Остров на карте не обозначен, стр. 25
— Прозевали вы, Хенке, своего охранника! — строго сказал в заключение Реттгер. — А людей у нас в обрез.
— Господин штандартенфюрер…
— Хватит об этом. Черт с ним, с вашим Граббе… Как с Андриевским? Как с норвежцем?
Хенке посмотрел на часы.
— Андриевский уже доставлен. Следом будет и норвежец.
— Давайте сюда Андриевского!
Хенке поспешно вышел.
Машина гестапо уже стояла у входа. Хенке отдал распоряжение, и два автоматчика ввели в вестибюль инженера Андриевского. Перешагнув порог, он пошатнулся. Автоматчик, шедший сзади, поддержал его под локоть, но пленник отстранился от немца и оперся на притолоку.
Несколько секунд Андриевский стоял у двери, отдыхая и зорко оглядывая вестибюль. Низкорослый, до предела истощенный, он выглядел тщедушным; физическая слабость его бросалась в глаза. Он был без головного убора, и совершенно седые волосы белыми прядями свисали на шею. Обыкновенное русское лицо с острыми от худобы скулами не привлекало бы внимания, если бы не глаза — большие, умные, полные жизни.
Дежуривший в вестибюле эсэсовец с пристальным любопытством рассматривал непокорного русского. Андриевский заметил его взгляд, выпрямился и без посторонней помощи, медленно переступая опухшими ногами, гордо прошел в кабинет Реттгера.
Реттгер приказал конвоирам выйти и пригласил Андриевского сесть.
— Хотите сигарету? — предложил Реттгер.
— Нет.
— Может быть, папиросу? — Реттгер вытащил из стола коробку с папиросами «Казбек» и протянул через стол. Андриевский непослушными, распухшими пальцами вытащил папиросу и стал рассматривать фабричную марку на мундштуке.
— Беру из ваших рук, полковник, только потому, что папироса эта наша, советская, сделанная нашими русскими руками.
— В данную минуту ее хозяин — я! И, надеюсь, имею право угостить ею вас, — попробовал пошутить Реттгер.
— Нет, полковник! Хозяин ее — я! Вы же пользуетесь награбленным…
Реттгера передернуло, но он сдержался и промолчал.
Андриевский несколько раз жадно понюхал папиросу и бережно заложил ее за ухо, как часто делал когда-то дома.
— Запах Родины… Волнует… Оставлю у себя, если, конечно, ее не отнимут в гестапо ваши помощники. Они уже отняли у меня самый обыкновенный деревянный портсигар… Мелкие грабители!
— Арестованному не положено иметь при себе портсигар, — сухо сказал Реттгер. — Они только выполняли инструкцию.
— Этот портсигар — память о доме, жене, сынишке… Впрочем, это недоступно вашему пониманию, полковник, — вы лишены нормальных человеческих чувств.
Щека Реттгера дернулась, но он опять сдержался и, вызвав Хенке, приказал:
— Распорядитесь вернуть Андриевскому его портсигар!
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер! — Хенке опять вышел.
— Может быть, у вас, Андриевский, есть ко мне другие просьбы или претензии?
— Просьбы? Претензии? К вам? — Андриевский с нескрываемым презрением посмотрел прямо в лицо Реттгеру. — Нет!… Есть только вопрос: зачем меня опять доставили сюда? Что хотите вы от меня, прежде чем убить?
— Я снова предлагаю вам жизнь, Андриевский! Если вы станете на нас работать.
— Я уже вам отвечал: этого ни-ког-да не будет!
— Сегодня я добавлю, Андриевский, что мы согласны вам даже платить! — настойчиво продолжал Реттгер. — Хорошо платить. Лучше, чем вам платили в России… Много лучше.
Андриевский снисходительно улыбнулся.
— Как примитивно смотрите вы, полковник, на советских людей! Неужели вы до сих пор не убедились, что служить фашизму они не будут?
— Но нам же служат некоторые ваши товарищи, Андриевский!
— Это не мои товарищи, полковник! — глаза Андриевского загорелись гневом. — Вы отлично знаете им цену! Это — черные предатели. Выродки! И они не уйдут от заслуженной кары…
Реттгер несколько раз сердито щелкнул карандашом по золотому забралу рыцаря, открывая и закрывая его. Андриевский, успокаиваясь, ядовито спросил:
— Тешите себя бронированными призраками прошлого? Не помогла им броня, полковник. Наполненная костями, проеденная ржавчиной, эта броня покоится сейчас на дне нашего Чудского озера. Не поможет вам и теперь броня «тигров» и «фердинандов», нет! На нашей земле ждет вас та же участь…
Сдерживая ярость, Реттгер бросил карандаш и вышел из-за стола. Он медленно прошелся по кабинету, поглядывая на неукротимого, бешеного русского. «Что с ним делать? Повесить? Но неужели не удастся использовать его? Неужели не сломят его страх смерти, жажда жизни?…»
Реттгер остановился против Андриевского и заговорил тоном благожелателя:
— Представьте, Андриевский, что вы вернулись в Россию вот таким же не подчинившимся нам… Вы думаете, вас наградят?
— Нет, полковник. Ради награды я работать не способен. У меня есть более могучий стимул к тому, чтобы защищать перед врагами интересы своей Родины и честь советского человека.
— Вы ничего не выиграете, если погибнете в каземате из-за своего упрямства, — продолжал Реттгер. — И партия, к которой вы принадлежите, даже не узнает, как преданно вы ей служили. — Реттгер изучающе наблюдал за лицом Андриевского. Оно оставалось таким же неприступным, как и раньше. — А мы, Андриевский, сохраним вам жизнь и будем хорошо платить. И забудем, что вы коммунист.
— Не старайтесь, полковник. Не тратьте ваше красноречие понапрасну. Я останусь коммунистом до конца! И ничто не сломит меня перед лицом врага. Поймите это, наконец!
Реттгер вернулся за стол и, пристально глядя на Андриевского, зловеще предупредил:
— Подземный каземат вы уже знаете… Но там у нас есть еще и каменные гробницы… Таких, как вы, мы замуровываем туда живыми!…
— Жалею, полковник, что не мне придется вас судить!
— Вы фанатик, Андриевский, хотя считаете себя реалистом. Речь идет о самом реальном для вас — о вашей жизни!
— Вы хотите, полковник, прежде чем убить, извлечь из меня горючее для вашей дьявольской машины истребления, направленной против моего народа. Вы думаете, что если я в ваших руках и вы меня физически почти доконали, то я сдамся на вашу милость? Нет и нет! Ни-ког-да!
— У вас нет иного выхода, Андриевский!
— У нас, полковник Реттгер, есть песня: «Никогда, никогда, никогда коммунары не будут рабами!» Учтите, ее поют не только коммунисты.
— Мы покончим с коммунизмом раз и навсегда! — злобно перебил эсэсовец.
Андриевский презрительно улыбнулся.
— С коммунизмом расправляются уже сто лет, а шаги его на земном шаре делаются все шире. Нет, полковник, для этого у вас тонка кишка! А фашизму действительно приходит конец!
— Замолчите, Андриевский!
— А вы не кричите на меня. Я вас не боюсь, учтите. Знаю, что вы меня замучаете. Но и последний мой вздох будет ненавистью против вас. Пожалуй, на этом наш разговор можно кончить, полковник Реттгер!
Реттгер откинулся на спинку кресла и злобно спросил:
— Может быть, вы еще подумаете?
Андриевский не ответил.
— Вы еще заговорите! — в бешенстве крикнул Реттгер. — Вам представится последняя возможность подумать — в каменной гробнице! И вы еще попросите моей милости!
Он яростно нажал на кнопку звонка и держал ее, пока в кабинет не вбежали конвоиры, Хенке и дежурный эсэсовец.
— Убрать его!
— Я пойду сам, — сказал Андриевский и с усилием встал. Но конвоиры грубо подхватили его под руки и выволокли из кабинета.
Все еще клокоча от ярости, Реттгер ударил кулаком по столу.
— В гробницу! — крикнул он Хенке.
— Слушаюсь, господин штандартенфюрер!
2
Реттгер нервно походил по кабинету из угла в угол. Потом вернулся за стол.
— Введите ко мне норвежца!
Хенке поспешно вышел и через минуту возвратился вместе с заключенным «западной» зоны — норвежским ученым Ольсеном.
— Садитесь, доктор Ольсен! — не то пригласил, не то приказал Реттгер.
Ольсен сел в кресло у стола, где только что сидел Андриевский!
— Хотите сигарету, доктор? — привычно предложил Реттгер.