Римская рулетка, стр. 17

Зафиксировав свечение, Хромин даже удивился своему волнению по поводу неоплаченных счетов и ненайденных шлюх. Ведь его должны убить. Его не убил киллер, прикинувшийся эфэсбэшником на питерской лестнице. Его не убила белая фигура на этрусском упокоище. Кто догонит его теперь здесь, в древнеримской гостинице?

Дверь, не запертая изнутри на деревянную вертушку, отодвинулась не сразу: перекошенную в косяке, ее пришлось дернуть раз, другой и третий. Дмитрий напоследок подумал, что в этих рывках тоже есть нечто эротическое, и стал готовиться к смерти. Он позволил себе последнее развлечение – угадать, что появится на пороге: ствол с глушителем, отточенное лезвие или нечто еще не виданное?

– Чуть свет, – сказала Айшат, пригибаясь, чтобы пройти под притолокой, – муж на ногах, и я у ваших ног!

Вот уж кого не смущала поэтическая направленность речи, приобретенная под гипнозом покойного римлянина. Она и в Питере-то изъяснялась по-русски в основном стихами, потому что учила их наизусть и была уверена в правильности построения предложений. Теперь Айшат шпарила Грибоедова в вольном, но вполне адекватном переводе на мертвый язык, переводя вместе с бессмертными строками и собственные нерусскоязычные ошибки и оговорки.

За спиной девушки, промокшей до нитки, но тем не менее улыбающейся, виднелось благостное лицо Апатия, такое умильное, что казалось, его устами сейчас заговорят все сводники двадцати последующих веков.

– Вот, женщина, человек, которого ты хотела видеть. Муж ли он тебе?

– Муж, муж! – разулыбалась Айшат, глядя на Хромина лучистыми, несмотря на их черноту, глазами.

То, что осталось от природного стыда в санитарном чиновнике, провалившемся в позапрошлое тысячелетие, заставило подумать, что радуется гостья все-таки тому, что видит его лицо. Апатий подмигивал за ее спиной понимающе, с колоссальной мужской солидарностью в каждом кивке.

– А одежка ваша, не извольте сомневаться! Фемистокл почистил, теперь гладит. Будет как новая.

«А он и есть новый», – глупо подумал о костюме Хромин, но вежливый трактирщик уже тактично, в два-три пинка ногой, прикрыл дверь.

Айшат прошлась по комнате, не отрывая взгляд от суженого, явно ожидая каких-то комментариев к предстоящей брачной ночи, в чем бы они ни заключались. А Дмитрий Хромин стоял, поворачиваясь ей вслед, и решительно не знал, с чего начать. Хоть бы имя ее узнать…

– А тут мило, – сказала Айшат, без малого не ударившись головой о крюк, непонятно зачем вбитый в потолок. – Ой, ты смотри! – Она приникла к закрытому ставнями оконцу, распахнула их и уперлась руками, выглядывая наружу. – Точно, виноград дикий по стене! Дядя Салим все хотел, чтобы под окнами по стене рос виноград, но у нас был только первый этаж. Ты специально выбрал этот кемпинг?

Хромин понял, что на вопрос о кемпинге сил уже не остается. На фоне сырой после прошедшего дождя ночи вырисовывалась изящная женская фигурка, облокотившаяся на подоконник, в мокрой прозрачной одежде. Хромин сделал шаг к названой невесте, коснулся ее, стиснул.

– Гюльчатай, – прошептал он хрипло, когда молчать стало уже совсем нельзя.

Айшат, дисциплинированно и молча отбивавшаяся, вдруг заскулила чего-то.

– Что? – не понял Хромин, лихорадочно добираясь до ее груди. За то мы и любим эту, наследованную от диких зверей, позицию для занятий любовью, что легче легкого, не отрываясь от процесса, почувствовать ладонями сразу обе передние округлости возлюбленной.

– А дядя? – спросила Айшат и сама подивилась своему голосу. До сих пор она обычно говорила на выдохе, а тут и не поймешь на чем, дыхание-то перехватило.

– Что «дядя»?

– Дядя Салим! – чуть не заплакала она при мысли о том, сколько еще формальностей отделяет ее от мужа.

Но у мужа было другое мнение.

– Какой, е-кэ-лэ-мэ-нэ, дядя Салим?! – заорал Хромин, с хрустом рванув последний кусок материи, препятствовавший обоюдному блаженству. – Не надо нам дяди Салима!

– Не надо нам дяди Салима! – в тон ему закричала Айшат, совсем уже ложась грудью на подоконник, и тем же торжествующим, хотя и прерывающимся тоном стала выкрикивать в древнеримскую ночь слова, подходящие к моменту если не по смыслу, то по интонации:

Одинокий путник, понуро бредший мимо таверны Апатия, обернулся на бессмертные строки Маяковского. Ноги путника были основательно сбиты, белый свитер окончательно потерял первоначальную форму и висел мокрым мешком. Мокра была и борода, она сбилась на сторону, стала неприятной и подозрительной. Путник вгляделся в окно таверны, понял, что именно он наблюдает, и только сподобился обалдело потереть ладонью бритый череп, на котором уже стала проступать колючая щетина.

– Сволочь! – в нечеловеческом ужасе простонал Анатолий Белаш. – Что же это ты сделал? Это же моя отроковица невинная! Как же мы теперь к славянам-то попадем?

Глава 3

OMNIA МЕА MECUM PORTO [10]

– А ты что видела?

Айшат лежала на жестком и неудобном тюфяке, но не особенно замечала его, потому что под головой у нее удобно разместилась рука Дмитрия Хромина, а до самых глаз ее укрывал пиджак из ткани, невиданной в Древней империи. Периодически Айшат закрывала глаза, и тогда Хромин чувствовал себя красноармейцем Суховым, соблазнившим-таки Гюльчатай в далеком Туркестане. Рукой не двигал, хотя отлежана она была уже основательно. Все женщины любят отдыхать, примостив голову на мужском бицепсе, нимало не заботясь о кровообращении в конечностях любимого.

Хромин, словно на часы, взглянул на левую руку, где прямо на ладони сделал необходимую надпись шариковой ручкой.

– Айшат! – прочитал он.

– А? – Глаза над воротом пиджака открылись и глянули сонно и счастливо.

– А ты чего видела? Там, на кладбище?

Айшат только удивленно сморгнула.

– Ну, вот сплела ты венок, – Хромин кивнул на размокшие под дождем левкои и гиацинты, свалившиеся с головы девушки при излишне бурном объяснении на подоконнике и теперь лежащие на полу, рядом с аккуратно сложенными, свежевыглаженными брюками. – Вот подошла ко мне, и я тебя послал подальше…

– Это не меня… – улыбнулась Айшат мечтательно, как всегда улыбается женщина, когда условности не мешают показать понимание трехэтажного мата. – Это ты послал подальше озлобленного мальчика, который ушел следом за вооруженным офицером и яростным воином…

– Плевать на яростного воина! – отрезал Хромин. – Вот они ушли, а ты сказала, что у меня стихи не такие, как надо. Очень хорошо. Я не обижаюсь. А дальше что ты видела?

– Ты встал и пошел поговорить с… – Айшат затруднилась с русскоязычным определением и, пошевелив губами, сформулировала: – Ео ipso [11].

– Эо ипсо, – проворчал Хромин, – ну, дальше.

– Не дело женщины присутствовать при разговоре двух джигитов, – невозмутимо пожала плечами восточная девушка.

– Ты что, отвернулась, что ли? – с тоской спросил Хромин, особенно остро почувствовав, как затекла рука.

– Я зашла за могилу! – с достоинством ответила Айшат. – Бывают моменты, когда девушке надо зайти за могилу.

– М-да, – подумал вслух Хромин, – свидетелей у меня, стало быть, нет. Я подошел к нему. Я снял у него с пальца кольцо. А дальше?

– На закате длинные тени, – подумав, сказала Айшат. Это звучало как начало очередного стихотворения, но продолжения не последовало.

– И что?

– Я видела тень того, кто стоял у камня. Он поднял что-то длинное и острое. Он опустил его резко. Он ушел по направлению к дороге. Когда я вышла из-за могилы – а бывают моменты, когда девушке нужно выйти из-за могилы, – там лежал только бедный Ео ipso. А от дороги возвращался ты…