Трое нас и пёс из Петипас, стр. 17
– Тоник, где ты там шатаешься? Опять опоздал к полднику!
Я взял горшочек с молоком, рогалик и поплелся в закоулок сада, к колонке. На душе у меня было очень скверно. Только вот отчего? Я присел на бетонный выступ и стал припоминать все, что случилось со мной сегодня. Сначала на меня обозлилась Анча, а потом Руда. Теперь спрашивается, что мне больше не по душе. Честно говоря, я совсем не страдал из-за Руды. Злится? Ну и пусть себе злится. Но едва я подумал об Анче, как у меня сразу пропал аппетит. Неужели все дело в Анче? Вот уж не думал! Я решил проверить все это ещё разок.
«Если бы у тебя была жевательная резинка, с кем бы ты поделился: с Рудой или с Анчей?» – спросил я сам себя.
И сам ответил:
«Конечно, с Анчей!»
Я облегченно вздохнул и допил остатки молока.
Вечером, перед сном, я снова вспомнил про Анчу и Руду. Теперь на душе у меня было весело. Я был страшно рад, что Руду так здорово одурачили и что одурачила его именно Анча. Так ему и надо! Слишком много он о себе воображает, этот Руда!
Только одна мысль все ещё беспокоила меня: ведь Анча-то считает меня трусом.
11
Ночью в Петипасах царит тишина.
Ну и темень же здесь!.. В Праге куда светлее.
В эту ночь я просыпался раза три.
Когда я проснулся в первый раз, мне вспомнилось, что я ещё не ходил на рыбалку, а ведь уже третий день каникул. Отправлюсь завтра же! И сразу в ушах у меня зашумела река, перед глазами закачались зеленые ветки ольхи, склоненные над водой, и я незаметно уснул.
Во второй раз я проснулся, когда уже чуть-чуть светало. В окно ко мне заглядывала какая-то звезда, и я подумал: «Интересно, видит ли её Анча?.. А что, если позвать Анчу с собакой на рыбалку? Там я докажу ей, что ничего не боюсь. Могу взять в руки любого червя, пиявку, даже лошадиную! А поймаю сома – засуну ему в рот руку. Пусть Анча видит, что я вовсе не трус».
В третий раз я проснулся уже утром. Завтрак стоял на столе. Под горшком с молоком лежал лист бумаги. На нем было написано: «Раз мы не увидимся (ты ещё спишь, а мне пора на работу), то червяков для тебя я оставляю под окном».
Под окном и вправду стояла жестянка, полная свежих червей. Я ужасно обрадовался и немножко простил пану Людвику, что он не моряк.
Было лишь семь часов. Я решил, что погуляю четверть часика, а потом пойду к Анче и позову её на рыбалку. Делать мне было пока нечего, и я не спеша умылся. Потом хотел причесаться, но никак не мог найти свою расческу. Я отправился на кухню попросить пани Людвикову, чтобы она одолжила мне свою. Однако на кухне никого не было. В соседней комнате тоже. Тогда я выглянул из окна во двор. Пани Людвикова стояла под навесом у забора, рядом с ней я увидел соседку. Обе хозяйки смотрели в корыто, поставленное на два стула. Наконец соседка произнесла:
– Ну, пани Людвикова, теперь вам целую неделю можно не думать об обеде!
В корыте что-то яростно плеснулось. Соседка отскочила и отряхнула брызги с передника.
– Да это и впрямь рыбина что надо!
А я уже мчался через двор к навесу. Разлетелся так, что едва не угодил в корыто.
– Осторожней, Тоник! Как бы вам не оказаться вместе, – остановила меня пани Людвикова.
В корыте был карп. Живой, огромный… Спина у него была черная и сильная.
– Откуда он у вас?
– Из реки, Тоник. Вчера вечером он целый час возил пана Людвика по воде вместе с лодкой.
– Так, значит, его поймал пан Людвик? – Мне все ещё не верилось.
– А на какую приманку он его поймал?
– Говорил, что на обыкновенного червя.
– А какая леска у него была?
– Кажется, тридцатка.
Я уже не знал, чему удивляться: тому ли, что пан Людвик поймал такого здоровенного карпа на такую слабую леску, или тому, что пани Людвикова так хорошо разбирается в рыболовном деле.
– А где он его поймал?
– Под скалой, у самого Казина. А ну-ка, причешись!
Пани Людвикова достала из кармана передника гребенку и протянула мне.
– Он был совсем один?
– Один, один! Он все любит делать сам. Ему даже в воду пришлось лезть из-за этого карпа.
И пани Людвикова показала на веревку, протянутую от орешника к забору. На ней сушились брюки и рубашка.
– Только кепка утонула… А теперь беги обуйся!
Она наклонилась над корытом, ухватила карпа за жабры и понесла в кухню. Карп, наверное, был очень сильный. Он бил хвостом во все стороны. Но недаром пани Людвикова была настоящей женой рыболова. Не успел я обуться, как она уже чистила карпа.
Ох, и злился же я на себя! Ведь я же мог пойти на речку с паном Людвиком. И тогда бы мы вместе поймали этого карпа! А я в это время ловил с Рудой собак, да ещё столько из-за этого перенес.
Чешуя разлеталась, во все стороны. Несколько чешуек блестело в волосах у пани Людвиковой. Разрезав карпа, она обратилась ко мне:
– Ну, рыболов, не вынешь ли ты отсюда желчь?
Я что-то плохо вижу.
Вынуть желчь из карпа не так-то просто. Если не умеешь это делать, лучше не берись – можешь испортить всю рыбу. И я, конечно, был доволен, что пани Людвикова оказала мне такое доверие. Я даже простил ей все, что было раньше.
Теперь мне и вовсе не сиделось дома. Я непременно должен поймать такого же карпа! Я вытащу его из этой Бероунки и отдам Анче – пусть знает, с кем имеет дело!
Шагая к домику Анчи, я то и дело оглядывался по сторонам – мне не хотелось никому попадаться на глаза, а больше всего Руде. Но все обошлось благополучно. До самых лип, что стояли на развилке дороги, я не встретил ни души, а отсюда уже рукой подать до шлагбаума. Отец у Анчи был стрелочник, поэтому их дом стоял прямо у полотна. После я узнал, что матери к неё нет. Жила она с отцом и Пецкой.
Если б между нами ничего не произошло, я бы просто крикнул ей:
«Анча, в полвторого я иду на рыбалку. Идешь со мной?»
Тут она бы выглянула из окна и сказала: «Хоть сейчас, Тоник!»
Но все это было только на словах. А на деле выходило совсем не так. Анча считала меня трусом. И вдобавок злилась на меня за всю эту проклятую историю с собакой. Не то что видеть, но и слышать, наверное, обо мне не хотела. Как только я об этом подумал, ноги у меня сами остановились. Да, пожалуй, мне лучше всего повернуть назад!
Но как сделать, чтобы Анча пришла после обеда на реку? Я долго ломал себе голову. Думал даже написать стихи, красивые стихи о рыбаке, который будет ждать сегодня Анчу на берегу реки. Но откуда Анча узнает про эти стихи?.. Так я ничего и не придумал.
Тогда я взглянул на небо. Там собирались небольшие тучки. «Скоро все равно пойдет дождь», – решил я и повернул домой. Всю дорогу я громко насвистывал, чтобы ни о чем не думать.
Но, дойдя до перекрестка, я остановился как вкопанный. А ведь я действительно трус! Рад придраться к любому пустяку, даже к дождю, лишь бы не встречаться с Анчей.
Вряд ли кому-нибудь приятно обнаружить, что он трус. Я осмотрелся вокруг. Недалеко от перекрестка боролись Лойза Салих и Мила Ткачек и страшно при этом орали – видно, боролись всерьез. Но все же унывать им нечего – они-то ведь не трусы.
А вокруг было так здорово!.. В придорожной канаве росли цветы – весь воздух был пропитан их ароматом. Деревья слегка покачивались от ветра, из листвы то и дело выпархивали птицы. В густых садах прятались домики. А когда солнечный луч падал на окна, казалось, что домики весело подмигивают своими «глазами». Да, всем в Петипасах хорошо, и людям и зверюшкам, только мне одному было плохо. И все потому, что я трус.
Я быстро повернулся и бросился назад к домику Анчи. У самого полотна я свернул с дороги, обошел шлагбаум и остановился в нерешительности: куда же теперь? На каждой стороне дома были двери. Около одной стояли маленькие резиновые калоши, и внутри каждой чернильным карандашом было написано «А». Я подошел к этой двери и постучал. Тишина! Потом вдруг залаял Пецка, и дверь отворилась. Передо мной появился отец Анчи. Он был в синей железнодорожной форме. Такого оборота, честно говоря, я не ожидал. Это нарушало все мои планы. Я растерялся и начал гладить Пецку.