Трое нас и пёс из Петипас, стр. 27
– Ясно! – последовал ответ Руды.
19
Я поужинал и стал ждать Руду. Несколько раз я выбегал на дорогу, но он все не шел и не шел. Я уже стал бояться: а вдруг Анча уйдет куда-нибудь? Тогда я решил посмотреть, дома ли она. Объяснив пани Людвиковой, что, если Руда явится, пусть сразу идёт к трем липам, я побежал к домику возле железной дороги.
Я не хотел, чтобы Анча меня видела, и потому у трех лип сошел с дороги и направился к её домику задворками, по межам. Так я добрался до её забора, – вернее, это был не забор, а изгородь из колючих кустов боярышника.
Мне пришлось долго идти вдоль этой неприступной стены, пока я нашел место, откуда был виден весь сад. Зажмурив глаза, я стал на четвереньках продираться через кусты. И вздохнул облегченно: у задних дверей домика сидела Анча; Пецка расположился у неё на коленях, и Анча что-то ему рассказывала. Пецка не обратил на меня ни малейшего внимания, даже хвостом не шевельнул. Из этого я сделал выход, что Анча говорит с ним о серьезных вещах.
Через несколько минут в саду появился отец Анчи с лейкой в руках. Он покачал головой и сказал:
– Анча, Анча, ты возишься с этим псом будто мать родная. Отпусти Пецку, пусть немного побегает.
Анча спустила таксу на землю. Пецка потянулся и принялся лакать воду из лужицы. А отец стал осматривать сад, раздумывая, откуда начать поливку.
– А почему ты не идешь за ребятами? Сидишь тут, как зачарованная принцесса.
– Они сегодня все придут к нам, – ответила Анча.
Я вздрогнул, оцарапал ногу о колючки, но даже не почувствовал боли. Теперь у меня в голове была только одна мысль: немедленно бежать к трем липам и предупредить Руду, чтобы он успел прийти к Анче прежде, чем здесь соберутся все ребята.
Выбравшись из зарослей боярышника, я бросился бежать. Я, кажется, никогда не бегал так быстро, но вдруг увидел такое, что перепугался до смерти… В нескольких шагах от конца забора из зарослей боярышника торчали ноги. Я чуть было не споткнулся, мне едва-едва удалось через них перескочить.
Я остановился. Вернулся к ногам. Осмотрел их. Они были обуты в тапочки, носков на них не было. В одном тапке был белый шнурок, в другом – черный.
– Руда, ты что тут делаешь?
Ноги дернулись и попытались исчезнуть в кустах. Но в этот миг в саду тявкнул Пецка. Потом ещё раз. Казалось, он приближается.
Руда, пятясь, вылез из кустов боярышника.
– Осторожней, оцарапаешься, – сказал я.
Мы побежали на конец ржаного поля – здесь нас не могли увидеть из сада. Сели на межу.
Руда вытряхнул из волос несколько листьев боярышника.
– Ты меня искал?
Я не стал отрицать и спросил напрямик:
– Ты тоже хотел разведать, дома ли Анча? Руда покачал головой. Я спросил погромче:
– Так что ж ты там, собственно, делал? Руда опустил голову.
– Тонда, я хотел сначала проверить, смогу ли я ей все рассказать.
– Но ведь ты и так скажешь!
– Нет, Тонда, я не могу!
– Но ведь ты обещал!
– Да, обещал.
– Значит, ты должен это сделать!
Солнце село за петипасскую мельницу. Стало темнее.
– Ты должен, должен! И сейчас же! Сию минуту! – Я уже кричал на Руду.
Он отвернулся:
– Оставь меня в покое! Ничего-то ты не понимаешь.
– Тогда я с тобой не вожусь!
Я лег на траву и тоже повернулся к нему спиной. Через секунду я услышал, как шуршит трава.
– Тонда!..
– Я тебя не слышу.
– Тонда, это ты зря, я твой друг.
– Тогда иди к Анче.
– А ты пошел бы, если бы был на моем месте?
– А я бы не был на твоем месте.
– Ну, а всё-таки! – Если бы был?
– Тогда пошел бы.
Руда фыркнул носом, но совсем не так, как прежде.
– Вот и нет, ты бы не пошел. Я это понял, пока лежал в кустах. Я уже три раза совсем решился.
Один раз даже дополз до той грядки, возле которой Анча сидела. И все три раза возвращался.
Я повернулся к Руде:
– Да ну!
– Я был там. Трижды. Видишь ли, я хотел тебя удивить. Хотел сначала рассказать Анче про мою тайну и только после этого прийти к тебе. Так, мол, и так, Тонда, все в порядке.
Я знал, что на этот раз Руда говорит правду. Он придвинулся ко мне вплотную.
– Удивительная всё-таки вещь! Ну почему парень никогда не может сказать девчонке, что он плакал?
Я задумался.
– Верно! Маленький мальчик может, а вот большой – нет.
Руда вырвал пучок травы.
– Вот видишь! А мы-то уже большие.
Нет, я, больше не злился на Руду. Я вдруг понял, что есть на свете вещи, которые невозможно сделать даже ради дружбы. Но как же мне теперь быть? До конца каникул остается ещё много дней, и каждый день я буду где-нибудь встречать Анчу, но не смогу даже словом с ней перемолвиться. И никогда не пойдет она со мной на рыбалку.
– Ясно, – проговорил Руда, как будто в ответ на мои мысли. – Снова переживаешь?
– Помолчи лучше! – попросил я его.
Я поднялся, Руда тоже, и мы потихоньку двинулись к шоссе.
Не знаю, о чем всю дорогу думал Руда, но, когда мы дошли до конца межи, он вдруг остановился и схватил меня за руку:
– Тонда, пойдем!
И повел меня в неизвестном направлении вдоль ржаного поля.
– Куда мы идем?
– Сейчас увидишь!
И вот снова изгородь из кустов боярышника. Сначала я её не узнал, потому что мы подошли к ней со стороны станции. Дороги здесь не было, и кусты росли гораздо ниже и реже. Мы продирались через них так стремительно, чуть не вылетели прямо на клумбы.
– Стой! – прошептал Руда.
Я все ещё не понимал, зачем он снова привел меня сюда. Я поглядывал на него краем глаза. Лицо у него было торжественное, и он ежеминутно одергивал трусы. Мне показалось, что Руда готовится к драке.
– Ложись!..
Мы подползли к первой клумбе, где росли два куста пионов, и спрятались за ними.
Отсюда нам был виден весь сад. С огорода доносился запах цветов, овощей и свежеполитой земли.
Перед нами посреди газона стояла лейка. За газоном белел домик. На лестнице перед дверью все ещё сидела Анча. Ребята пока не пришли.
Я ткнул Руду в бок:
– Она все ещё одна!
И тут меня осенило.
– Руда, неужели ты всё-таки скажешь?!
Голос у него дрожал от волнения, когда он шепнул мне:
– Есть карандаш и бумага?
Я достал из кармана записную книжку и карандаш.
– А ещё дай вон ту дощечку. Нет, ту, на которой написано, как называется этот пион.
Я выдернул из земли дощечку. Руда вытер её о траву.
– Ещё понадобится камешек.
Пока я искал под пионами камешек, Руда вырвал листок из записной книжки, подложил дощечку и стал что-то писать.
Дописал, сунул карандаш вместе с дощечкой мне в карман. Я чувствовал, что он и впрямь взволнован. Потом пододвинул мне бумагу. При этом он дышал так часто, как будто только что закончил тяжелую работу. Я прочел:
«Анча, это все неправда, что Тонда тебя предал, просто он не хотел сказать тебе про мою тайну, а я в субботу вечером плакал, а письмо сожги немедленно.
Р у д а».
Прочитав это, я и сам расстроился не на шутку.
Между тем Руда сложил записку, завернул в неё камешек и написал:
«Анче».
Потом добавил:
«Лично!»
Руда подтянулся на локтях, заглянул через клумбу в сад.
Анча все ещё сидела на лестнице. На коленях у неё лежала книжка, но она не читала.
– Сейчас ничего не выйдет, – зашептал я Руде.
Темнело. Сад выглядел так, словно я смотрел на вето через синее стекло. На путях загудел паровоз.
– Это четыреста семнадцатый, – шепнул Руда. – Значит, уже половина девятого.
Анча все ещё смотрела в сад.
– Через минуту придут ребята, девчонки и тогда все! – проворчал Руда.
В этот момент Анча склонилась над книжкой.