Ваше благородие, стр. 124
Флэннеган вызвал по селектору адъютанта и отправил его с поручением. Потом повернулся к собеседнику.
— У вас сегодня будет чертовски длинный день, полковник. Ешьте. Пейте. Собирайтесь с силами и с мыслями. Вас попробуют размазать по стенке. В последнее время все только этим и занимаются, так что вы уже должны были выработать защитный рефлекс. В принципе, для дела все равно, получится это у них или нет. Могу я закурить?
— Да.
— Это преферанс с болваном, Арт. Вы догадываетесь, кто болван? Почему вы перестали жевать? Жестковат бекон?
— Билл, — Артем отложил вилку и взял стакан, — вам хочется спать? У вас красные глаза и вообще смертельно усталый вид. Может, вы пойдете и отдохнете?
— Я спал сегодня три часа и с Божьей помощью выкрою еще часа два. Мне хватит…
— Кто назначен начальником штаба Корниловской Дивизии?
— Казаков.
— Да, при таком начштаба можно действительно сыграть с болваном. При хорошем начштаба командир может быть полным кретином…
— Другое дело — сколько хороший начштаба будет терпеть такое положение.
— Казаков? Сколько прикажут.
— Не знаю, полковник… У меня предчувствие. Синдром Жанны д'Арк, если хотите. В последний раз такое чувство было со мной совсем недавно — мне казалось, что с князем Волынским-Басмановым произойдет беда. Знаете, я как в воду глядел. Так вот, теперь у меня предчувствие, что преферанса с болваном не получится.
— А вы поспорьте с кем-нибудь. Побейтесь об заклад.
— Я подумаю над вашим предложением.
Дверь открылась, вошел адъютант. В одной руке у него была папка-планшет, в другой — вешалка с новенькой, чистой полевой формой. На плечах куртки чернели корниловские погоны с двумя красными просветами, в нагрудный клапан была ввинчена планка за участие в турецкой кампании, на левом рукаве атласно поблескивала нашивка за боевое ранение.
— Ваше высокоблагородие, поручик Гусаров прибыл в ваше распоряжение.
«Елки-палки…» — подумал Артем, вставая.
— Вольно, поручик.
— Господин поручик, покажите полковнику список потерь, одиннадцатый лист, — глядя в сторону, сказал Флэннеган.
Поручик потянул Артему планшет.
Врещагин коснулся его, как заряженной мины.
Одиннадцатый лист…
«Вдовы».
Боевые потери — восемь машин.
Незначительные повреждения — одиннадцать машин.
Человеческие потери — шестнадцать убитых, пятеро раненых…
Анастасова, Гринберг, Кац…
В конец! В конец списка!
…Сенкевич, Тамм, Фаттахова, Циммерман…
Раненые…
Абдулова, Панченко, Рубина, Шепелева, Шнеерзон…
— Один из недостатков положения болвана — это невозможность влиять на ход событий, от которых зависит жизнь знакомых и близких… — сказал Флэннеган. — До свидания, господин полковник. Одевайтесь.
В этот день полковник Верещагин принял командование Корниловской Дивизией. Этим же вечером ему вместе с остальными комдивами пришлось принять участие в траурной церемонии — Симферополь провожал в последний путь Арсения Лучникова.
Гроб с телом вынесли из морга Свято-Елизаветинского Госпиталя, пронесли по улицам до Площади Барона и поместили в «Бову», чтобы отвезти на Святую Гору, где один из последних Добровольцев завещал себя похоронить. Не было прочувствованных речей, прощаний и проклятий. Молча солдаты — корниловцы и алексеевцы — несли гроб, молча они зарядили автоматы холостыми и отдали старому воину последнюю честь. Громко, взахлеб рыдал только какой-то старик в инвалидной коляске и с Терновым Венцом на груди. «Бова» медленно тронулся по дороге на Восточный Фриуэй. Впрочем, потерявшись из виду, он увеличил скорость до обычных своих шестидесяти километров в час. Только несколько гражданских машин следовало за ним — зареванные мать и дочь Нессельроде в фамильном «руссо-балте» да немногие однополчане Арсения Лучникова, реликты давно ушедшей эпохи…
Любой Идее нужен герой и мученик. Из двух зол выбирают меньшее, решил Арт Верещагин. Лучше быть героем.
20. Путь обмана
Если ты слаб — притворись, что силен. Если силен — притворись, что слаб. Если ты близко — показывай противнику, что ты далеко, когда ты далеко — покажи, что ты близко; заманивай врага мнимым преимуществом; если он готов — будь и ты наготове, если он в силе — избегай его; вызови в нем гнев, чтобы расстроить его мысли; смирением пробуди в нем гордыню; утоми врага отступлением, если он свеж; внеси в его войско разлад, если оно дружно; напади на него, когда он не будет готов; наступай, когда он не ожидает удара.
В течение следующих нескольких дней божьи мельницы крутились с бешеной скоростью, потому что их лопасти вращали ураганные ветры.
Оккупация Крыма для СССР стала делом принципа, гораздо более важным, чем Афганистан. Еще важнее было то, что Крым играл роль разменной фишки в игре за кресло Генерального Секретаря. НАТО — и в особенности США — видели в Оcтрове удобную возможность чужими руками воткнуть СССР шило в задницу. Страны Варшавского Пакта, и в особенности — Польша, с интересом оценивали на примере Крыма, насколько все-таки реальна возможность показать фигу Большому Брату.
Что для крымцев это был вопрос жизни и смерти, все помнили в последнюю очередь. Кроме самих крымцев, естественно.
Эти семь дней — со второго по девятое — выглядели ужасом, поражением, гибелью. Раз за разом эйр-форсиз Крыма выходили против вдвое, втрое превосходящих числом самолетов противника — и силы их, уже подорванные триумфальным воздушным налетом, таяли, как тает горстка песка, пересыпаемая из одной ладони в другую…
Поражением и обреченностью Остров пропитался, как жирным дымом от сжигаемых резиновых покрышек: их жгли после каждого авианалета, чтобы создать для советских спутников картину пожарищ и разрушений.
Были и настоящие разрушения. Безнаказанно пересекая небо на высоте 23 километра, МиГ-25 сбрасывали ФАБ-500Т, и половина из них попадала по ближним городам и поселкам. По утрам и по вечерам, в десять и семь, хоть проверяй часы, на Крым сыпались ракеты — КСР-5 и Х-22. Примерно треть их сбивали ЗРК Северного укрепрайона и пилоты, патрулирующие над Чонгарским проливом. Еще треть, обманутая уголковыми отражателями, поражала ложные цели. Остальные попадали. “Скады” летали не по расписанию и нацелены были исключительно на города. Жертвы среди военных составили полторы сотни человек, гражданских погибло двести восемьдесят два человека. Аэро-Симфи задыхался: шло бегство. Иностранные компании вывозили своих сотрудников чартерными рейсами — ждать билетов было некогда.
И лишь один иностранец не собирался покидать опасный Крым. Он откровенно балдел от ситуации, заражая вдохновением всю свою свиту.
Человек этот известен читателям романа «Остров Крым» как голливудский продюсер Джек Хэллоуэй, он же Октопус, он же Осьминог. Его фантастическая туша появлялась в Крыму то тут, то там, следом, вывалив языки на плечи, мотались Стокс и камерамен Володя, сюжет нового грандиозного блокбастера разворачивался прямо на глазах, только успевай делать наброски для скринплэй и, как и следовало ожидать, настал тот момент, когда орбита планеты Хэллоуэй пересеклась с астероидом Боб Коленко.
Helluva shit, baby, это же готовый хит! Это золотая пятерочка маленьких веселеньких Оскаров и много миллиончиков маленьких зелененьких долларов! Здесь все, что нужно: spy story, война, борьба за независимость, герой-одиночка, триумф человеческого духа и вся эта фигня, которая сейчас в большой моде. Lawrence of Arabia, Apocalypse now, the Longest Day — все отдыхают! Да к черту деньги — здесь пахнет бессмертием.
Боб, но здесь не хватает еще одного… Да-да, правильно, у героя ведь не «беретта» между ног. Нужна love story. Нужна хорошая, забойная любовная сцена. В конце концов, зачем мы кормим эту шлюшку Лючию Кларк?