Изобретательница динамита: Оригиналка, стр. 10

А что меня ждет там, в реальном мире? Серый угрюмый вид из окна? Холодная пустая комната? Психованная сестричка-нигилистка с маленьким ребенком? Мой день рождения?

Нет уж, спасибо огромное, я лучше посплю еще.

— Коля, — шепчет Криська у моего уха. — Вставай. Тебе на работу.

Ах да, работа… Работу я люблю, о да, это факт. Но ведь сегодня на работе придется выслушивать сотни оправданий приглашенных коллег. Все будут извиняться, рассказывать, что очень хотели бы прийти меня поздравить, да не могут, блин, такие вот дела. Будут называть тысячи уважительных, самых что ни на есть уважительных причин.

А еще там Настя, перед которой нужно извиняться, пока не простит. Не могу же я остановиться и бросить наши отношения в такой стадии.

Пересиливаю себя, вскакиваю с постели, пытаюсь приоткрыть заспанные глаза. Почти не глядя под ноги, тащусь умываться.

На выходе из ванной, когда я почти пришел в себя и смотрю, уже полностью подняв веки, меня вдруг перехватывает сестра. Она вешается мне на шею, крепко целует в обе щеки и в губы. Я спросонок чуть теряюсь, беру ее за локти и пытаюсь вывернуться из цепких Криськиных объятий.

— С днем рожденья, Коленька! — Сестра с хитринкой улыбается, вручая мне подарок.

Ах да! Мой день рождения…

В подарке бритва «Шик» с набором лезвий, бритвенный крем, лосьон после бритья…

— Большое спасибо, — говорю Криське, которая с интересом наблюдает мою реакцию. — Ты считаешь, мне стоит чаще бриться? — шучу.

— Да нет. — Сестра смеется. — Просто… Сначала хотела подарить тебе альбом и акварельный набор, но потом решила, что ты можешь не оценить.

Опять она за свое. Недовольно хмурюсь. Почему я должен с утра и до вечера слушать о своем великом призвании? Хоть в собственный день рождения мне можно…

— Да шучу я. — Она отмахивается. — Давай уши!

Подставляю голову, сестра зажимает каждое мое ухо в кулачок, потом передергивает их, как затвор пистолета, отсчитывая: «Раз! Два!..»

— Ай! — реагирую на счет «десять». — Да хватит уже!

— Нет, Коленька, — ехидствует Криська. — Мы считаем не моральный возраст! Тринадцать! Четырнадцать!..

Мне приходится терпеть аж до «двадцать четыре».

— Уф, — тру разгоряченные экзекуцией уши. — Так что, теперь водки?

— Боже упаси. — Сестра мотает головой. — Сдурел? Раннее утро. Тебе на работу. Мне кормить ребенка.

Ну да. Реальность в чистом виде.

— Иди завтракай, пей кофе и собирайся, уже время, — торопит Криська.

Иду.

В иррационально приподнятом настроении вхожу в офис. Поздравите, не поздравите, забудете, и потом извиняйтесь — мне плевать. Если у меня сегодня праздник — у меня будет праздник.

— С днем рожденья, — сухо бросает мне секретарша при входе.

— Спасибо, Настенька. — Я улыбаюсь ей.

Она недовольно хмыкает и отворачивается. Тем не менее это хороший знак. Означает, что мы помиримся.

Потом меня поздравляет Юля, на миг подняв взгляд от экрана. Приходит поздравить шеф, извиняется, что не сможет зайти в гости.

Да пожалуйста.

Артем дарит мне конверт с небольшой суммой денег. На нем подписи и пожелания сотрудников. Богатства. Здоровья. Успехов в личной жизни. Снова здоровья. Любви и счастья.

Последнее пожелание написано Настиным почерком. Мы однозначно помиримся.

Ухожу домой почти на три часа раньше положенного, раз уж есть уважительная причина. Удивительно: мое беззаботное настроение не иссякло за весь рабочий день. Вхожу в квартиру, насвистывая веселый мотивчик. Переодеваюсь, иду на кухню. Беру нож, лезу в холодильник, чтобы достать водку и приготовить себе какую-нибудь закуску, — а там обнаруживается салат оливье и холодец. Осматриваю кухню, нахожу на плите еще не остывшее жаркое и картофельное пюре. В духовке гренки с сыром и чесноком. Оборачиваюсь и вижу моего кулинара: в дверях кухни стоит сестра, улыбается, прищурившись и немного прикусив губу.

Благодарю ее от всей души. Криська разворачивается и исчезает в недрах квартиры. Я накрываю стол.

Отвинчиваю крышку с праздничной бутылки «Финляндии», наливаю себе водки. В тот же миг Криськина рука с негромким стуком ставит рядом еще одну пустую стопку.

Поднимаю взгляд на сестру. Все та же улыбка с добродушной хитринкой.

А как же реальность?

— Да хрен с ней, с реальностью. — Криська отмахивается. — У брата день рожденья.

Спасибо. Это действительно приятно. Не ожидал.

— Реальность пускай подождет до завтра, — объявляет сестра. — Разливай!

Мы выпиваем. После первой стопки Криська морщится: отвыкла от спиртного. Следующую опрокидывает уже почти спокойно. После нее — пьет без церемоний.

Чтобы отблагодарить сестру, чтобы угодить ее вкусу, честно рассказываю про мой легкий страх перед обилием рекламы, перед огромными счастливыми лицами с рекламных билл-бордов, перед всей нашей разношерстной рекламной компанией.

— Видишь! Это в тебе говорит художник, — торжествующе объявляет Криська. — Ты ищешь во всех картинах чувства, и тебя пугает холод. Сама искусственность рекламных плакатов.

Мы уже малость захмелели. Сестре явно охота поразглагольствовать, поэтому я решаю дать ей тему.

— Кристин, — говорю. — Что ты там рассказывала по поводу искусства и таланта? Я тебя не дослушал, кажется…

— Ну конечно! — Сестра охотно хватается за предоставленную возможность.

Криська говорит, каждый художник кисти, слова или ноты, чего угодно, — рано или поздно понимает, что все хорошее, что он произвел на свет, было создано в горе. В не самые лучшие моменты его жизни. В черные деньки. Ведь настоящие вещи в искусстве создаются только в бедствии и в аффекте, говорит Криська. В школе этому не учат. Ни на уроках рисования, ни на музыке, ни когда задают сочинения на дом.

И тогда, если художнику захочется повторить это, выдать нагора новые шедевры — художнику приходится ждать. Ждать неприятностей, разочарований, кризиса. А если беда обходит его стороной, художник нервничает. Он испытывает голод.

Это голод по несчастью. По недовольству. По «настоящей жизни», как называет это моя сестричка. И вот такой человек, человек с талантом, одаренный, — становится зависимым от трагедии. Становится несчастьеголиком. Или гореманом, как вам больше нравится.

Литровая бутылка «Финляндии» уже пуста наполовину, мы пьянеем больше и больше. После очередной порции водки Криська показывает жестом — «стоп».

— Все, Коль, хватит, уже хорошо.

Ладно.

Притаскиваю на кухню магнитофон, ставлю запись «Ди-Фазз». Закуриваю с позволения сестры. Предлагаю сигарету и ей, но она отказывается.

— Потанцуем? — спрашивает Криська, протягивая мне руку через стол.

— Да я не мастер, — пытаюсь отказаться.

— Пошли-пошли. — Она стаскивает меня с табурета, ведет на центр кухни. Мы танцуем полуобнявшись. Весь танец Криська смотрит мне в глаза, чуть снизу, но все равно очень близко, опасно близко.

— Хватит, — говорю через несколько минут. — Идем лучше за пивом.

Сестра колеблется:

— У меня не так много денег… Завтра еще продуктов надо прикупить, потом зайти в аптеку…

— Ничего, — утешаю ее. — У меня есть.

Вынимаю поздравительный конверт, разрываю его по кромке и вытаскиваю новенькие купюры.

— А зачем тебе в аптеку? — спрашиваю.

— Взять снотворного. — Криська морщится. — Плохо сплю. Ребенок…

А рецепт?

— Вчера выписала в больнице, — говорит сестра. — Ты меня что, за дурочку держишь?

— Тьфу. Так мы идем за пивом?

— Пошли, — соглашается она, и мы отправляемся одеваться.

Через четверть часа вторая пара бутылок пива почти заканчивается. Мы стоим на балконе, разглядывая сонный городской пейзаж: привычный дворовой колодец, ряды бетонных и кирпичных блоков с оконными ячейками. Уже вечер, почти стемнело. В некоторых окнах горит свет. Дома потихоньку разукрашиваются мозаикой желтых, красных, зеленых, мерцающих фиолетовых квадратов, — в тех квартирах, где люди смотрят телевизор. Это зрелище очень успокаивает: сам вид вечерних окон на фоне прямоугольной девятиэтажной конструкции навевает на меня сладкий сон.