День Шакала, стр. 18

Полковник Роллан закрыл дело и взял второе из поступивших в то утро донесений. Полиция Метца сообщала о задержании в баре в ходе обычного рейда по проверке документов мужчины, который в завязавшейся драке чуть не убил двух полицейских. Позднее в полицейском участке по отпечаткам пальцев его опознали как дезертира Иностранного легиона, Шандора Ковача, венгра по национальности, покинувшего Будапешт в 1956 году. Как следовало из справки парижской полиции, известного оасовского головореза, разыскиваемого в связи с убийствами полицейских в Алжире в 1961 году. По этим же делам разыскивался и бывший капрал Иностранного легиона Виктор Ковальски.

Роллан нажал кнопку внутренней связи и, подождав, пока в динамике раздастся: «Слушаю, мой полковник», приказал:

— Принесите мне личное дело Виктора Ковальски. Немедленно.

Дело принесли из архива через десять минут, и полковник еще час изучал его, раз за разом возвращаясь к одному и тому же абзацу. А когда многие парижане спешили на ленч, созвал небольшое совещание, пригласив в кабинет личного секретаря, графолога из отдела документации, расположенного тремя этажами ниже, — и двух здоровяков из своей преторианской гвардии.

— Господа, — объявил он, — с помощью одного человека, хотя сейчас его нет среди нас и едва ли он добровольно согласится выполнить нашу просьбу, мы должны составить, написать и отправить письмо.

Глава 5

Поезд Шакала прибыл на Северный вокзал перед ленчем, и на такси он поехал в небольшой, но очень уютный отель на улице де Сюрен, отходящей от площади Мадлен. Хотя по классу этот отель уступал «Д'Англетеру» в Копенгагене или «Амиго» в Брюсселе, у англичанина были причины на то, чтобы остановиться в более скромных апартаментах. Во-первых, он намеревался пробыть в Париже более длительное время. Во-вторых, по сравнению с Копенгагеном и Брюсселем возрастала вероятность встречи с кем-то из тех, кто знал его в Лондоне под настоящей фамилией. На улице он чувствовал себя увереннее в черных очках, мешающих опознать его, к тому же они выглядели вполне естественно в ярком солнечном свете бульваров. Куда большей опасности подвергался он в фойе или коридорах отеля. Менее всего хотел он услышать: «О, как я рад вас видеть», — с последующим упоминанием его настоящей фамилии в присутствии портье, записавшим его в книгу регистрации под фамилией Даггэн.

Находясь в Париже, Шакал старался не привлекать внимания. Жил тихо, завтракал в номере. В гастрономическом магазине на противоположной стороне улицы он купил банку английского мармелада и попросил горничную, чтобы мармелад приносили ему на завтрак вместо каждодневного джема из черной смородины.

Вежливый с обслуживающим персоналом, при встречах он произносил лишь несколько слов по-французски с резким английским акцентом и улыбался, когда обращались к нему. На вопросы администрации он неизменно отвечал, что всем доволен и не имеет никаких претензий.

— Месье Даггэн, — как-то сказала портье хозяйка отеля, — чрезвычайно любезен, настоящий джентльмен, — и портье полностью с ней согласился.

Днем Шакал уходил из отеля, как и все туристы. Он сразу же купил карту Парижа и, сверяясь с маленькой записной книжкой, отметил на ней места, где хотел бы побывать. Туда он и отправлялся каждое утро, отдавая должное архитектурным достоинствам одних и исторической известности других.

Три дня он кружил вокруг Триумфальной арки или сидел на террасе кафе, разглядывая монумент и верхние этажи и крыши домов, окружающих площадь Звезды. Всякий, кто следовал бы за ним в те дни (никто об этом и не помышлял), не мог бы не отметить, что у месье Османа [5] появился еще один тонкий ценитель. Да и кто мог подумать, что элегантный английский турист, потягивая кофе и любуясь величественными зданиями, прикидывает в уме границы сектора обстрела, расстояния от верхних этажей до Вечного огня, мерцающего под Аркой, и шансы спуститься незамеченным по пожарной лестнице, чтобы раствориться в толпе.

Проведя три дня на площади Звезды, он посетил кладбище мучеников французского Сопротивления в Монвалерьен. Шакал прибыл туда с букетом цветов, и служитель, тронутый уважением, проявленным англичанином к его соотечественникам, участникам Сопротивления, оказал ему особое внимание. Служитель не замечал, что взгляд гостя постоянно скользит от входных ворот к высоким стенам тюрьмы, мешающим обзору двора с верхних этажей соседних домов. Два часа спустя он уехал, отблагодарив служителя щедрыми, но не чрезмерными чаевыми.

Он побывал на площади Инвалидов с возвышающимся на ее южной границе отелем Инвалидов, где находятся могила Наполеона и храм славы французского оружия. Особенно привлекла его западная часть огромной площади, и он все утро просидел в кафе на углу между улицей Фабер и миниатюрной площадью Сантьяго дю Чили. С шестого или седьмого этажа поднимающегося над его головой дома номер 146 по улице Гренель, пересекающейся с улицей Фабер под углом в девяносто градусов, в поле зрения снайпера, рассчитал он, попадут парк Инвалидов, большая часть площади Инвалидов, две или три улицы. Хорошее место для наблюдения, но не для убийства. Во-первых, расстояние от верхних этажей до усыпанной гравием дорожки, ведущей от Дома инвалидов к площадке, где останавливаются машины, превышало двести метров. Во-вторых, на линии огня оказывались ветки высоких лип, растущих на площади Сантьяго, с которых голуби роняли помет на плечи безмолвной статуи Вобана. [6] Вздохнув, Шакал расплатился и ушел.

День он провел в окрестностях кафедрального собора Нотр-Дам. Здесь, в лабиринтах Иль де ла Сите, были лестницы черного хода, аллеи и переулки, но расстояние от дверей кафедрального собора до машин, подкатывающих к самым ступеням, составляло несколько метров, а крыши площади дю Парви находились слишком далеко, в то время как крыши крошечной площади Шарлемана — слишком близко, не говоря уж об их доступности для агентов службы безопасности.

Местом его последнего визита стала площадь на южном конце улицы Рен. Он появился там 28 июля. Когда-то она называлась площадь Рен и была переименована пришедшими к власти голлистами в площадь 18 июня 1940 года. Глаза Шакала задержались на недавно повешенной табличке с новым названием. Ему вспомнились строчки, прочитанные им прошлым месяцем. 18 июня 1940 года — день, когда одинокий, но гордый изгнанник взял в Лондоне микрофон, чтобы сказать французам, что, проиграв битву, они не проиграли войну.

Что-то в этой площади с громадой вокзала Монпарнас на ее южной стороне, с которым у парижан военного поколения связано столько воспоминаний, приковало взгляд наемного убийцы. Неторопливо оглядывал он залитое асфальтом пространство, рассеченное потоками транспорта, выплескивающегося с бульвара Монпарнас, улиц д'Одесса и Рен. Он смотрел на высокие, с узкими фронтонами дома на каждой стороне улицы Рен. Затем взглянул на железнодорожные пути и вокзал, перед которым кишели частные автомобили и такси, привозящие и увозящие тысячи пассажиров. К зиме от старого здания осталась бы только тень. В 1964 году после открытия нового вокзала, построенного в пятистах ярдах, его собирались снести.

Шакал отвернулся от железнодорожных путей и вновь сосредоточил внимание на улице Рен. Он стоял лицом к площади 18 июня 1940 года, убежденный, что президент Франции выйдет на нее в определенный день. Существовала вероятность, что де Голль появится и в других местах, которые Шакал посетил в последнюю неделю, но здесь, он это чувствовал, появление президента неизбежно. Скоро не станет вокзала Монпарнас, его колонны переплавят на изгороди окраин, а привокзальная площадь, видевшая унижение Берлина, превратится в еще один кафетерий для чиновников. Но прежде чем это случится, мужчина в кепи с двумя золотыми звездами однажды придет сюда. А расстояние от верхнего этажа углового дома на западной стороне улицы Рен до центра привокзальной площади составляло примерно 130 метров.