Римский медальон, стр. 33

— Вы пожаловали издалека, не так ли?

Эдвард растерялся. Он еще не знал, как объяснить цель своего визита.

— Меня зовут Эдвард Форстер. Извините, что позволил себе побеспокоить вас, но я услышал музыку, и ноги сами привели меня сюда.

— Хорошо сделали, что пришли. — Старик посторонился. — Входите, прошу вас.

Квартиру, погруженную в полумрак, освещал только идущий снизу свет уличных фонарей.

— Весьма благодарен за визит, — церемонно поблагодарил старик. — Никто не навещает меня, а так приятно поговорить с людьми.

Старик щелкнул выключателем. Эдварду показалось, что он находится в музейном зале. Комната была обставлена прекрасной старинной мебелью, подобранной с исключительным вкусом.

Эдвард не счел нужным сдерживать восхищение:

— У вас очень красивый дом.

— Вам нравится? Это мой личный маленький музей.

Эдвард подошел к шкафу, украшенному резьбой.

— Если не ошибаюсь, барокко?

— Да, немецкое, начала позапрошлого столетия. Много декора, но как величественно и элегантно! — Старик подошел к большому зеркалу. — А взгляните на это. Рама — венецианское рококо. Характер резьбы совсем иной. Посмотрите, сколько движения в этих листьях! О, люди прошлых времен умели ценить красоту.

— Поразительное зеркало!

Хозяин направился к горке из красного дерева. Там была выставлена посуда и фарфоровые статуэтки. И теперь Эдвард обратил внимание на странную, неуверенную походку и осторожно вытянутую вперед руку старика.

— Эта горка тоже венецианская, восемнадцатый век.

— И тоже полна роскоши…

— О да! Статуэтки в центре — это Севр, — пояснил старик, указывая на фарфоровые фигурки. — А те, что наверху, — китайские. Третья династия Мин.

— Никак не ожидал увидеть здесь столько чудес.

Старик моргал детскими прозрачными глазами.

— Наверное, потому, что сам дом и лестница выглядят очень скромно. Но фасад заслуживает внимания. Что может быть лучше чистых благородных линий! — Он покачал головой. — Сейчас говорят, что дом очень запущен. Но мои глаза — это моя память.

Счастливая улыбка блуждала по его лицу. Седой пух на голове шевелился от движения воздуха.

Жестом пригласив Эдварда следовать дальше, старик прошел в следующую комнату. Руки он все время держал перед собой, словно обнимал кого-то невидимого.

— Вы, мне кажется, еще молоды.

— Послезавтра мне исполнится тридцать семь. — Эдвард разглядывал комнату, в которой они оказались. В ней не было ничего, кроме небольшого органа восемнадцатого века, стула и шкафа с книгами.

— Этот дом — вся моя жизнь, — с волнением проговорил старик. — Все, что у меня осталось. И мебель, и вещи — я ведь их вижу. Прошло уже столько лет с тех пор, как я потерял зрение, но они по-прежнему стоят перед моим внутренним взором. Но не только они. Идите сюда, взгляните. Вот здесь мое самое большое сокровище. — Он подошел к окну и отдернул шторы. — Отсюда открывается один из самых прелестных видов Рима. Посмотрите, посмотрите же…

Из окна был виден городской перекресток, застройка, характерная для начала столетия. Фонари освещали красивые, но по римским меркам вполне заурядные улицы.

— Видите площадь? Слева портик — все, что осталось от греческой церкви. А в центре романский храм, видите? Какая суровая простота… А справа еще один настоящий шедевр… Фонтан с дельфинами…

Эдвард следил за рукой старика.

— Площадь, описанная Байроном!

— Вы знаете о ее существовании?

— Да, но никогда не видел. И все же сохранилось одно свидетельство… — помедлив, ответил Эдвард. — Площадь запечатлел в прошлом веке один художник, Марко Тальяферри. Простите, а чью музыку вы играли перед моим приходом?

Старик подошел к органу.

— Сочинение Бальдассаре Витали. «Двенадцатый псалом».

— В церкви Сант Онорио я видел рукописи Бальдассаре Витали. Но среди них отсутствует именно этот псалом.

— И понятно. Он ведь у меня. Витали не захотел оставить его церкви. Именно этот псалом маэстро считал проклятым. Да он и сам был проклят! — Старик раскрыл шкаф, провел рукой по нотам и достал старинную рукопись. — Вот он, «Двенадцатый псалом», или «Двойная смерть». Прочтите… прочтите слова. Потрясающая исповедь, признание великого грешника. Музыка лишь аккомпанемент для этих строк.

Старик протянул Эдварду рукопись, сел за орган и заиграл.

Эдвард отошел к окну, благоговейно держа в руках коричневые от времени, сухие страницы: «Я повернулся к Господу спиной. Лежит греха дорога предо мной…» Случайно взгляд его упал поверх нот, на улицу.

Эдвард замер. Девушка в светлом платье медленно шла по тротуару. Это была Лючия. Она подняла голову, посмотрела прямо на окно, за которым стоял Эдвард, и остановилась.

— Извините. — Эдвард положил рукопись на подоконник. — Я должен уйти.

— Кто-то ждет вас?

— Да, но если позволите, я вернусь. Мне еще нужно кое-что понять.

И он опрометью бросился за Лючией. На прежнем месте ее не было. Эдвард кинулся в ту сторону, где, как ему показалось, мелькнуло светлое платье. Музыка Витали звучала в его голове.

За углом он увидел Лючию. Девушка двигалась необыкновенно легко. Иногда казалось, что ноги ее не касаются земли. Светлое платье то исчезало под темной аркой, то возникало в глубине переулка. В какой-то момент Эдвард решил, что нагнал Лючию, но это всего лишь бесплотная тень мелькнула у подъезда.

Так он блуждал какое-то время по старому городу, заглядывая в подворотни и проулки. Наконец светлое платье Лючии мелькнуло возле узкой калитки в ограде какого-то здания. Эдвард кинулся за девушкой, быстро пересек двор, взбежал на крыльцо и оказался в помещении, где был несколько дней назад на спиритическом сеансе. В темном зале гулял сквозняк. Под потолком возились летучие мыши. Повсюду были видны следы запустения. Вдруг он услышал, как где-то в глубине скрипнула дверь. Эдвард выскочил на деревянную винтовую лестницу и через секунду оказался в мастерской Пазелли. Он прокладывал себе дорогу, расшвыривая манекены в костюмах разных эпох. В мастерской, кроме него, несомненно кто-то находился. Опять скрипнули ступени деревянной лестницы, и наверху сильно хлопнула дверь.

Между тем вдоль здания, по которому блуждал Эдвард, медленно и почти бесшумно двигалась полицейская машина с выключенными фарами.

Эдвард взбежал, запыхавшись, на последний этаж и, рванув на себя ручку двери, отшатнулся. Он стоял на довольно покатой крыше. Купола и колокольни ночного Рима оказались на уровне его глаз. Он сделал несколько шагов по кровле. Только узкий поребрик отделял его от края.

И вдруг душераздирающий крик разорвал ночную тишину. Следом послышался глухой удар об асфальт.

Эдвард осторожно посмотрел вниз и увидел безжизненно распластанного на асфальте мужчину…

Подъехала полицейская машина, осветив место происшествия. Из окон выглядывали жильцы соседних домов. Двое полицейских склонились над телом. Электрический фонарик высветил сначала лицо, потом заломленную руку с часами на внутренней стороне запястья.

Через пару минут спустился Эдвард. Бледный, со взмокшим от пота лицом, он сделал несколько шагов по направлению к мертвому Салливану. Увидел руку с часами и другую руку — с зажатым в ней пистолетом.

Эдвард в ужасе отступил и, повернувшись, чтобы уйти, услышал фразу, сказанную одним из полицейских:

— Он упал с крыши того дома, где театральное ателье, с дома призраков.

Слепой старик открыл дверь. Эдвард почти ввалился в квартиру. Ноги и руки его дрожали, рубашка прилипла к телу.

— Это вы?

— Я же обещал, что вернусь. Пожалуйста, прошу вас, сыграйте мне еще раз псалом Бальдассаре Витали.

17

К нарядно освещенным дверям британского посольства одна за другой подъезжали машины. В холле уже собралось порядочное число публики. Повсюду были расставлены столы с легкими закусками. Элегантный и невозмутимый бармен, держа в руке сразу три бокала, разливал виски, не пролив ни единой капли.