Иван родил девчонку, стр. 2

Так и потекли дни в трудах да заботах. Иноземцев спал до полудня, потом садился к телефону. Вечером он с кем-нибудь где-нибудь ужинал. По субботам и воскресеньям Иноземцев позволял себе отдохнуть в Сочи или на Рижском взморье. Изредка бывал на даче с инспекторской проверкой.

И однажды он почувствовал, что пора позаботиться о потомстве. Ему нравилась вся эта суматоха, которая зовется жизнью, но инстинкт был сильнее самой жизни. Хотя Иноземцев и не был из породы тех, кто умирает, выметав икру или отложив яйца, ему все-таки стало как-то грустно.

«Я сделал на земле немало добрых дел, — размышлял он, — не сосчитать тех, кому я помог, они в основном платили мне тем же. Пора наконец свершить то главное, Для чего создала меня природа».

Он облачился в свой немодный финский костюм, желто-зеленый в черную полоску, вызвал по телефону такси, запер квартиру, запер машину, одиноко стоявшую у подъезда.

Иноземцев долго бродил по знакомому полю, подыскивая себе какую-нибудь такую же одинокую, грустную, желто-зеленую в полоску, когда огромная быстрая тень заслонила солнце. Он хотел улететь, но крылья запутались в полах пиджака, от долгого безделья они слегка слежались, в них уже начала заводиться моль.

Большая рука, появившаяся, как показалось, прямо с неба, брезгливо взяла Иноземцева двумя пальцами, словно он был заразным, подняла его высоко-высоко и выпустила над какой-то дурно пахнущей лужей. Иноземцев плюхнулся, подняв столб брызг.

«Керосин!» — с ужасом догадался он.

Иноземцев считался неплохим пловцом, но плотность керосина, как известно, меньше плотности воды. Он из последних сил старался держаться на плаву, пытался звать на помощь. Но силы быстро иссякли.

ЗАБОР ГЕЛИ ТЮРИНА

Утро выдалось на редкость теплым. Вчерашние тучи, несмотря на полное безветрие, за ночь отступили за горизонт, и взошло солнце большого диаметра, не замутненное никакими дымами и дымками.

Геля Тюрин встал на зорьке с беспричинной тихой радостью в сердце, вышел во двор и, улыбаясь, сощурился от мягких и теплых лучей, ткнувшихся в глаза. На некоторое время он скрылся в сенях, громыхнул там и снова вышел на крыльцо с ведерком еще накануне приготовленной краски.

К тому времени, когда проснулись соседи, тюринский забор, уже почти просохший, весело сиял голубовато-зеленым колером.

Заборы красят все мало-мальски заботливые хозяева. А если кто и не красит, то в любой момент может это сделать. А если у кого вообще нет забора, тот все равно уверен, что, будь у него забор, он бы его, в принципе, сумел как-нибудь выкрасить без посторонней помощи. Правда, вместе с тем есть немало людей, убежденных в том, что забор, как таковой, — пережиток проклятого прошлого и в нашей действительности не должно быть места заборам.

Так вот, когда соседи проснулись и увидели Гелин забор, они решили пойти посмотреть поближе. Да так и замерли от изумления.

Ничего похожего они никогда в жизни не видели. Вернее сказать, замерли от изумления те, кому было доступно чувство прекрасного. А те, кому это чувство было чуждо, замерли от возмущения. Словом, у забора с утра скопилась небольшая толпа и возник разноголосый шум.

Надо сказать, что Геля уже давно тайком занимался раскрашиванием забора. И уже раз на сто перекрасил его изнутри. Потому что стеснялся. Конечно, все знакомые, да и не очень знакомые, об этом Гелином увлечении знали. И беззлобно посмеивались. Считалось, что Геля с приветом. Его из-за этого увлечения и на работе никто всерьез не принимал. Стоило ему на собрании начать разговор о каких-нибудь недостатках, как тотчас критикуемый говорил ему: «А ты забор красишь!» И Геля терялся, краснел и забывал, ради чего поднялся на трибуну. Вот так сильно стеснялся человек своего безобидного увлечения.

Однако вернемся к забору.

— Гениально! — кричали те, у кого было чувство прекрасного.

— На каком основании?! — возмущались те, у кого чувства не было.

Особенно возмущался гражданин, живший по соседству справа, которого в дальнейшем, для краткости, так и договоримся называть: Правый Сосед.

— Ты чего хотел сказать этим своим забором? — кричал он, хватая Гелю за грудки.

— Ну, чего, чего, — отвечал Геля, волнуясь, — ну, что жить хорошо, хотел сказать, что солнце вон, небо…

— Плохой забор, никудышный, вызывающий забор у тебя получился! — не унимался и не слушал объяснения Правый Сосед.

— Ну, откуда вы можете знать, — слабо сопротивлялся Геля. — Ведь ты никогда в жизни не красил заборов!

— Каждый лезет со свиным рылом! — вдохновенно орал Правый Сосед.

Их разнял участковый, не нашедший, однако, оснований для протокола.

— Споры об искусстве в нашу компетенцию не входят, — сухо сказал милиционер. Толпа неохотно разошлась.

А на другой день фотографию Гелиного забора напечатали в местной газете. И хотя снимок был черно-белым и не очень четким, все равно было видно — это не какой-нибудь ординарный забор, это нечто более значительное.

Скоро Гелю записали в районную секцию заборописцев. Потом пригласили на областной слет. И там выступил известный критик, признанный специалист заборописи. Он сказал:

— Автор и сам вряд ли представляет, что он сделал. Это весьма редкий случай — такой профессионализм у такого юного дарования. Интимно-родственная интонация, которую Гелий подсознательно использовал при создании вещи, выдержанная от начала и до конца без досадных сбоев, которыми так часто грешат молодые заборописцы, вызывает безграничное доверие к подлинности чувств автора. Я смотрю на этот забор цвета морской волны, и мне до слез обидно, что я далеко не белый пароход, для которого так достоверно и бескорыстно распахнута эта зелено-голубая даль.

Расчувствовавшийся Гелий едва удержался, чтобы не всплакнуть от этих, так давно, между нами говоря, ожидаемых слов.

Но чем дальше уходил Тюрин по дороге славы, тем прохладней становились его отношения с начальством, да и с товарищами по работе.

— Ну, что, брат, новые заборы обдумываешь? — то и дело подковыривали его мужики.

— Уж не собираешься ли про меня забор намалевать? — не то шутя, не то всерьез спрашивал начальник, глядя неопределенными глазами.

А между тем пришла на предприятие бумага о том, что Тюрин Гелий Иванович выдвинут делегатом на всеобщее совещание заборописцев.

— Что они там, с ума посходили, — недовольно ворчал начальник отдела кадров, отставной майор. — Выдвигают кого попало, не советуются. От общественной работы уклоняешься, в адрес руководства выпады позволяешь… Да неужели бы мы более достойного делегата не подобрали?

— Надо, чтобы он еще и заборы умел красить, — не удержавшись, вставил Геля.

— Ха, плевое дело! — отрубил кадровик. — Да если твой забор расценить по действующим расценкам, так ему красная цена — три копейки!

После этого разговора Геля очень расстроился. Но через три дня он уже сидел в самолете счастливый, взволнованный предстоящими событиями, забывший обо всем неприятном.

Шикарная гостиница большого города встретила Гелю большим транспарантом:

Потом Геля узнал, что эти строчки принадлежат перу одного из ведущих поэтов.

— Мог бы и получше написать, постараться, — осторожно заметил Геля.

— Мог бы, если бы не был ведущим, — ответил ему кто-то опытный.

На совещании Гелия сильно хвалили, говорили, что нужно работать и работать, желали новых успехов. И везде — в коридорах, гостиничных номерах, лифтах — Гелю преследовали бесконечные разговоры о заборописи. И что интересно, если раньше ему снились по ночам раскрашенные в самые немыслимые цвета доски, то теперь стали сниться разговоры. И больше ничего…

Пришло наконец долгожданное признание. Когда Тюрин вернулся с совещания, все заборы города были к его услугам. Более того, из заборов образовалась огромная очередь, в смысле — из заборовладельцев, жаждущих превратить свои ограды в произведения искусства.