Священные монстры (портреты), стр. 1
Эдуард Лимонов
Священные монстры
(портреты)
Оглавление:
Предисловие
Поэт для календарей: Пушкин
Достоевский: 16 кадров в секунду
Бодлер: новый эстетизм
Де Сад: создатель вселенной насилия
Константин Леонтьев: эстет
Велемир Хлебников: святой
Мистический фашист: Гумилев
Ницше: отверженный
Винсент Ван-Гог: волосатые звезды
Набоков: отвращение к женщине
Луи-Фердинанд Селин: желчный инвалид
Жан Жане: вор
Эдит Пиаф: воровка
Адольф Гитлер: художник
Владимир Ленин: эмигрант
Бенито Муссолини: опыт неудачника
Пьер-Паоло Пазолини: ненавидимый
Джон Лейденский: сексуальная революция Средневековья
Слободан Милошевич: битва за Сербию
Че Гевара: gerilliero heroico
Гоголь: бессмертные типы
Оноре де Бальзак: первый писатель
Джордж Оруэлл: ренегат
Генри Миллер: "китаец"
Маяковский: позер
Булгаков: льстит обывателю
Юкио Мишима: да, Смерть!
Александр Блок: гениальный п...острадатель
Родован Караджич: президент мертвой республики
Рудольф Нуриев: блистательный
Юлиус Эвола: Маркс традиционализма
Лев Толстой: писатель для хрестоматий
Хэмингвэй: росла ли шерсть на груди?
Зигмунд Фрейд: доктор Фройд
Эдгар По: поэт и девочка
Фоменко/Носовский: великая ревизия истории
Гийом Аполлинер: несчастный в любви
Оскар Уальд: conversationalist
Робер Денар: полковник Боб, солдат удачи
Борис Савинков: террорист
Барон Унгерн фон Штернберг: черный барон
Мао Тзэдонг (Мао): император-крестьянин
Вольфганг-Амадей Моцарт: божественный
Джон Леннон: жучило
Чарлз Мэнсон: чудовище обывательских снов
Жан Марэ: весь Париж
Норма Джин: девка
Исидор Дюкасс / граф Лотреамон: профессор гипнотизма
Элвис Пресли: "Пелвис" всеамериканский
Петр I: выродок
Сахаров: "он помогал"
Юрий Гагарин: погоны из ртути
Предисловие
Всех культовых личностей, собранных мною по прихоти моей как приязни, так и неприязни, объединяет не только бешенное поклонение как толп, так и горсточек рафинированных поклонников. В них во всех есть бешенство души, позволившее им дойти до логического конца своих судеб: Пазолини нашел свою судьбу на вонючем пляже в Остии, убитый персонажем своего фильма и книги ("Рогаццы"), Мисима вскрыл живот на балконе штаба японской армии, по заветам "Хагакурэ", которую он так бешено рекомендовал современникам, Ван-Гог прострелил свою гениальную, безумную голову в кукурузном поле под палящим солнцем Прованса, Константин Леонтьев умер , постриженный в монахи, Джон Лейденский сложил голову на плахе, Жан Жене - в Париже, но вдали от мира, спрятавшись в арабском отеле, и похоронен в Тунисе, Ницше в сумасшедшем доме... Сад в тюрьме, замаскировавшейся под сумасшедший дом.
Эта книга не предназначается для обывателя. Она предназначается для редких и странных детей, которые порою рождаются у обывателей. Для того чтобы их поощрить: смотрите, какие были les monstes sacres, священные монстры, от какими можно быть. Большинство населения планеты, увы, живет овощной жизнью.
Книга написана в тюрьме в первые дни пребывания в следственном изоляторе Лефортово, я помню ходил по камере часами и повторял себе, дабы укрепить свой дух имена Великих узников: Достоевский, Сад, Жан Жене, Сервантес, Достоевский, Сад... Звучали эти мои заклинания, молитвой, так я повторял ежедневно, а по прошествии нескольких дней стал писать эту книгу. Мне хотелось думать о Великих и укрепляться их именами и судьбами.
Одновременно это и ревизионистская книга. Ну, на Пушкина наезжали не раз. Но обозвать его поэтом для календарей еще никто не отважился. Я думаю, что помещичий поэт Пушкин настолько устарел, что уже наше ничто. Надо было об этом сказать. Также как и о банальности Льва Толстого, и о том, что Достоевский для создания драматизма использовал простой трюк увеличения скорости, успешно выдавал своих протагонистов невротиков и психопатов за русских. Я полагаю, что Ревизионизм это хорошо. Он заставляет думать, и таким образом, человечество не спит, движется успешно, строит свой дом у подножья вулкана. Мне всегда хотелось быть тем базлающим мальчиком из сказки Андерсена, который завопил: "А король-то голый!". И мальчику неважно, что будет потом, что все бросятся бить его - ведь боль побоев ничто в сравнении с неизъяснимым удовольствием возопить правду.
И еще: это бедные записки. От них пахнет парашей и тюремным ватником, который я подкладывают себе под задницу, приходя писать в камеру № 25. (Часть записок написана в камере № 24.) Бедные, потому что справочной литературы или хотя бы энциклопедического словаря, чтобы уточнить даты, у меня нет. Синий обшарпанный дубок -столик размером 30 х 60, два блокнота на нем, три ручки - вот вся бухгалтерия и библиотека.
Поэт для календарей: Пушкин
Вульгарное двухсотлетие - юбилей Пушкина совсем потопило его. А с парохода современности он упал давно и сам. Он тут даже не виноват, просто между ментальностью дворянина начала XIX века и ментальностью конца XX века мало общего. Ну конечно "мороз и солнце день чудесный" или "октябрь уж роща отряхает" - это строчки российского календаря, и как посконно-исконно календарные их не забудешь и не заменишь. Это ясно, это гарантировано. Хотя со временем может и забудется, кто автор календарных стихов. Но вот кроме календаря и общих мест (а общие места это: "мой дядя самых честных правил..."), Пушкин нам ни для чего не нужен. Ни для того, чтоб мыслить о любви (тут ни "Я помню чудное мгновенье", ни "Гаврилиада" не помогут). Сейчас мыслят иначе, другими категориями. Во времена Пушкина даже не то что не родился Фрейд, так еще и 40 - 50 лет спустя после него, Тургенев слабовольно обходил вопросы пола. Его Базаров боится Одинцовой. У Пушкина с Татьяной никто не спит, и такую прелестную литературу выносить трудно. Евгений Онегин вообще пустая болтовня, и если это поэма о любви, то это насмешка, светское приличное изложение истории.
Сам Пушкин не отказывал (по примеру своего литературного кумира Байрона, тот и вовсе был бисексуалом, любителем оргий и группового секса) себе в плотских развлечениях, но в литературу это не попало. В литературе соблюдались постные приличия, а то что Пушкина считают автором порнографической поэмы "Гаврилиада" - то это гротескная оборотная сторона той же литературной приличности. На самом деле "Евгений Онегин" - уступает и "Чайльд Гарольду" и другим поэмам Байрона, это ниже, - как новоиспеченные русские детективы Марининой ниже добротного Чейза. Байрон жил в Европе и соревновался с соотечественниками, с Кольриджем и поэтами озерной школы. Пушкин жил в стране, где существовала лишь поверхностная европейская дворянская культура, мало развитая. Потому его Онегин - щеголь-западник как дэнди лондонский одет, но вышедший из родных грязей, и потому нестерпимо провинциальный. Читать банальные строки Евгения Онегина сейчас невозможно они не представляют даже и архивного интереса. Это не энциклопедия русской жизни, как утверждал пристрастный к Пушкину критие - это попытка представить модного дворянского героя нашего времени. Но и герой скучен - фланер и бездельник, и русская жизнь скушна до зевоты. В конце концов самому Пушкину стало скушно от своей энциклопедии, и он забросил поэму. Попытка во 2-й части расшевелить героя - сделать его интересным, прогнать его галопом по Европам - никак не вдохновила Пушкина, он бросил свою затею.