Джентльмены непрухи (сборник), стр. 38

В самом сердце старого бора тоскливо завыл вовкулак, но Рудошан даже не обернулся. Впереди виднелось житнее поле и стены большого селения — Андоги.

А над Черным гулял ветер.

Декабрь 1995

Москва

ОКО ВСЕВЫШНЕГО

(Рукопашная сказка)

Глава первая

1

В вечернюю тишину вплетались мерные удары гонга. Монастырь встречал закат. Малиново-красное солнце пряталось за отроги Сао-Зу — Великого Горного Хребта, увенчанного пушистыми снежными шапками. Лишь одна дорога вела к монастырю — южная, та, что поднималась снизу, из озерной долины. Никому еще не удавалось перевалить через хребет в этом месте, хотя несколько узких троп уводили высоко в горы. Бродили неуверенные слухи, передаваемые чуть слышным шепотом, будто одна из этих троп ведет сквозь Хребты к самому северному побережью, однако уже много лет никто не ходил за Сао-Зу и не приходил оттуда.

Монахи, собравшиеся на вечернее очищение, отбили положенное количество поклонов и разошлись по кельям-таутам. Ученики первого круга устало брели с поздних занятий, ситы-работники подметали узкие дорожки и тренировочные площадки. Скоро и они уйдут в свой таут — большую общую спальню рядом со зданием кухни. Только привратники в свете лучин будут вести неспешные ночные разговоры.

Монастырь затих, спрятавшись за неприступными стенами, высотой соперничавшими с горными соснами. Темнело; последние лучи солнца таяли в хрупкой свежести воздуха. Холодный ветер тянул с гор, принося дыхание вечного льда.

Путник появился на дороге вместе с первыми звездами. Он спешил; учащенно дыша, опираясь на длинный посох, изредка оглядываясь. Достиг ворот, трижды ударил тупым концом посоха в Круг Путника, чернеющий в центре правой створки.

На стене возник привратник, бесшумно, словно летучая мышь.

—  Да будет благословенно имя Каома! — хрипло сказал путник, склонив голову и сделав ладонью ритуальный жест.

—  Навеки будет! — почтительно отозвался привратник. — Что привело тебя в нашу обитель?

Ладонь его застыла у груди.

—  Прошу крова и защиты.

Привратник кивнул:

—  Не совершил ли ты зла, и не спасаешься ли от справедливой кары Императора и гнева Каома? (да будет благословенно имя его!)

—  Руки и сердце мои чисты перед Императором и тем, кто Выше, хаат.

—  Ворота монастыря всегда открыты для скитальцев, чистых перед тем, кто Выше! Входи, путник.

Правая створка неспешно приоткрылась, пропуская одинокого гостя.

Два монаха встретили его поклоном и застывшей перед грудью ладонью. Путник поклонился в ответ, стоя на отпечатке огромной пятерни у самых ворот; потом опустился на колени, отложив посох, и поцеловал священную землю монастыря.

Он не был здесь сорок семь лет.

—  Голоден ли ты, путник? — спросил тот, кто разговаривал с ним со стены, одетый в зеленый плащ Наставника со знаком восьмого круга.

—  Нет, хаат, хвала Всевышнему (легкий обоюдный поклон), добрые люди накормили меня в полдень.

Наставник снова кивнул.

—  Брат Цхэ, отведи путника в гостевой таут.

Еще поклон, еще хвала Всевышнему, и у ворот опять стало безлюдно, а привратники возобновили свои ночные речи в неверном свете лучины.

Наутро странника отвели к Верховному Настоятелю.

Странник был стар. Седые усы и борода, седая голова, морщинистое лицо. Однако глаза его горели, словно у юного тигра, а мышцы полнились силой. Чем-то он походил на Настоятеля, только у того усы и борода были гораздо длиннее, а голову он, как и все в монастыре, брил наголо.

—  Сатэ? — удивился и обрадовался Настоятель. Путника он хорошо знал, хотя виделись в последний раз они почти полвека назад.

Старик Сатэ поклонился сначала изображению Каома, потом Первому-в-храме и шести его теням-Настоятелям.

—  Приветствую тебя, Бин, Первый-в-храме, и вас, Старшие!

Повинуясь жесту Верховного один из слуг-учеников принес циновку и несколько подушек.

—  Садись, Сатэ! И не зови нас Старшими, ведь ты равен нам, хранитель.

Сатэ присел.

—  Разве пыль в придорожной канаве равна солнечному свету? Вы — слуги Каома, Старшие в монастыре, а я — одинокий старик, забытый всеми.

Чувствовалось, что подобные речи были всего лишь ритуалом.

—  Недобрые вести принес тебе Сатэ, Первый-в-храме.

Выразительный взгляд — слуги покинули таут Верховного, осталась лишь семерка старших, да путники. Двое Настоятелей стали у выхода.

—  Я слушаю тебя, Сатэ-хранитель.

Странник неотрывно глядел Бину в глаза.

—  Весна начинается, Первый-в-храме. Скоро равноденствие, не мне напоминать, что наступит год Тигра. Это будет год Тигра-воина.

—  Я помню, Сатэ. Посланники Южного монастыря скоро выступят, ведомые братом нашим, Настоятелем Тао. Обряд будет исполнен.

Тигр приходил каждый двенадцатый год; однако Тигр-охотник ничего не менял в жизни монастырей. Раз в двадцать четыре года приходил Тигр-воин и тогда весной либо Северный монастырь Каома, либо Южный (по очереди) отправляли друг другу посланников. Отбирались два молодых монаха, по одному от каждого монастыря, родившихся в год предыдущего Тигра-воина. Они уходили сразу после Турнира. Куда — знали немногие. Семеро Настоятелей каждого монастыря да десяток избранных. Возвращались монахи обычно летом; посланники-гости тотчас отбывали в свою обитель и все повторялось спустя двадцать четыре года. И еще одно: молодые монахи-избранники, вернувшиеся в монастыри, впоследствии почти всегда становились Первыми-в-храме. Сорок восемь лет назад, когда Бину исполнилось всего двадцать четыре и был он молод и горяч, отправился он в путь вместе с Тао-южанином…

Бин вспомнил и едва заметно вздохнул. На лице его ничего не отразилось — ведь он давно уже не юноша-избранник, а Верховный Настоятель Северного монастыря Каома, Первый-в-храме.

—  Клан Орла посягнул на одно из двенадцати Святых Мест. В горах было землетрясение и ход в тайник обнажился.

Бин нахмурил брови, не перебивая.

—  Волею случая это оказалось именно двенадцатое Место. Око Каома едва не попало в руки Орлам.

Тени-Наставники зароптали. Такого не случалось со времени основания монастырей. Око всегда находилось в одном из двенадцати Мест, надежно укрытых от мирских глаз. В год Тигра-воина его переносили. Из первого Места во второе, в следующий раз — из второго в третье, и так далее. Око кочевало по кругу из века в век; монахи двух монастырей всегда находили силы его защитить.

Сатэ продолжал рассказ:

—  Глупые Орлы тронули Око раньше срока — они, конечно, умерли, так и не успев поведать своим Верховным куда перепрятали его. Остался лишь один свидетель, который знает, где сейчас Око. Орлы повсюду ищут его, но не найдут, если вовремя вмешаться.

—  Кто он? — только теперь перебил Бин.

Сатэ прикрыл глаза и выдержал приличествующую паузу.

—  Юноша-паломник с Архипелага.

—  Островитянин? — Бин вскочил, сжав кулаки. — Великий Каома! Судьба мира в руках чужеземца!

Первый-в-храме быстро овладел собой и сел.

—  Где он?

—  В столице. Прячется и ждет сигнала. Моего сигнала.

—  Что ты предлагаешь, Сатэ?

Старик погладил короткую бороду.

—  Дай мне семерку избранников и я приведу его сюда. Заодно и смену себе присмотрю. Надеюсь, что в этот раз избранники достойны… хм… тех юношей, что мечтали перенести Око с десятого Места на одиннадцатое сорок восемь лет назад.

Бин задумался.

—  Хорошо, Сатэ. Только вот что: отсюда в Столицу семь дней пути, и из Южного монастыря — четыре. Ведите чужеземца в Южный и возвращайтесь со свитой брата нашего Тао.

Сатэ поразмыслил.

—  Ты как всегда мудр, Первый-в-храме! Орлы вряд ли сумеют предвидеть это.

Бин поднес руку к груди:

—  Мудр лишь Каома, мы же — жалкие слуги его, внемлющие мудрым советам.