Ракеты и люди, стр. 105
Перебираться в другие отсеки после боевой тревоги нельзя. Все проходные люки задраиваются. Боевой расчет ракетного отсека ведает всей подготовкой, а сам пуск производится из центрального поста лодки.
Через четыре часа похода, когда начало казаться, что мы в подводной тесноте всем мешаем и надоели своими вопросами, последовала команда на всплытие.
Королев, отыскав меня и Финогеева в торпедном отсеке, сказал, что сейчас мы все трое должны находиться у шахты, из которой последует подъем и пуск ракеты.
Зачем ему потребовалась демонстрация такой храбрости? Случись что с ракетой, пока она еще в шахте или даже на верхнем срезе, — нам безусловная «хана». Почему командир лодки разрешил Королеву сидеть у шахты во время пуска, я до сих пор не понимаю. Случись беда — командиру головы не сносить. Правда, впоследствии один подводник сказал: «Случись что, не с кого было бы и спросить».
По тридцатиминутной готовности по отсекам лодки прошла команда командира — «Боевая тревога» и для верности еще сигнал морского ревуна.
Я вспомнил комсомольскую молодость. В 1932 году на линкоре «Марат» в Кронштадте нам, «шефам» корабля, демонстрировали подготовку корабля к бою. Такой же ревун и та же команда «Боевая тревога».
Обмениваясь короткими фразами, мы трое неудобно сидели, прижавшись к холодному металлу шахты. Королев явно хотел «подать» себя и свою технику: смотрите, мол, как мы верим в надежность своих ракет.
В шахте скребло и громыхало при работе «рогов и копыт» на подъем. Мы напряглись в ожидании запуска двигателя. Я ожидал, что здесь рев двигателя, струя пламени от которого устремлялась в шахту, даже на нас произведет устрашающее впечатление. Однако старт прошел на удивление тихо.
Все обошлось! Люки открылись, появился радостный командир, поздравляя с удачным пуском. С места падения уже доложили. Теперь уточняют координаты. Телеметрические станции вели прием. По предварительным данным, полет прошел нормально.
Это был восьмой или девятый пуск Р-11 ФМ с этой первой ракетной подводной лодки.
После пуска напряжение у всех сразу спало. Финогеев, не впервые участвовавший в пусках с этой лодки, широко улыбаясь, спросил меня: «Ну как, отпустило?». «Да, — ответил я, — это, конечно, не из бетонного бункера пускать».
Действительно, психологическое напряжение перед таким морским пуском не может идти ни в какое сравнение с пуском наземной ракеты.
Лодка возвращалась на базу, а нас всех пригласили на подводный обед. Настроение у нас и офицеров в тесном кубрике за обедом было отличное. Королев от души хвалил селедку и макароны по-флотски. Командир пошутил, что он сам таких вкусных макарон по-флотски не помнит. Через три года, пообещал Королев, не нужно будет всплывать. Можно будет пускать ракеты из подводного положения. Давно все это было, многих тех разговоров и шуток не извлечь из памяти. Но хорошо запомнилось редкостное ощущение счастья. Да не личного, а вот такого общего, сближающего, сплачивающего совсем разных людей. Может быть, это исходило от Королева, которого я вообще не мог вообразить счастливым. Здесь, на лодке, за столом после пуска он излучал это чувство. Ни в прошлом, ни в будущем я его таким счастливым не помню.
Из Северодвинска мы отправились в Архангельск на заводском катере. Штормило, и нас троих укачало. На Королева качка не действовала, и он над нами подшучивал, предлагая выпить. Но в глотку ничего не шло. Наконец, добрались до аэропорта, где нас ждал свой самолет. Экипаж обрадовался, что мы можем отдохнуть в гостинице. Архангельск по погоде не выпускает, а Москва из-за тумана не принимает. Несмотря на справедливость запретов на вылет, Королев не успокоился. О том, чтобы ночевать в аэропорту или гулять по Архангельску (что мы, ни разу его не видевшие, были бы не прочь сделать), не могло быть и речи. Он отправился к начальнику аэропорта, пробился по ВЧ-связи к командующему военно-воздушными силами и какими-то доводами убедил его, чтобы нам дали разрешение на вылет.
Через час мы вылетели, а приземлившись на своем аэродроме в Подлипках (теперь здесь, на бывшем летном поле, размещен головной институт — ЦНИИМаш), убедились, что никакого тумана нет.
Вскоре многие из нас испытали горькое чувство прощания с романтической морской тематикой. Трезво взвесив возможности и погружаясь все больше в проблемы межконтинентальной ракеты, с согласия Совета главных, было решено выйти с предложением о создании специального КБ по морским ракетам. Королев рекомендовал на должность главного конструктора Виктора Макеева. Это предложение было принято.
С того памятного похода мне уже ни разу не довелось бывать на ракетных подводных лодках.
По рассказам знакомых участников походов на современных атомных подводных ракетоносцах, условия жизни очень непростые. Мы тогда были в очень коротком походе на дизельной лодке. Я впервые ощутил, насколько же легче служить наземным ракетчикам, как бы ни было трудно на земле и в различных бункерах и шахтах, условия обитания на подводной лодке во сто крат тяжелее.
Наше ОКБ-1 вместе с ЦКБ-16 и небольшой группой военных моряков в 1950-е годы положило начало совершенно новому виду стратегических военно-морских сил. В современной стратегии и политике атомные подводные ракетоносцы играют не меньшую роль, чем Сухопутные ракетные войска стратегического назначения. Создатели подводного флота, морских ракет и военные моряки-подводники достойны самого высокого уважения. И вспоминать об их героических буднях следовало бы не только при сенсационных описаниях аварий подводных лодок.
Новые идеи и пролог к ядерной стратегии
Приступая к разработкам новых ракетных комплексов, мы всячески стремились не терять опыт, накопленный по Р-1. Но для реализации новых задач появились новые идеи, которые иногда отрицали принципы, использованные в Р-1. Нередко опыт сводился к тому, что «так делать нельзя».
Переходя к новым разработкам, мы уже не имели права при неудачах ссылаться на то, что немцы так придумали, а нас заставили воспроизводить. Теперь требовалось знать точный адрес ответственного за надежность и безопасность.
Ракетный комплекс — продукт коллективного творчества. Поэтому ошибочно говорить, к примеру, что ракета, разработанная в ОКБ-1, потерпела аварию по вине двигателя, разработанного в ОКБ-456.
Мы в те годы никогда не выпячивали при удачах свою головную роль и не прикрывались смежниками при неудачах по их вине. Правда, мы требовали взаимности. Если виноват — признавай свою вину, ищи причину отказа в своей системе, но не пытайся оправдываться, перекладывая ответственность с целью выглядеть хорошим по всем параметрам.
Такой стиль работы утвердился с самого начала на Совете главных.
Качественного скачка по надежности при создании первой отечественной ракеты Р-2 мы не добились. Несмотря на богатый опыт, полученный при производстве и пусках Р-1, проблемы надежности решались интуитивно. Значительно позднее появились десятки руководств, сотни нормативных документов и всякого рода стандартов, регламентирующих процесс создания всех средств ракетной техники от изначальных технических предложений до процедуры сдачи на вооружение.
Для современных ракет-носителей величина надежности, оцениваемая статистическими методами, по многим пускам находится в пределах 90-95%. Это значит, что в среднем при ста пусках от пяти до десяти неудачны. За получение такой надежности надо платить очень дорогой ценой, и, конечно, ее основу составляет бесценный опыт прошлых лет.
Прежде чем перейти к пускам ракет Р-2 первой опытной серии, мы проверяли надежность новых идей на экспериментальных ракетах Р-2Э. Их было изготовлено шесть и пущено в 1949 году пять. Из всех пяти пусков успешными можно было считать только два. Но был получен опыт, который позволил в течение 1950-1951 годов пустить 30 ракет Р-2. Из этих 30 пусков 24, по тогдашним оценкам, были удачными. По всем случаям отказов проводился анализ и соответствующие мероприятия по повышению надежности. Тем не менее при пусках серийных ракет в 1952 году из 14 ракет две не достигли цели. Ракета Р-2 была принята на вооружение, несмотря на то, что по объективной оценке ее надежность не превышала 86%.