Изобретательница динамита: Оригиналка, стр. 13
— В чем дело? — холодно спрашивает сестра, глядя в воинственные Настины глаза.
Настя медленно закипает. Щеки ее наливаются алым, потом и вовсе идут пятнами. Настя с шипением, как разъяренная кошка, набирает воздуха в грудь, готовясь устроить сцену.
— У меня маленький ребенок, — негромко говорит Криська. Приказывает Насте: — Не ори.
Моя подруга тотчас теряет запас воздуха, но я вижу, что она все равно в бешенстве. Настю, по-моему, почти трясет. Пытаюсь успокоить девушку.
— Настя, — прошу, — тише, пожалуйста. Давай переговорим завтра, на работе.
— Знаешь что, Коленька? — Моя гостья скрипит зубами. — Шел бы ты в жопу!
— Ой-ой-ой, принцесса на горошине расстроилась, — насмешливо говорит сестра.
— Чтобы я на тебя еще раз даже глянула! — шипит Настя. — Пидорас!
— Отцепись от моей подруги! — Вполголоса ору на Криську, и мой голос вдруг звучит в унисон с Криськиным: «Отцепись от моего брата», адресованным Насте.
Мы трое резко умолкаем и пару секунд растерянно смотрим друг на друга в полной тишине.
— Дурдом какой-то… — бормочет Настя, торопливо шурша одеждой.
— Настенька, — говорю, пытаясь как-нибудь ее притормозить. Беру девушку под локоть, но она вырывается.
— Всего хорошего, — шипит Настя и нервно тарахтит дверным замком, пытаясь его открыть.
— Давай помогу, — предлагает моя сестричка, оттесняет Настю плечом и распахивает перед ней дверь.
— Спасибо вам огромное, — ядовито говорит моя гостья, минуя Криську и вылетая на лестничную клетку.
— Огромное вам не за что, — еще ядовитее отвечает сестра, умело передразнивая раздраженную Настю.
Настя грохочет на каблучках к лифту, трижды ожесточенно давит кнопку вызова, разворачивается и топает вниз, спотыкаясь и чиркая набойками каблуков о бетонные ступени.
Сестричка как ни в чем не бывало уходит в ванную чистить шмотки. Я иду за ней.
— Кристина, — говорю. — Какого…
— Послушай, — обрывает меня сестра. — Да ну ее. Не такая уж она и хорошенькая.
Криська отвинчивает кран и моет руки. Вода стекает в раковину темной от грязи и розоватой от засохшей крови.
— Боже, — говорю, — ну какого хера надо было портить мои отношения с девчонкой?
— Ты называешь это отношениями? — Сестра оглядывается на меня. — Ну, трахнулись бы вы еще раза три. — Криська замечает мое несогласие. — Ну ладно, ладно. Четыре…
— Кристина, — говорю.
— Пожалуйста! — снова перебивает сестра. — Ну не доказывай мне, что произошла трагедия. Да таких, как она, миллионы. Да у нее же штамп, ГОСТ выбит на лбу. Ну неужели эта одна на миллиард для тебя что-нибудь искренне значит?
— Ну…
— Не считая кинутой палки, — ехидно уточняет Криська.
— Откуда ты знаешь, — говорю, — что Настя или кто-то еще для меня значит?
Да, их было много. Но быть может, я пытаюсь увидеть в одной из них ту самую? Может быть, я ценю в каждой индивидуальность. Ищу близкого мне человека. Как насчет такого, Кристина?
— Тогда почему ты до сих пор один?
— Я не один. У меня куча знакомых.
— Это ни о чем не говорит.
— У меня много друзей и подруг.
— Друзья у тебя только по кабакам, — говорит сестра. — А подруги меняются каждую неделю. Ты один, как пенек, братец, и не надо выделываться. Если ты так уж ценишь чью-то там индивидуальность, тогда почему же у тебя до сих пор нет ни одного близкого человека?
Это неправда.
— Нет, правда. — Криська отмахивается. — И ты отлично об этом знаешь.
— Знаешь что? — говорю. — С меня хватит. Мне никто не нужен. Мне нравится, как я живу. Ясно?
— Да разве ты живешь? — говорит Криська. — Ты же спишь!
Я стою и молча смотрю в окно в ночь, пространство и свое одиночество.
Сестра подходит ко мне, осторожно заглядывает в глаза.
— Ну не обижайся, — повторяет она, виновато улыбаясь. — Я нечаянно. Мир?
Пока мы миримся, будто в далеком детстве, я говорю ей, мол, мне хорошо и одному. Говорю: «Ты же понимаешь». Не всем же быть с близкими людьми. Должен же кто-нибудь торчать один. Почему бы не я? Я-то привык еще с детства.
— Не грусти. — Криська кладет мне на плечо твердую узкую ладонь. — Увидишь, все будет. Тебе просто не попалась еще твоя женщина.
Криська насыпает сварившиеся пельмени в тарелки, заправляет их уксусом и сливочным маслом.
— Знаешь что? — говорит она. — Давай ешь пельмени и одевайся. Идем прогуляемся, пока ребенок спит.
Куда идем-то?
— Хочу тебе кое-что показать, — загадочно говорит Криська.
Глава 13
К реке ведут решетчатые железные сходни, но чтобы добраться до них от автобусной остановки, нужно пересечь небольшую рощицу, продраться сквозь спутанный клубок сырых хлестких побегов дикого клена, тонких липок, рябин, березок и зарослей шипастой акации. Почва здесь завалена полуметровым нескольколетним слоем опавших листьев. Она неприятно мягкая и зыбкая, от нее веет осенней влагой и грибной сыростью. Да еще постоянно приходится смотреть под ноги: это ведь город, и в такие густые заросли наверняка за день успевает заглянуть полсотни человек, чтобы справить нужду.
— Пришли? — спрашиваю Криську, когда мы наконец достигаем железных ступеней и тарахтим по ним вниз, к берегу. Неподалеку гудят машины: выше по течению реку пересекает бетонный мост. До другого берега метров тридцать, не больше; и оттуда, с рекламных билл-бордов у шоссе, нас разглядывают логотипы, слоганы, улыбающиеся лица людей и животных. Везде она, моя рекламная компания. Никуда от нее не скрыться.
— Уже скоро, — отзывается сестра.
Мы по очереди спрыгиваем с последней решетчатой сходни на берег. Подаю Криське руку, сестра крепко на нее опирается, соскакивая на размытый грунт.
Вот где она нашла столько грязи! Вязкая черноземная дрянь с песком чавкает под ногами, засасывая ботинки. Мерзкими липкими комьями налипает на подошвы.
Приостанавливаюсь, пытаясь счистить или стряхнуть земляные комья с ботинок. Криська нетерпеливо ждет рядом.
— Послушай, — говорит, — я совсем забыла… Когда я в последний раз видела моих родителей, они просили тебе кое-что передать. От твоих папы и мамы. Но мне… очень неловко. Не знаю, как ты отнесешься.
Мы стоим возле какой-то постройки, которая смутными очертаниями вырисовывается в отсветах фонарей моста и шоссе, в отблесках автомобильных фар.
— Куда дальше? — спрашиваю.
— Никуда, — говорит Криська. — Прибыли. Вот. — Широким взмахом руки она показывает на конструкцию, похожую на деревянный сарай, тонущую в полумраке. Гордо произносит: — Моя вилла. На берегу быстрой реки.
Вблизи этот сарай — не совсем сарай. Доски выложены с художественной аккуратностью, грамотно пригнаны и скреплены поперечными планками. Заметных щелей между ними нет. У сарая есть крыльцо с навесом и симпатичные окошки фабричного застекления. То есть это скорее бунгало, вроде плоского пляжного домика.
Сестра с усилием открывает и снимает с входной двери навесной замок. Откидывает новенькую щеколду, прихваченную гвоздями-девятидюймовками, распахивает тяжелую дверь: двухслойную, собранную из досок внахлест.
Внутри темно, но Криська, привычно ориентируясь в темноте, зажигает несколько огарков свечей, и единственную комнату ее «виллы» заполняет таинственный дрожащий свет.
Из темноты вырастают густые тени: деревянный стол и лавки, несколько полок и даже подобие топчана. Все из досок и планок.
Вот куда ушли мебельные и строительные породы древесины, загромождавшие нашу квартиру.
Это невероятно. Здесь же многие месяцы труда.
— Не многие, — говорит Криська, выходя наружу. Я следую за ней, спотыкаясь о высокий порог. Мы стоим у крошечного крыльца, глядя на мутную городскую реку, которая катит свои волны неподалеку.
— Всего полтора месяца, — говорит сестра. — Еще точнее, сорок три дня. Подготовка и проектировка у нас дома. Сборка и замеры — здесь.
— Так ты это все… сама? — спрашиваю я, почесывая в затылке. Не знаю, что озадачивает меня больше: эта деревянная конструкция на берегу реки — или же моя двоюродная сестричка.