Память (Книга первая), стр. 103
— Крепко строили, хотя и без гвоздей. Монументально!.. А башню Братского острога перевезли уже после меня, совсем, можно считать, недавно… Хорошо, что догадались, не затопили. Коломенское — моя давняя любовь и свежая боль…
И он переходит к тому, к чему переходит в конце почти любого разговора. Голос теряет мягкость и теплоту, обычные при воспоминаниях о былом, приобретает жесткость, металлические оттенки появляются, досада и гнев рвутся неудержимо.
Однажды мы с ним — приехали в инспекцию ГлавАПУ по поводу другого замечательного московского архитектурного ансамбля — Крутицкого подворья.
— Вы слишком резки, Петр Дмитриевич, — попробовали остановить его.
— Предпочитаю говорить правду.
В свое время он был одним из защитников сохранения храма Василия Блаженного, Голландец Стрейс писал, что эта московская церковь «прекраснее всех прочих… я не видывал ничего ей подобного, ни равного». Француз Дарленкур: «Как изобразить это здание, самое непостижимое и чудное, какое только может произвести воображение человека!» Немец Блазиус: «Все путешественники прямо или не прямо, но в один голос заявляют, что церковь производит впечатление изумительное, поражающее европейскую мысль». Блазиус пытался разгадать это с первого взгляда хаотичное сооружение, понять, «сколько сторон у здания, где его лицо-фасад,, сколько всех башен стоит в этой группе». Побывав внутри здания, он запутался в тесноте, мраке, неправильности и беспорядочности помещений. Путешественник, однако, по наитию предположил, что этот диковинный храм имеет для русской архитектуры почти такое же значение, как знаменитый Кёльнский собор для германской…
А вот большая часть образованнейших наших соотечественников нескольких поколений усматривали образцы архитектурного совершенства лишь в классицизме, готике, барокко, рококо и попросту не замечали величия, разнообразия, красоты и самобытности национального русского зодчества, считая его варварским. Н. В. Гоголь в знаменитой своей статье «Об архитектуре нынешнего времени» (1831 г.) превыше всего ставит средневековую западноевропейскую готику — «явление такое, какого еще никогда не производил вкус и воображение человека», говорит о классической греческой, римской, византийской, египетской, индийской, арабской, китайской, фламандской, итальянской архитектуре, но ни слова о русской, будто ее не существовало, а Н. М. Карамзин в «Истории государства Российского» комплиментарно отнес Василия Блаженного к готической архитектуре!
Храм Покрова на московской Красной площади был продолжением, ступенькой развития многовековой зодческой и строительной культуры наших предков, еще в XI-XII вв. вознесших над родной землей такие каменные шедевры, как черниговский Спас, киевский, новгородский и полоцкий Софийские соборы, Дмитровский во Владимире, Васильевская церковь в Овруче, Свирская (Михаила Архангела) в Смоленске, Михайловская в Киеве, Георгиевский собор Юрьева монастыря в Новгороде, Боголюбов-ский дворец, храм Покрова на Нерли, Спас-Нере-дица, Параскева Пятница, — н все это лишь малая начальная часть величественного целого…
Вернемся, однако, к тому, на чем приостановились мы и немецкий путешественник Блазиус, который, размышляя о хаотичности, стихийности каменных нагромождений Василия Блаженного и продолжая осматривать храм, вдруг сделал для себя нежданное открытие.
«Только взобравшись наверх, начинаешь мало-помалу понимать, что все части храма расположены симметрично, что четыре большие башни стоят вокруг среднего, главного здания правильно, соответственно сторонам света, на восток и запад,, на север и юг; что в их промежутках расположены меньшие башни; что четыре пирамидальные башенки на западной стороне точно так же размещены симметрично и покрывают крылечные входы». Изучив здание в подробностях, Блазиус убедился, что оно представляет собою весьма сложную, но упорядоченную стройную и целесобразную по замыслу и исполнению систему храмов. Итог: «Вместо запутанного нестройного лабиринта это ультранациональное архитектурное произведение являет полный смысла образцовый порядок и правильност ь».
Сверху я никогда Василия Блаженного не видел, но вот передо мной план храма, завораживающий глаз соразмерностью и гармонией, сложностью и компактностью. История сохранила свидетельство, что Иван Грозный в честь взятия Казани — колючего осколка Золотой Орды — повелел построить храм о восьми престолах. Мастера же каменных дел заложили девять престолов «не якожъ поведено имъ, но яко по Бозе разум даровася имъ в размерении основания» (разрядка моя. — В. Ч.), то есть по соображениям архитектурным — размерам, пропорциям, сочетаниям частей, «обворожительности» целого, соответствиям «образцы и многими переводы», «подобиям». Главный, шатровый храм во имя Покрова окружали восемь приделов в память «о Казанском взятии и Астраханском». Каждый придел имел свое имя, и я перечислю их: Живоначальной Троицы, Вход в Иерусалим, Николая Чудотворца Великорецкого, Киприана и Устинии, Варлаама Хутынского, Александра Свирского, Григория епископа Великия Армении, Александра, Иоанна и Павла — новых патриархов Цареградских. Нет двух похожих приделов, есть в каждом из них своя каменная особинка самородная, а весь этот дивный храм видится как сказочный, сотворенный руками человеческими град, и когда я в очередной раз обхожу его вокруг, то воспринимаю прежде всего как творение народное, светское, праздничное и даже символичное, вспоминая, что по случайному совпадению первых, начальных русских городов было тоже девять — Киев, Новгород, Смоленск, Полоцк, Ростов, Муром, Белоозеро, Изборск и Ладога…
А еще весь егоослепительный наружный декор, внутренние росписи, гениально выбранное место, срок постройки! Собор Парижской богоматери строился около ста лет, Миланский собор строился 419 лет, Кёльнский — 632 года, а этот, пусть и помене прочих, был возведен и отделан всего за пять лет, но вместе с ними по праву стоит в первом ряду шедевров мировой архитектуры.
32
Нет, не стану я углубляться в большую и сложную тему сохранения и реставрации московских памятников старины. Это увело бы далеко в сторону, не говоря уже о том, что есть много людей, знающих о сем предмете больше и лучше меня. Вместе со всеми москвичами я радуюсь, когда вижу восстанавливаемые на наших глазах архитектурные ценности столицы, досадую об ошибках, допущенных в прошлом и уже, к сожалению, неисправимых, скрепя сердце пытаюсь смириться с неизбежными потерями. Вот старые москвичи очень жалеют зелень, что некогда украшала Садовое кольцо. Эту благодать, окружавшую большой центр города, я не успел увидеть, но как эти сады, наверное, были хороши в цвету и осенью, как они были хороши всегда! Только сожаления бессмысленны — деревья Садового кольца, конечно же, были обречены, потому что даже расширенный и разглаженный главный этот проезд Москвы, сделался сегодня уже тесным для движения, шумным и душным…
И уж непременно старые москвичи, в том числе и самые убежденные атеисты, при разговоре, близком нашему, с болью вспомнят о храме Христа Спасителя, снесенном без особых, правду сказать, оснований в тридцатые годы. Конечно же, проектируемый тогда Дворец Советов можно было заложить в другом и даже лучшем месте, а грандиозное сооружение в память победы над Наполеоном, возведенное на средства, собранные в народе по подписке, все же надо было бы сохранить для потомков, приспособив его, если на то пошло, под планетарий, всесоюзный атеистический либо исторический музей или просто оставить как памятник архитектуры и культуры, что сделано с ленинградским Исаакиевским собором.
Истины ради следует добавить, что современники отнюдь не были в восторге от архитектуры храма Христа Спасителя. Николай I, как известно, не отличался особым художественным вкусом и утвердил проект академика А. К. Тона, которому недостало таланта выполнить главное условие — воплотить в этом сооружении древнерусский архитектурный стиль. Неудача объяснялась нетворческим соединением византийских и русских элементов, влиянием .казенных вкусов николаевского времени, внешним подражанием основам национального зодческого искусства, потерей органичного, внутреннего чутья законов его. В дореволюционном путеводителе по Москве писалось: «Холодом веет от высоких, преднамеренно гладких стен. Бедность замысла не скрашивается барельефами, опоясывающими здание…»