Ларец, стр. 111

– А ты не в Крепости живешь? – спросила она.

– Нет.

– Мудреная штука, – Сирин присел на корточки и поднял золотую пластинку. – Рисунок сюжетной. Мне читывать доводилось, тамошние обитатели все больше узоры пишут.

– Ладно, недосуг мне теперь, – Нифонт скрылся в дверях. Похоже, сию фразу следовало принять за прощание.

– Пожалуй, и я тож поспешу, – Сирин поднялся с украшением в руках. – Небось и руки негодяя соглядатая в сей час не лишни. А ты меж тем погляди, милое дитя, картинка любопытная. Каналией буду, ежели из здешней жизни.

Принявши украшение, Нелли не стала, само собой, удерживать Сирина. Пускай сражается. Поймут, может, тогда, что никакой он не убивец и соглядатай. А вот ей и вправду только и остается, что картинки разглядывать.

Тончайшей работы рисунок на пластине настолько изобиловал деталями, что основной сюжет выглядывался не враз – тонул в переплетениях деревьев с цветами, насекомых размером с людей, а сами люди были друг с дружкою словно лилипуты с Гулливерами. Гулливеры при том глядели горделиво, лилипуты же кланялись, ежели вообще не валялись на земле. И те и другие были занятные – одетые, словно древние египтяне, но при том несомненной принадлежности к черной расе. Губы у них были широки, а волосы курчавы. Надо ж уместить столько всего на штуковине величиною в ладонь! Не сразу и разглядишь, что устремлены все изображенные к молодой женщине, скорей даже девице – должно быть, царице или богине. Да, девица, и немногим старше Нелли. Сидит себе на чем-то наподобие легкого трона, удерживая в обеих руках змею-кобру. И хоть бы что ей! А на кудрях высоко поднятой головы еще две змеи, нет, скорей корона в виде змей, сжимающих что-то ртами. Что сжимают, непонятно, на пластинке щербинка. Должно быть, от вправленного некогда камешка.

Черного камешка!

Нелли аж застонала, прислонившись к косяку: вот дура-то набитая! С чего ей помстилось, будто оришалковое украшение было колье?! Это ж надобно умудриться – носить корону на шее!

Как она ее только не удушила от обиды – негритянская корона?

Глава XXVI

В бледно-голубых небесах вспыхнула еле различимой блесткой Цыганская звезда. И то ладно, что скоро ночь. Сидеть на Замке Духов, таясь меж каменных рваных зубьев его стен, Кате порядком наскучило.

Буханье пушек со стороны Крепости доносилось все реже, бой, верно, подходил к концу.

Орда, за которой Катя увязалась лесом, разбила лагерь не в самой Долине Духов, верно, побоялись, наслушавшись ойротов, но рядышком: с Замка он обозревался хорошо. Лошади паслись, выпряженные из шатров-кибиток. Ни старух, ни детей Катя не углядела – значит, шли набегом. В лагере оставались весь день лишь мужчины да несколько молодых женщин. Они ломали-таскали бурелом, сухой, как трут, сам просящийся в костер. Костров же развели без одного дюжину – взгромоздили на каждый огромные котлы, куда покидали мясо двух только что забитых жеребят. Зрелище недостойной гибели резвых стригунков было невыносимо. Нелли б на ее месте не стала и смотреть, но для Кати то было б предательство. Лошадь – воплощение бога странствий. Лошадь священна. Катя смотрела, бормоча монголам проклятия, самые страшные, заплетая в них, как положено, имена умерших людей, не замечая сама, что бьет мелким камнем по крупному, обдирая пальцы в кровь.

Но вот уж жеребят не стало, только поднялся над котлами пар. Катя заставила сердце биться ровнее. Одиннадцать котлов – не так уж это и много народу. Набег изрядный, но не войско. Так, разбойники.

Да и откуда взяться войску, Орды-то давно уж нету. Есть только земля Монгол, где жители живут в ордынской дикости, но без прежней силы.

Лагерь разбили не у реки, близ малого ручья. Катя закусила губу: неужто старое предание забрало над ней такую силу? Белая Крепость была новостроенной, когда девочка Дуняша проплыла ледяной водою через сторожевых и заколола монгольского голову под покровом ночи. Ордынцы были сильнее, куда сильнее. У этих небось и дозора такого нету, чтоб непременно в реку прыгать. Мечтанье пустое! А все ж пробраться в темноте в становище надобно. Хотя бы нож в сапоге, славный нож, отцов подарок, и у нее найдется.

Катя с досадою провела ладонью по инкрустированным рукоятям. Вот уж от чего толку сейчас мало, так это от пистолетов. Ну да ладно.

Один человек, державшийся наособицу, привлек взгляд девочки. Прежде всего, был он одет не в синее, а в серое, вроде бы с зеленым. Затем не принимал он участия в общих хлопотах – сидел себе на кочке, ровно не его дело. Чем-то себя занимал, удерживая занятье свое на колене, но разглядеть было никак невозможно. Кто таков? Главный? Нет, никакого ему внимания от остальных. Тож ходят мимо, будто его нету. Ну да ладно, проберется она в лагерь, поймет что к чему.

Со стороны Крепости по двое, по трое, потянулись верховые. И тут понятно. В Крепость не прорвались, да и куда им прорваться, убивцам лошадиным, но и уходить покуда не хотят. Решились до второго штурма отдохнуть.

А что, если не голову убить, а многих, насколько ножа хватит? Бить в сердце, так шума и не будет. Пробираться тихо она может лучше и не надобно. А собаки? Собак в лагере Катя покуда не видела, но днем они, быть может, спят. Две собаки было с пастухом – но табун от лагеря на расстояньи. Не лагерь они охраняют, а помогают загонять лошадей. Это не страшно.

Ничего не страшно, когда сидишь на Замке Духов, то ли будет внизу? Нелли и Парашка не знают, но она, Катя, давно уж поняла. Место Силы – вот что такое Замок Духов. Глупые ойроты не могли не почуять обитающих здесь сил, но прозвали их духами. А силы – не духи, силы это и есть силы. Силы долины, поросшей уже нежным молочным ягелем, силы голубых валунов, силы узловатых серебристых кедров, силы родниковых глаз в ресницах водосбора, силы запахов и ветров. Если лечь прямо на острые камни площадки (Парашка сказала б, что нельзя лежать на камнях, может, и нельзя на любых других, кроме этих!), раскинуть в стороны руки и смотреть в небо, тело словно бы начнет приподниматься само, а душа растворится в Долине, словно кусочек сахара, брошенный в чайный кипяток.

Как это она не заметила, что стемнело? Катя засмеялась. Никогда еще не удавалось ей так хорошо полетать, верно, опасность заставляет лучше слышать силы.

Опасность она там, внизу, вовсе не страшная. Ловко избегая осыпей, Катя начала спускаться. Не такое легкое дело, когда вокруг – хоть глаз выколи, лезть вниз по острым, местами и обкрошившимся камням. Но ойротский сапожок с гибкою подошвой (ох, дурит Нелли, местная одежа куда удобней!) уверенно находил опору: Катя только веселилась.

Темнота дышала влажными запахами просыпающейся Долины. Лагерь, как на ладошке различимый сверху, теперь отступил, говоря о себе лишь запахом дотлевающих кострищ. Катя скользила, как собственная тень, время от времени бежала с тенью наперегонки.

Запах гари и варева сделался слышнее. Катя осторожно перебегала от дерева к дереву, но деревья стояли все реже. Теперь пришлось идти, пригибаясь, по открытому месту.

Из всех костров осталось лишь три, далеко друг от дружки, остальные дотлевали, невидимые. Дозор, как Катя и ждала, оказался слабоват. Всего трое обходило лагерь по краю, да со стороны пастбища доносилось заунывное пенье дудочки. Пролежав немного, вжавшись в землю за валуном, Катя выждала, пока дозорные пройдут. Пешим ходом ордынцы двигались медленно, потешно выставляя кривые ноги. Мало сказать, кривые, дуга прямее!

Нелли вычитала в какой-то книжке, будто кости у конных народов с малолетства кривятся ради удобства езды, но теперь-то Катя наверное знала, что уродство – цена не вовсе неизбежная. Разве цыганы худшие лошадники, чем эти… (Катя задохлась от злости, вспомнив стригунков) …эти окаянцы?! Куда как получше! А кто ж такое видал, чтоб цыган ходил враскоряку?! Свои на то секреты есть, особые.

Проковыляли! Катя вскочила, не разгибая спины, и рванулась вперед. У-фф! Можно отдышаться, теперь она в безопасности, если, конечно,