Сердце меча, стр. 98

— Зачем портить такую красоту, монашек? — раздался низкий голос за спиной Дика. — Ты и так хорош.

Сказано это было на астролате, но уж с очень странным акцентом. Дик сделал движение — оглянуться, но в свежевыбритый затылок ему уперся холодный ствол какого-то оружия.

Динго глухо зарычал.

— Да, серенький, пусть тебя держат покрепче, — спокойно сказал обладатель оружия. — Иначе может выйти несчастный случай…

— Что у него? — спросил Дик, косясь на орриу.

— Пулевик, — горько оскалился Рэй.

— А хоть бы и импульсник, — почти весело сказал неизвестный. — В упор я развалю тебе голову, и ты дотронуться до своего меча не успеешь — не то что им махнуть.

— Но тогда я тебя убью, — Рэй подобрался, изготовившись к прыжку. — Подумай как следует, туртан: если ты причинишь капитану хоть какой-то вред, мы тебя убьем. Ты знаешь, что пуля меня не остановит.

— Тебя и очередь не остановит, «геркулес». Но я вижу, что мальчик тебе дорог. Так что ситуация у нас патовая, верно? Может, посидим и поговорим спокойно — кто вы, что делаете на моей земле?

— А это ваша земля? — спросил Дик.

— Чья же еще. И я не люблю, когда в мои владения впираются без спросу.

— Мы потерпели крушение… — внутренне Дика просто переворачивало от страха, досады и стыда — сидеть под дулом пулевика, с намыленной башкой, как идиот! — И нам некуда больше было идти…

— Видел я ваше крушение. Вас сажали гравилучом с «Гэнбу», и хотел бы я знать, почему поисковые отряды Дарсеса еще не прочесывают все побережье… А поскольку я хочу это знать, ты сейчас вымоешь голову, монашек, оденешься и все мне расскажешь.

Ловким движением ноги неизвестный подгреб орриу к себе и, поддев стопой, подкинул и поймал на лету. Дик сполоснул голову, вытер ее прихваченными салфетками и снова надел свитер и куртку.

Тем временем в коридоре «туалета» послышалось шевеление — и в «колбу» пролез из-за спины неизвестного Николай, вчерашний Киянка.

— Что ж ты не предупредил, срань, — даже не зло, а как-то печально упрекнул его Рэй.

— Морлок плохой, — Киянка присел перед неизвестным и начал просительно теребить пальцами его штанину. — Рики хороший. Господин-человек Нейгал не убивает пусть Рики. Рики сказал, Киянка — Николай теперь.

— Ты, стало быть, Рики, — в голосе неизвестного послышалась усмешка. — Брысь! — это было сказано Киянке и сопровождалось легким пинком. — И ты даешь крысам имена. А самого-то тебя как величать?

Дик уже не мог больше терпеть этого унижения. Он развернулся — пусть стреляет, черт с ним! — и, глядя противнику прямо в лицо, выпалил:

— Я Ричард Суна, родом с планеты Сунасаки, из сожженного города Курогава! Я не сохэй и не послушник, но я сын десантного корабля «Ричард Львиное Сердце», и если ты ненавидишь сохэев и Синдэн — то я принимаю твою ненависть, Рива, потому что и сам я тебя ненавижу! Ты называешь гемов крысами — но ты хуже, ты шныряешь по пещерам за беззащитными стариками, у которых хочешь отобрать их последние минуты! Стреляй в меня сейчас, или уходи откуда пришел, потому что смотреть на тебя мне противно!

Неизвестный секунду-другую был ошарашен этой речью. Дик не мог рассмотреть его как следует из-за темноты, но различил крючковатый нос и густую, аккуратно подстриженную бороду — черную, с обильной сединой. Остальное скрывал ветрозащитный шлем.

— Надо же, — сказал нежданный гость, и совершенно неожиданно для Дика опустил свой пулевик. — А ты не робкого десятка, хоть и моложе, чем я думал. Я — Эктор Нейгал, хозяин этой земли. Ни за кем я здесь не шнырял, и вообще крысы мне безразличны, Ричард Суна с планеты Сунасаки. Я здесь ради одной женщины, которая, потащилась сюда в буран. Так что давай каждый забудет о том, что другой сказал, и попробуем переиграть сначала.

Глава 12

Нейгал

Кассандра Кэлхун не принадлежала к знати Вавилона, и это ей не мешало: в доме Рива можно было отмыть любое происхождение, кроме рабского. Этолог в третьем поколении, она любила свою работу; можно даже сказать, что она любила гемов — как ветеринары любят лошадей и собак. Ей было сорок три года, и в Аратте она работала уже семь лет — по контракту, заключенному ее кланом, Сэйта, с владетелями Аратты, кланом Дусс. Клан Дусс испытывал недостаток в этологах. Ему принадлежали шахты на юго-западном побережье материка Илу, и подготовить достаточное количество квалифицированных этологов клан не успевал. Кассандру наняли, вписав в контракт условие, что она воспитает ученика. Она нашла одного, отвергнув нескольких: у них был один общий недостаток, им были неинтересны гемы; никто не хотел их понимать — хотели только заставить их эффективно работать.

На шахтах была высокая текучка. У клана Дусс не хватало мощностей, чтобы выращивать специализированных шахтеров — он покупал рабов у рейдеров, которые собирали их по всей Галактике. Но даже после форсированного обучения под наношлемом из сельскохозяйственного или заводского рабочего не сделаешь майна, специализированного шахтера. Бывало и так, что бедняги погибали через неделю-другую после адаптации — и Кассандре приходилось начинать по-новой, со свежей партией рабов.

Это было скверно, но Кассандра смирилась, потому что другого выхода не предвиделось. И одно в этом бардаке было хорошо: имея дело с рабами с разных планет, она получала материал для своей научной работы — псевдорелигии гемов.

Попытки создать для гемов стройную и четкую систему верований неизменно проваливались, хотя многие из них предпринимались до войны настоящими художниками своего дела. Исключением было псевдо-бусидо, которое прививали боевым морлокам -скорее этическое, нежели религиозное учение. Зато неизменно процветали два культа: примитивный анимизм — одушевление машин, кораблей, котлов, население шахт и канализаций духами умерших (всегда гемов), разветвленная система примет и суеверий — с одной стороны; с другой — разнообразные вариации на христианскую тему. Последнее было особенно любопытно. Многие этологи ломали над этим головы, Кассандра же, проведя несколько лет в Аратте, в конце концов решила, что это объясняется просто: христиане проповедуют рабам то, во что верят сами, и эта проповедь падает на благодатную почву старательно взращиваемых комплексов — в частности, комплекса первичного, априорного доверия господину. Да, гемы животные — но это необычайно чуткие и наблюдательные животные. Они наивны — но не слепы, не глухи и не тупы. Они видят, что господа сами не держатся того, чему учат их, и это вызывает стресс.

Многие думали, что ложь нестерпима только между людьми — в таком случае они были еще наивнее, чем гемы. Человека, привыкшего полагаться на свой разум, можно обмануть постановкой голоса и позой — гема с его животным чутьем удается провести гораздо реже.

Для себя свободнорожденные считали обязательной максиму отвержения всякого сверхценничества: «нет, не было и не будет и не может быть совершенной истины, не подлежащей сомнению». Каждый из вавилонян, переступая порог совершеннолетия, присягал, что признает эту максиму для себя. Приводить к такой присяге гемов никто и не думал — право размышлять над тем, что есть истина — точнее, над тем, чем истина быть не может — безраздельно принадлежало свободным.

Но ненавидимая на словах ложь пронизала Вавилон насквозь, и началось все отсюда, с самого низа, где люди пытались привить своим зверушкам то, что решительно отторгали сами. Говоря о неприятии конечных истин — навязывали гемам себя в виде такой истины. Говоря о максимизации радости и минимизации боли — пользовались гемами как клоакой, куда сливают свои отрицательные эмоции.

Программой-максимум Кассандра Кэлхун считала включение гемов в общественную Клятву. Работа, которую она писала уже четыре года, должна была убедить дом Рива именно в этом. Гемы, не будучи людьми, тем не менее, могут быть субъектами клятвы — как животные в ряде стран древнего мира считались субъектами права.

Поэтому Кассандра всячески боролась с проявлениями неэтичного отношения к гемам. В Аратте никто из рабов не голодал и не подвергался жестоким наказаниям. Тем удивительнее были случаи побегов от эвтаназии. Это был феномен, и она принялась его исследовать.