассмеялась:

– Может быть, но он ничего не делает без задней мысли: мы служим его целям… ты как единственный высокородный англичанин, оставшийся, чтобы объединить народы, и я, чтобы поддерживать нормандские интересы.

Граф почувствовал себя неловко.

– Ты думаешь, поэтому…

– Конечно, – она погладила его руку, напрашиваясь на поцелуй, но впервые он поцеловал ее рассеянно.

– Возможно, я не так уж отличаюсь от него, желая брака Ателаис и Ричарда.

– Она хочет этого. Я уверена.

– Я думал, она его ненавидит?

Эдит рассмеялась и погрозила ему пальцем.

– Мой господин, ты мало знаешь женщин. Когда мы ненавидим, мы близки к любви, и любовь может легко обратиться в ненависть. Когда приезжает мессир де Руль, она всегда на него тайком посматривает, а когда она отворачивается – он смотрит на нее. Поверь мне, я знаю.

– Если это так, а я верю тебе, сердце мое, я совершенно в этом ничего не понимаю, тогда я снова поговорю с Ричардом, когда мы вернемся домой.

Но было еще так много дел, что, казалось, пройдет вечность, прежде чем они вернутся на юг. Он обязательно навестит все церковные наделы графства и сделает все, что может, для несчастного народа, умирающего от голода. Вот и теперь, где бы он ни проезжал, люди благословляли его имя, называли своим благодетелем, и их любовь его невероятно трогала. Это радовало и его приближенных – Хакон и Ульф гордились им больше, чем собой, и когда его приветствовали на улицах Йорка, Торкель поглядывал на графиню, как бы говоря: «Вот он какой!» Однако нормандка вызывала меньше энтузиазма, хотя народ и воздавал ей должное. Однажды Ульф сказал Хакону:

– Почему она такая гордячка? Она очень изменилась с тех пор, как мы вернулись из Нормандии, – Теперь это был крепкий паренек с широкой грудью. – Там она была простой девушкой, и я думаю, мало кто из нас хорошо ее знает, даже граф, несмотря на всю свою любовь.

Они прогуливались вдоль Йорской речки, и Хакон остановился, уставившись в воду, мерцающую в последних лучах июньского солнца. Ласточки, низко пролетев над водой, взмывали вверх.

– Она когда-нибудь причинит ему зло, – неожиданно сказал он, – я это знаю.

– Почему? – спросил Ульф. – Каким образом? Она же его жена, у них дети, и будут еще, я думаю. Разве женщине этого мало?

– Бог знает, чего она хочет. – Хакон подумал о своей нежной женушке с ее мягкими движениями, ее любовью. Она была как розовое яблоко, согретое солнечными лучами. Графиня, думал он, совсем другая. – Она получит то, чего хочет, – наконец сказал он, – и ей нет дела, если она в результате причинит ему боль.

– Откуда ты это знаешь? – Ульф присел и начал бросать камушки в уток не для того, чтобы причинить им вред, а чтобы повеселиться при виде того, как они ковыляют по пляжу. – Ты всегда думаешь, будто знаешь, что люди скажут или сделают.

– Ну, я повидал больше твоего, – ответил Хакон, – но даже ты видишь, какая она жестокая. Она велела этому бедняге собирать вещи, ну, тому, который просил лачугу около церкви, потому что ему нечем было заплатить ренту. Граф ему дал год, чтобы выплатить.

– Я слышал об этом, но ты явно не знаешь, – гордо прибавил Ульф, – что он пошел к Торкелю Скалласону на следующий день, и Торкель дал ему работу на кухне от имени графа.

Хакон ухмыльнулся:

– У поэта больше души, чем у нас всех вместе взятых. Не удивительно, что они с графиней не могут договориться. Что же касается того, кто из нас больше знает, то я тебе скажу, что граф пригласил его слугой, так что графине придется принимать еду из рук этого человека.

Он слегка подтолкнул Ульфа, и тот скатился в траву. В следующий же момент он поднялся, улыбаясь, и накинулся на Хакона так, что тот упал навзничь. У Ульфа это вызвало взрыв смеха.

– Вот тебе! Я всегда говорил, что когда-нибудь тебя поборю. Будешь ты теперь на меня нападать?

Хакон поднялся на ноги, отряхиваясь.

– Вот это мускулы! – Внезапно он схватил Ульфа за ноги, и они покатились по земле, борясь и смеясь одновременно до тех пор, пока, наконец, Хакон не закричал:

– Хватит! Хватит! Ты теперь мужчина, мой маленький Ульф, и мне ровня. Пойдем, я угощу тебя кружкой пива и ужином.

Через несколько дней, когда Вальтеоф был по делам графства в Тэдкастере, графиня вызвала Ульфа к себе. Она, как обычно, занималась делами различных уделов, бегло просматривала отчеты управляющих и посчитала нужным исправить в них ошибки. Ей необходим был гонец, и как раз под рукой оказался Ульф.

Он пришел, крепкий, улыбающийся, всегда готовый услужить ради своего господина и графине тоже, хотя и разделял чувства Хакона в отношении ее.

– Немедленно поезжай в Винтингэм, – сказала графиня, – кажется, это не больше, чем двадцать пять миль отсюда. Там есть поместье, Херонсмилл, владельцем которого является Альден. Он не заплатил этим летом десятину и должен снарядить один корабль и прислать корму для двадцати лошадей. Скажи ему, чтобы он прислал то, что должен. Ты вполне сможешь вернуться к завтрашнему дню.