Любимая мартышка дома Тан, стр. 85

– Ошатыш, – с особенным чувством возгласил Сангак, и Меванча в восторге запрыгала на месте.

О великий Бог Небесный, сколько веков уже прошло – мой прекрасный город пережил эпоху непобедимых воинов и рушащихся храмов, породил лучших в мире музыкантов и танцоров, создал прекрасные книги и великие песни, и, наконец, победителем вступил в просвещённый век нового халифата, – а варварский обычай под названием «ошатыш» все живёт. Я бы покрутил головой в печали, но крутить я ничем не мог – сгиб левого локтя Сангака держал мой затылок в безнадёжном зажиме, а его похожая на лопату правая рука несильно, но неуклонно вдавливала мне в рот непристойно громадную горсть плова. Ян смотрела на это западное зверство с мягким и благосклонным интересом, а все находившиеся в обширном дворе согдийцы, не имевшие понятия о том, кто мы такие приветствовали эту экзекуцию радостными криками.

– А не купить ли вам целый остров, господин, – приветствовал меня на следующее утро Сангак. – Есть один выше по течению. Туда, правда, постоянно заплывают слоны. Но с ними можно договориться.

Я перестал удивляться – в этих краях возможно все. Даже договариваться со слонами.

Остров неподалёку от Цзяочжоу – то есть уже за пределами шумной столицы волшебного юга, – я приобрёл буквально за бесценок на следующий день.

ГЛАВА 29

САД НАСЛАЖДЕНИЙ

Сын Меванчи и Сангака триумфально родился через полтора месяца после нашего вселения под горбатые крыши «Золотого вока». Это событие было обставлено весьма торжественно. Ян нашла умную женщину из числа беженцев с сотрясаемого войной севера, которая, собственно, одна и сделала все как надо. Я же держал руки у мокрых висков ругавшейся сквозь зубы Меванчи, вспоминая уроки мастера Фэя (представлять себе серебристо-голубое облако, окутывающее пациента, и мысленно говорить ему: боль есть, но она скоро уйдёт, потому что ты сильнее её), – и получил потом благодарность счастливой матери. Ну, а то, что я предсказал пол ребёнка, окончательно укрепило мою репутацию даосского чудотворца.

А ещё больше она утвердилась, когда на одну из кухонь Сангака заползла змея – на вид очевидная гадюка, в полшага длиной, с треугольной головой и бурой блестящей шкурой. Я прижал её голову к земле и перехватил под челюстями левой рукой, вспоминая уроки моего бухарского поставщика ядов, затем правой рукой вставил ей в пасть кинжал и заставил раза два укусить его. Гадюку, быстро брошенную мной в плетёный сосуд, к моему полному изумлению, отнесли повару: в этих местах на кухню идёт все, и как ни странно, получается очень вкусно. Кинжал я потом омыл в белом, способном гореть вине, а вино по капле долго и аккуратно размешивал в сосуде с маслом, куда добавил потом ментол и кое-какие травы.

Яд был нужен по одной простой причине: ко мне начала течь не река, но маленький ручеёк пациентов. Большую часть я переправлял в знакомый и до сих пор дружественный мне даосский монастырь, но были и другие случаи.

Одним дождливым утром под окнами остановился паланкин, из которого буквально вынесли ужасающе важного чиновника, причём, судя по высокому росту и относительно прямому носу, – северянина. Он не мог даже сидеть. Вспомнив уроки мастера И, я заставил его наклониться, отчётливо увидел на хорошо откормленной спине две неровности на линии хребта, а затем уложил беднягу на плетёный коврик и всем весом упал на свои большие пальцы, упёртые в эти неровности, – и постарался ещё чуть повернуть пальцы вправо. «Ошибёшься – и он не сможет ходить никогда, – прозвучал в моей голове голос мастера. – Но тебе надо просто верить в себя, в то, что говорят тебе твои руки, потому что ты уже можешь многое».

Чиновник испуганно всхлипнул, но затем, когда он с моей помощью на пару мгновений по-настояшему встал на ноги и расправил плечи, лицо его озарилось радостью.

А поскольку Ян всё это время оживлённо чирикала о чём-то внизу, за чаем, с его женой по имени Розовый Пион, изображая беженку с севера и получая от этого очевидное удовольствие, то получилось так, что несчастного пациента я принимал ещё несколько раз, в основном приводя в порядок с помощью масла и змеиного яда его скрученные мышцы и связки.

Многие торговцы в Гуанчжоу были готовы убить меня за этот подвиг, потому что я поставил на ноги не кого-то, а императорского ревизора судов в Гуанчжоу, то есть по должности мздоимца и врага всех купцов. С этого момента я знал, что за дела Амихрамана (то есть моего торгового дома) можно не беспокоиться.

Но оказалось, что ещё одним результатом этого знакомства стало нечто иное, пришедшее в голову моей прекрасной подруге.

Я, наверное, не уделял ей достаточного внимания, поскольку был увлечён закупкой брёвен и множества прочих материалов в порту. К моменту, когда Сангак стал счастливым отцом, наш дом на острове был почти готов – просто удивительно, как быстро умеют строить в этой стране. Тем более на юге, где стены нужны разве что в качестве ширм. Больше всего времени занимает настилка пола. Опорные столбы и крыши – пустяк, ну а стены вырастают между крышами и столбами как бы сами собой, между делом.

Слоны, недовольные врытыми в берег острыми обломками не подошедших для стройки брёвен, перестали пастись на моей земле, сосредоточившись на крестьянских наделах и полях в соседних посёлках Уютная крыша на просмолённых столбах изящно вписывалась в буйствующую на моём острове зелень, а я размышлял о том, какую щедрую награду получил за свои глупости и мучения: жить среди воды! О таком любой богач Согда мог только мечтать.

На это чудо я мог смотреть бесконечно: вода неслась, закручиваясь в бурые и красноватые непрозрачные струи, всюду, куда хватало глаз. Капала с огромных зелёных листьев и свешивалась с неба сероватым, победно шуршащим занавесом. От моего, уже почти готового дома можно было довольно быстро добраться на лодке до причалов Гуанчжоу, где стояли громадные – чуть не в сто шагов длиной – крутобокие корабли, с бортов которых звучала персидская речь. Мой родной согдийский был, конечно, языком караванов, но на воде по всему миру царил язык персов.

Я уже знал от них, что часа через два пути по все расширяющейся реке можно было повернуть к востоку, к каменистому полуострову Девяти драконов (на местном наречии название его, состоящее из двух иероглифов, звучало несколько по-иному: не «Цзюлун», а «Коулун») и лежащей у его подножия безлюдной и очень удобной Ароматной бухте («Гонконг» на языке варваров мань вместо привычного мне «Сянган»). И дальше – вдоль берега влево, к восточным гаваням империи, по солёной воде, которая приобретала оттенки бирюзы, была чиста и прозрачна и позволяла видеть дно, заросшее в некоторых местах настоящими лесами с проплывающими там серебристыми спинами рыб.

А если направить корабль направо, на запад, то начинался куда более долгий путь. Скалы и дикие леса по берегу, незнакомые мне города и острова, и снова бесконечная вода, похожая на барханы – но живые, которые бегут один за другим и грозят поглотить твой корабль. Наконец – порты, Убуллах или Басра, далее вверх по реке к Круглому городу, и уже от него, привычными караванами – по горам и долинам Персии, в спокойный ныне Мерв, потом – в Бухару и, наконец, – в ставший для меня почти сказкой Самарканд.

Я смотрел на непрерывный бег воды и мысленно повторял своё письмо: «Дорогой мой брат, прости за неприятности, которые доставило тебе моё исчезновение. Чтобы ты убедился, что это именно я вернулся из иного мира в наш, вспомни следы зубов на правой ягодице прекрасной дочери Зарины. Немногие знали об этом следе, кроме нас с тобой. И подумай о том, что теперь ещё меньше людей знает, что стало с этими следами».

Я смотрел на мачты и свёрнутые тяжёлые паруса кораблей и вспоминал её, нашу с Аспанаком общую подругу полной диких фантазий юности. Следы от зубов моего брата – результат идиотского спора, который прекрасная персиянка проиграла и мужественно выдержала испытание. О чём, по понятным причинам, знали действительно немногие. А вот вторая фраза, увы, несла более грустный смысл: где теперь не только забытые следы чьих-то там зубов, но её кожа, состоявшая, кажется, из одних только веснушек, где её волнистые тёмно-рыжие волосы до пояса и глаза цвета корицы? Среди каких барханов и камней белеют кости прекрасной женщины-воина, посланной нашим домом раздувать бунт в Хорасане, к мятежному Абу Муслиму, и исчезнувшей там без следа, сколько ни искал я её потом среди гор и камней, в сёлах, городах и на рынках рабов?