Память (Книга первая), стр. 116
Слова «брат, братья, братие» очень широко употреблялись во времена русского средневековья применительно к князьям, в их сношениях друг с Другом. Из письма Владимира Мономаха Олегу Святославичу, деду князя Игоря: «Посмотри, брат, на отцов наших: что они скопили, и на что им одежды?» А вот другие фразы из «Поучения» Мономаха, в которых слова «братья» и «братия» синонимичны понятию «князья»: «Встретили меня послы от братьев моих…», «Что лучше и прекраснее, чем жить братьям вместе», «Я не раз братии своей говорил…», «Ибо не хочу я зла, но добра хочу братьи и Русской .земле».
Обильный материал для этой нашей темы дают летописи. Юрий Долгорукий приглашал в 1146 году отца Игоря Святослава Ольговича. «Приди ко мне, брате, в Москов». «Брате и сыну!» — так, согласно летописи, обращался современник Игоря, персонаж «Слова», великий князь киевский Святослав к своему двоюродному дяде по матери Всеволоду владимиро-суздальскому, который в свою очередь точно так же обращался к Роману галицко-волынскому. «Сыну» — это была форма изъявления политического патронажа, «брате» — обращение князя к князю. Абсолютная идентичность понятий «братия» и «русские князья» сквозит в татищевском переложении события 1117 года: «Ярославец владимирский, сын Святополч, емлет согласие с ляхами противо братии своея, русских князь, и многие обидит волости». Б. А. Рыбаков однажды процитировал тот же источник, излагающий политическое кредо Романа галицкого (1203 г.); киевский князь должен «землю Русскую отовсюду оборонять, а в братии, князьях русских, добрый порядок содержать, дабы един другого не мог обидеть и на чужие области наезжать и разорять». Можно привести сотни летописных текстов, где слова «братие», «братия» исходят от князей, адресованы князьям и выражают не родственные, а политические отношения. Не стану я множить примеры, лишь попрошу любознательно читателя отметить для себя обращение «братие», выделенное мною разрядкой в цитатах последующего текста.
Сделаем также простое текстуальное сравнение литературных памятников XII века. «Слово о князьях», «Слово» Даниила Заточника и летописи, безусловно, писаны не князьями — в них нет ни одного авторского обращения к «братии». «Слово о полку Игореве» написано князем — таких там обращений множество, а в одном примечательном месте Игорь совершенно отчетливо числит отдельно «братию» (князей) и «дружину» (войско), обращаясь к ним: «Братие и дружино! луце жъ бы потяту быти, неже полонену быти…»
Правда, приметное это обращение адресовалось в наше средневековье и монашествующей «братии», и редко! — категориям слушателей или .читателей, но, как мы убедились, в светской литературе и летописях оно употреблялось прежде всего как обращение князя к князьям. Не могу не сослаться на авторитетное мнение академика А. С. Орлова: «Светские» примеры из русской летописи XI— XII вв., повествовавшей главным образом о междукняжеских отношениях, дают слово «братия», «братья» преимущественно в значении то всей группы русских князей, то группы князей союзников и не только родных по крови» («Слово о полку Игореве», редакция и комментарий А. С. Орлова, М. —Л., 1938, стр. 88).
.Главный вывод: если «братие» в «Слове» — это «князья», в чем едва ли допустимо сомневаться, то разве мог так обращаться к князьям дружинник, воевода, боярин, придворный певец, музыкант или келейный писец? Так мог обращаться к ним только автор-князь!
Многие исследователи издавна отмечали сословное политическое мировидение автора, избирательность и направленность его взгляда. Известный историк прошлого века Д. Иловайский (1859 г.): «Везде они (князь и дружина) представляются понятиями неразрывными, и притом едва ли не олицетворяющими собой понятие о всей Русской земле. Народ или, собственно, „черные люди“ остаются у него в тени, на заднем плане». Поэт А. Майков (1870 г.): «Песнь возникла не в народе, но в другой, высшей сфере общества. Это листок от того же дерева, но с другой ветви». Советский исследователь В. Невский (1934 г.): «Прежде всего поражает „Слово“ тем, что народ, смерды, их жизнь, их участие абсолютно в нем не отражается… Для автора, конечно, ближе всего были интересы его класса, интересы княжеские» (разрядка автора. —. Ч.). В. Ржига (1934 г.): «Мысль о принадлежности автора к княжеской среде является вполне мотивированной». А. Никитин (1977 г.): «…Скорее всего, это был не боярин, не дружинник, а высокообразованный князь: не поэт, в прямом смысле этого слова, но писатель, привыкший владеть пером, может быть, лучше меча, а потому первый понявший горестную судьбу, ожидающую Русскую землю». И, Державец (1979 г.): «…Разбираясь постепенно в „темных. местах“ „Слова о полку Игореве“, я все больше и больше убеждался, что первоначальный текст „Слова“, до его искажения позднейшими переписчиками, был написан ИМЕННО КНЯЗЕМ, человеком княжеского сословия… Кто, как не князь, был одновременно воином и государственным человеком? В чьем быту, как не в княжеском, сохранялись долее всего пережитки дохристианского быта?.. Почему мы должны отказывать князьям в литературном таланте и патриотизме?»
Карл Маркс внимательно читал «Слово о полку Игореве» и точнейшим образом выразил его суть: «Это призыв русских князей к объединению как раз перед нашествием монголов». В таком переводе эту формулу можно понять и как «призыв, обращенный к русским князьям», и как «призыв, исходящий от русских князей»…
Итак, художественная символика и конкретика «Слова», выраженная посредством множества характерных образов, сравнений, понятийных категорий и отдельных слов, свидетельствует в пользу принадлежности автора к княжескому сословию.
36
Академик Д. С. Лихачев дал подробную и квалифицированную характеристику автора «Слова». Автор, «несомненно современник событий», «не только знает больше, чем летописцы, — он видит и слышит события во всей яркости жизненных впечатлений», «несомненно, был книжно образованным человеком», «знает и живо ощущает степную природу XII в.», «правильно употребляет сложную феодальную и военную терминологию», «разбирается в политическом положении отдельных русских княжеств», «употребляет тюркские слова в их типичной для XII в. форме». И далее: «Археологически точны все упоминания в „Слове“ „оружия“ и „указания на одежду“, „этнографически подтверждены и древнерусские поверья, отразившиеся в сне Святослава Киевского“. Исследователь отмечает патриотическую позицию автора, приводит примеры точности его исторических указаний.
Вспомним также мнение Б. А. Рыбакова: автор был «государственным человеком» и «достаточно могущественным, для того чтобы писать так, как хотел», то есть, по нашим предположениям, являлся князем.
Однако и эта развернутая характеристика не полна!
Добавим к подробной характеристике автора «Слова» очень существенное — он прекрасно знал не только основные события похода, битвы, пленения и бегства Игоря, но и мельчайшие детали этих событий. Откуда? «Только ли на основании „молвы“ и „славы“ были известны автору „Слова“ обстоятельства похода Игоря Святославича? Исследователи неоднократно отмечали близкое знакомство автора „Слова“ с походом Игоря и обстоятельствами его бегства. Автор „Слова“ как бы видит и слышит события, его зарисовки удивительно конкретны… С уверенностью ответить на вопрос о причинах точной осведомленности автора об обстоятельствах н деталях похода Игоря вряд ли удастся» (Д. С. Лихачев. «Слово о полку Игореве» и культура его времени, Л., 1978, стр. 122).
Когда половцы среди ночи неготовыми дорогами «побегоша к Дону великому», автор слышит, как «крычатъ телегы полунощы, рцы, лебеди роспущени». Удивительное место! Полночный скрип и грохот — крик! — половецких телег, плеск колес по болотинам, панический шум, шорох и хлопанье на ветру полотняных палаток, приглушенный говор на чужом языке, испуганные вскрики женщин и детей — все это сравнивается с лебединым всполохом. (Напоминаю, что лебедь — древний тотем половцев-куман; «кум» на половецком языке значит «лебедь».) Звучащая картина сражения на Суюрлюе не могла быть придумана в темной келье или светлой светлице, это надо было услышать!