Память (Книга первая), стр. 20

Малолетнего графа Дмитрия Шереметева взяла под опеку вдовствующая императрица Мария Федоровна. Шли годы, граф подрос, стал офицером кавалергардского полка, и к тому времени появился в Петербурге. крепостной воронежский паренек, удививший всех своей правильной, культурной речью и начитанностью. Он задумал поступить в университет, но для этого нужна была свобода. Граф, за несколько лет до этого согласившийся дать вольную живописцу Николаю Аргунову, избранному вскоре академиком Петербургской академии художеств, решительно отказал новому просителю.

В «Дневнике» есть краткая характеристика Дмитрия Шереметева: «Он не знал самого простого чувства приличия, которое у людей образованных и в его положении иногда с успехом заменяют более прочные качества ума и сердца. Его много и хорошо учили, но он ничему не научился. Говорили, что он добр. На самом деле он был ни добр, ни зол: он был ничто и находился в руках своих слуг да еще товарищей, офицеров кавалерийского полка, в котором служил». Отметив апатичность и мотовство графа и зная его неспособность принять какое-либо решение, крепостной юноша обратился за содействием к дяде молодого вельможи генералу Шереметеву. Тот надумал составить ему «наилучшую фортуну» — учиться-де не надо более и практичнее пойти к молодому графу в секретари. Тогда юноша этот, обладавший, очевидно, смелостью и упорством, проник к князю Голицыну, недавнему министру духовных дел и народного просвещения, переживавшему опалу, — он был только что назначен главноуправляющим почтовым департаментом, хотя и сохранял часть своего прежнего влияния и все еще жил в загородной императорской резиденции.

6

Следы Голицыных не раз встречались мне, когда я стал приглядываться к Москве и узнавать ее окрестности. Какие-то Голицыны владели Архангельским до князя Юсупова, Матвей Казаков построил так называемую «Голицынскую больницу», станция «Голицыно» значится на карте Подмосковья. Всплыла эта фамилия и в Кускове, вернее, по соседству с ним, и тут же заслонилась чередою других имен, без которых нельзя себе представить нашей истории— Петр Первый, Суворов и Ленин, литературы — Жуковский, Толстой и Достоевский, живописи — Нестеров, Суриков и Серов, архитектуры — Казаков, Воронихин и Жилярди…

Приметное это место располагается в нескольких верстах на юго-восток от Кускова, но слегка уже холмится, и по нему нехотя текут речушки. Петр I, умевший вознаграждать заслуги, в 1702 году отбирает здешние лесные угодья у Симонова монастыря и передает их навечно Александру Строганову и его роду за щедрую помощь в оснащении армии и флота. Не раз Петр потом сюда приезжал, а спустя двадцать лет, когда в обихоженной уже усадьбе стояла и церковь, и барские покои, и специально построенный для царя дом, он отдыхал у Строганова после победоносной турецкой кампании, ждал здесь свою армию, чтобы триумфальным маршем войти с нею в праздничную колокольную Москву.

В середине XVIII века усадьба с прилегающей местностью в качестве приданого дочери Строганова переходит во владения князей Голицыных и за нею устанавливается сегодняшнее название «Кузьминки».

Полтораста лет планировались и строились, перепланировались и перестраивались Кузьминки — уникальный исторический памятник русского зодчества и ландшафтной архитектуры. Парк, неразделимо смыкавшийся с лесопарком и дальними лесами, парадный двор, пруды, каналы, балюстрады, манеж, оранжерея, вольеры, мосты, десятки построек усадьбы неприметно изменялись со временем. Пережили Кузьминки и несколько решительных перестроек. Вместо деревянных сооружений возводились каменные. Пасторальные парковые виды, дерновые скамьи, канапе и гипсовые скульптуры древнегреческих богов сменялись чугунными львами, решетками, триумфальными арками, обелисками, литыми тумбами и скамейками — это был своего рода модерн начала XIX века. А после французского нашествия были восстановлены и перестроены все мосты, пристани, вновь возведен разрушенный до фундамента «Конный двор», обелиск на въезде, верхняя часть храма…

Ни людская память, ни документы не сохранили имени первого планировщика будущего великолепного ансамбля, но его изначальный замысел, в основе которого лежали пейзажный композиционный принцип и свободная ассиметричность, тактично включавший в естественную природую среду разнообразные искусственные древесные насаждения, соблюдали многие поколения архитекторов, работавшие здесь. Знатоки русской старины, замечательное, с каждым годом растущее племя любителей и почитателей ее, могут меня упрекнуть в том, что я всуе упомянул выше имя Казакова применительно к Кузьминкам. Да, Матвей Казаков ничего не возводил и не планировал в Кузьминках. Я имею в виду Родиона Казакова. Он построил в Москве колокольню Андроникова монастыря, церковь Мартина Исповедника на Таганке и вместе с архитектором Иваном Еготовым, сыном слесаря и любимым учеником Матвея Казакова, автором замечательного по своей классической завершенности госпиталя в Лефортове и ряда кремлевских сооружений, многие годы трудился в Кузьминках. Эти-то два мастера и написали на рубеже XVIII и XIX веков заглавную строку в архитектурную летопись Кузьминок.

Назвал я Жилярди, а их в Кузьминках работало двое — Дементий, восстановивший после пожара 1812 года Московский университет, и его двоюродный брат Александр, которых такие дилетанты, как и я, не должны путать с Иваном (Джованни Баттиста) Жилярди, отцом Дементия, построившим множество московских зданий в стиле русского классицизма, и в их числе Екатерининский институт — ныне Дом Советской Армии. Немало творческих сил отдал Кузьминкам знаменитый Андрей Воронихин, в молодости строгановский крепостной, а позже академик перспективной живописи и профессор архитектуры, построивший Казанский собор в Петербурге. Он стал родственником Голицыных, владельцев усадьбы, и под его руководством прошли здесь большие архитектурные и ландшафтные работы.

Кузьминки давно уже сделались особой реликвией нашего народа. В стране нет другого такого места, к которому бы столько известных мастеров приложили свои разнообразные таланты. Архивные документы свидетельствуют, что за первые сто пятьдесят лет существования усадьбы здесь работали, кроме упомянутых, Иван Жеребцов, Василий Баженов и Михаил Быковский, Витали, Клодт и Луиджи де Педри, крепостные архитекторы Голицыных — Павел Бушуев, Савва Овчинников и Артемий Корчагин, живописцы Фыров и Наумов, замечательный лепщик Лука, чью фамилию время не сохранило. Оно в союзе с людским небрежением не сохранило также много из того, что было когда-то в Кузьминках, и лишь прекрасные гравюры художника Рауха доносят до нас чарующие виды вековой давности…

В дальних, частых и трудных моих поездках по стране Кусково и Кузьминки вспоминались вожделенными уголками, где я всегда мог отдохнуть, забыться и даже написать что-нибудь вдали от редакционной суматохи, неживого быта гостиниц и общежитского ералаша.

Под влиянием впечатлений от поездок в Сибирь, на Крайний Север и Украину у меня сложилась первая книжка, за ней вторая, третья, четвертая, и С. П. Щипачев, тогдашний секретарь Московской писательской организации, из сибиряков, однажды пригласил меня к себе и предложил вступить в Союз писателей.

В Союз этот я был принят за книги о моих современниках, но редкие часы досуга отдавал любительскому интересу — коллекционировал издания «Слова о полку Игореве», заглядывал при случае в старые парки и старые книги…

Одаренный шереметевский крепостной, обратившийся в поисках свободы к влиятельному князю Голицыну, пишет о себе, появившемся в Царском Селе, «среди лабиринта липовых и дубовых аллей»: «Бледный, худой, одетый острогожским портным, я был похож на захудалого семинариста, а никак не на отважного борца за собственную честь и независимость».

Его сиятельство, расспросив посетителя, «как он мог такой еще молодой и без всяких средств приобрести уже столько познаний и выработать себе литературный язык», поддержал его стремление и сказал: «Наш век полон тревог и волнений, и мы все должны, по мере сил, содействовать благим результатам. Для этого необходимы люди даровитые и просвещенные. Вы должны присоединиться к ним, но не прежде, как созрев в мысли и в знании…»