Расколотая, стр. 42

Это настолько против его разумения, настолько больше того, что я могла от него ожидать, что я улыбаюсь:

— Хорошо.

Я сажусь на мотоцикл, делаю еще несколько поворотов, и память не подводит меня: это правильная дорога.

Небо еще не начинает светлеть, когда мы добираемся до дорожки рядом со школой, по которой Бен, я уверена, будет бегать. Мы прячем мотоциклы и, притаившись в деревьях, ждем и наблюдаем.

Тьма мало-помалу уступает небо сероватой мгле. Никого не видно. Горло у меня сжимается, и я уже собираюсь сказать Катрану «извини, должно быть, я ошиблась», когда он хватает меня за руку.

— Смотри, — шепчет он и указывает на холм слева. Одинокая фигура бежит по нему вниз, освещаемая светом со спины. Я прищуриваюсь, неуверенная, но потом... да, это он! Рот расплывается в улыбке, а ноги несут меня из леса вслед за удаляющейся фигурой.

Бен умеет бегать, всегда умел. Я прибавляю и прибавляю скорости. Должно быть, он что-то слышит, так как слегка поворачивает голову, чтобы посмотреть, кто сзади, потом опять отворачивается и бежит дальше.

Быть может, он не разглядел меня в таком слабом свете. Я припускаю быстрее.

— Подожди, Бен, — тихо зову я. — Постой.

Он замедляет бег. Потом переходит на шаг.

Я догоняю его.

— Да? — говорит он.

Я широко улыбаюсь ему в глаза, карие с золотыми ободками, и хватаю за руку. Он смотрит на наши руки. Отвечает неуверенной, кривой улыбкой.

До меня начинает доходить, что что-то не так.

— Бен?

— Извини, ты приняла меня за кого-то другого.

— Нет. — Я крепко сжимаю его ладонь.

Он качает головой, убирает свою руку.

— Прошу прощения, но я не Бен. Извини, у меня мало времени, а мне нужно закончить пробежку. — И он бежит дальше, а я стою и смотрю ему вслед, смотрю, как он бежит, и каждое его движение говорит, что это мой Бен. На глаза наворачиваются слезы.

Он не знает, кто я.

Он ничего не помнит.

Живот скручивает. Ему заново стерли память — вот единственный ответ. Но ему уже шестнадцать. Они не имеют права делать этого с теми, кто старше шестнадцати. Почему же нарушили собственное правило ради Бена?

«Он не знает, кто я».

Я продолжаю стоять на дорожке, чувствуя, как меня начинает бить дрожь. Бен может повернуть назад и снова пробежать здесь. С этой мыслью я скрываюсь в деревьях и жду. Вскоре он появляется вдалеке. Я наблюдаю, как он приближается, проносится мимо и удаляется вверх по склону.

Позади меня, в лесу, слышатся какие-то звуки, но я продолжаю стоять, глядя, как Бен исчезает в тусклом свете зарождающегося утра.

— Рейн? — тихо окликает меня Катран.

Я не оборачиваюсь, не хочу, чтобы он видел мои слезы, но остановить их не в силах. Теплая ладонь ложится мне на руку, разворачивает.

— Что случилось?

Я качаю головой, не в состоянии говорить. Поколебавшись, Катран кладет руку мне на плечо, привлекает к себе. Руки его, поначалу одеревенелые, скоро смягчаются. Я всхлипываю у него на плече и рассказываю, что Бен меня не узнал.

Наконец он отстраняет меня и заглядывает в глаза:

— Ты должна взять себя в руки, и побыстрее. Нам нужно убираться отсюда. Становится слишком светло, тут могут появиться другие люди.

Он ведет меня через лес к нашим мотоциклам, и мы возвращаемся назад той же дорогой. Холодный воздух обжигает глаза, а в голове снова и снова прокручиваются три слова, в которые я никак не могу поверить: Бена больше нет.

Я больше не плачу, но внутри меня пустота. Нет ничего: ни надежды, ни выхода.

Мы доезжаем до тайника, и я просто стою, тупо глядя перед собой, пока Катран прячет мой байк.

— О чем ты только думала, когда отправилась туда? — Он качает головой. Обычный Катран вернулся.

Я молчу. Он толкает меня в плечо, бросает вызов:

— Ты говоришь Нико и всем нам, что поддерживаешь «Свободное Королевство», а потом выкидываешь фортель вроде этого. Рискованно, Рейн. А если бы меня там не оказалось и тебя бы схватили? Они бы выпытали у тебя все. Они умеют. Ты бы выдала им всех нас.

В душе моей что-то словно отвердевает, каменеет.

— Лордеры уже один раз забрали у меня Бена. И теперь сделали это снова. Его нет. Он все равно что умер. И у меня нет дороги назад. Я готова на все, чтобы отомстить им.

— Ты, похоже, не шутишь. Это и есть твоя последняя капля?

— Что ты имеешь в виду?

— Последняя капля, которая переполнила чашу твоего терпения. Значит, ты и вправду способна на все.

Я пожимаю плечами, но внутри меня все смещается, перестраивается. Мне довольно было и кольца Эмили, спрятанного теперь где-то на дереве, а тут еще и Бен. Да. Я зашла слишком далеко, и назад дороги нет.

— А что было твоей последней каплей?

Он хватает меня за руку, подносит к своей щеке, к шраму на ней, потом отталкивает.

— А разве ты не помнишь? Когда мне было десять, моя старшая сестра пропала. Скрывалась. Она вляпалась в какую-то историю, так, ничего серьезного, но ты же знаешь лордеров. — Он внезапно разворачивается, притягивает меня спиной к себе, рукой обхватывает шею. — Один держал меня вот так, — шепчет он, подносит вторую руку к моей щеке, под самым глазом. — Мы были возле нашего лодочного домика. Он взял отцовский водолазный нож и прочертил им вот так. — Катран проводит пальцем вниз по моей щеке, повторяя линию своего шрама. — К тому времени, как он дошел досюда, я рассказал им, где она. Больше мы никогда ее не видели.

Он отталкивает меня. Водолазный нож: катран. Имя, которое он выбрал, чтобы никогда не забывать. Нож, который он до сих пор носит при себе. Я вспоминаю.

Держусь за щеку. Он не сделал мне больно, но я все еще ощущаю на своей коже палец, повторяющий путь ножа.

Я в ужасе смотрю на него:

— Ты не виноват. Ты же был ребенком!

— Может, и так. Но вот почему я скорее умру, чем предам еще кого-то. Я не скажу Нико, что ты сделала сегодня. И не расскажу Тори о Бене. А теперь иди. Возвращайся домой, пока тебя не хватились.

— Катран! Спасибо.

Он пристально смотрит на меня:

— Я принимаю твое желание быть с нами. Но ты должна знать свои ограничения.

— Что ты имеешь в виду?

Он качает головой:

— В другой раз. — Поколебавшись, он дотрагивается ладонью до моей щеки. — Сожалею насчет Бена.

Уже пора готовиться в школу, когда я бегу трусцой по нашей улице. Прокрадываться через заднюю дверь поздно, и я рада, что на всякий случай оставила записку, в которой говорилось: «Отправилась на пробежку».

Стараться не шуметь уже нет смысла, поэтому я открываю переднюю дверь и кричу:

— Привет, вот и я.

Мама выглядывает из кухни, когда я наклоняюсь, чтобы развязать шнурки.

— Не холодновато ли сегодня для пробежки?

— Холод как раз то, что нужно, чтобы пробежаться! — отвечаю я, стараясь придать голосу бодрости. Не выходит.

Мама появляется в прихожей, когда я прячу кроссовки в шкаф.

— Что случилось? — спрашивает она, и на лице у нее озабоченность, так похожая на искреннюю и настоящую. Как бы мне хотелось верить, что это правда. Упасть в ее объятия и рассказать о Бене. Но я не могу. Как и не могу отрицать, что она прекрасно видит мои красные, заплаканные глаза.

— Просто думала о Бене. Не могла спать, вот и решила пробежаться.

Она кладет руку мне на плечо, легонько сжимает. Тянет меня к лестнице.

— Иди, прими душ и согрейся. А я пока приготовлю завтрак.

ГЛАВА 33

Со вчерашнего утра природа, словно из сочувствия, погрузилась в холодное оцепенение. Днем температура держится около нуля, а ночью подмораживает. Внутри у меня тоже все как будто заледенело. Я живу, как во сне, и в школе, и дома делаю и говорю все машинально, будто робот. Время движется как-то странно. Устремляю невидящий взгляд в окно на каких-то пару минут, а когда поднимаю глаза, оказывается, что прошло несколько часов.

Я даже написала свое домашнее сочинение по Шекспиру, чтобы было на что отвлечься, чем занять мысли. Жалкие усилия, но от них хотя бы не нужно ждать неприятностей. По крайней мере, пока работу не прочтут, потому что она довольно плохая. Хотя Нико или Коулсон могут сделать так, что к тому времени это будет уже неважно.