Казнить нельзя помиловать, стр. 16
Марина бы убила меня за такие слова: феминистку невооруженным глазом видать. С ее точки зрения все наоборот: мужчины – недочеловеки, питекантропы. По политическим убеждениям я и сам феминист: на следующих выборах (если будут) намереваюсь голосовать (если доживу) за Хакамаду (если доживет). Я уж и со счету сбился, сколько раз отдавал ей свой бесполезный голос; но что такое вся моя жизнь, как не цепь бесполезных действий?
Не стану я ей звонить… сегодня. Черт, забыл, что это не водка, хлопнул сразу полстакана… Скоро рассвет, выхода нет, ключ поверни, и полетели… нужно вписать в чью?то тетрадь кровью, как в метрополитене… выхода нет… Какой там рассвет, еще даже не вечер.
Я сел на подоконник, поставил пепельницу на колени. Дрожащие, летящие над дорогой синие, белые, оранжевые огни; справа – ажурные соты желтых и голубых квадратных огоньков, это окна дома?близнеца; и вдруг по берегу пруда медленно проплывают один за другим два ослепительно алых огня – машину не видно, огни едут сами по себе. Диск кончился. «Энигму» поставить? А может, сразу похоронный марш? Почему я так боюсь думать о главном? Ни хрена не боюсь, просто не думается. Скоро рассвет, выхода нет… Как он выразился? «Метафизическое» объяснение? Кто прикончил Артема? Вы и убили?с, говорит Порфирий. Или это Смердяков говорит? Я не буду думать об этом сегодня, я подумаю об этом завтра. Опять целый день не жрамши – так и загнуться можно. Но нет аппетита. Ладно. Коньяк, он достаточно калорийный. Невкусный, дешевый, так можно еще стакан залпом, чего уж там.
А все?таки что Алекс имел в виду под метафизикой? Мы ведь условились, что надо переговорить отдельно. Так что у меня будет предлог позвонить, если сам не объявится.
Объявится, никуда не денется. Я всегда получаю что хочу. Только лучше бы не надо. Если я причиною чужих несчастий… О чем, блин, я опять думаю? Кто про что, а вшивый про баню… А, мать вашу, все окурки рассыпались. Не стоит так резко вставать. Но кто за меня диск поменяет, если не вставать? Нет, не дождетесь смерти моей… я встану, только осторожно, аккуратно. Я задел локтем стопку дисков – они с мягким стуком разлетелись по ковру. Ладно, вот только еще одну налью – последнюю (она же лишняя).
… декабря 200… года, воскресенье
– Кто это – они? – рассеянно спросил Вечеровский.
– Пришельцы, – сказал я.
– А?а, – сказал Вечеровский. – Понимаю. Действительно, никто еще не додумался, что они будут похожи на милиционера с аберрациями поведения.
Ночью ко мне пришел седой из «Перекрестка» и сказал, что можно спастись, если я получу справку из ЖЭУ. Только надо встать в полшестого, чтобы занять очередь. А будильника у меня нет. Седой обещал, что покараулит в кресле, и я чуть не прослезился от благодарности. Седой снял парик. Все будет хорошо, сказал он. Рука с когтями потянулась к горлу…
Было ровно полшестого. Разумеется, в комнате никого. Громко играла музыка. Как это я не выключил с вечера радио, да еще ухитрился заснуть под него? На тумбочке лежал пакетик с кокаином. Меня охватила тоска. Я сделал усилие, чтобы поднять голову с подушки, но она была тяжелая, как камень. Черт, и на ковре, везде рассыпан кокс.
Глубокая ночь, а вовсе не полшестого. Никакого кокаина нет. Радио молчит. Слава богу, это опять был сон. Сон во сне, так бывает. Я почувствовал, как по ногам потянуло холодом, и обнаружил, что одеяло свалилось. Встал, чтобы поднять его, и холодом повеяло еще сильнее. Мое сердце оборвалось от ужаса: входная дверь была открыта, кровь растеклась…
Из цепочки мнимых пробуждений меня вырвал постоянный спаситель – телефонный звонок. Марина Юрьевна интересовалась, один ли я.
– Почему все подозревают, что я не один? С кем я, по?твоему, должен быть?
– Говорят, у вас вчера было совещание, – сказала она вкрадчиво.
– Правильно ли я понял, что ты приглашаешь меня поделиться информацией? Кстати, кто говорит о совещании?
– Короче, приходи ко мне сейчас…
Голова абсолютно не болела. А когда провалялся полчаса в ванне, почистил зубы и побрился – совсем человеком стал. Даже нашел в себе силы прибрать вчерашний бардак. И потопал. Кто ходит в гости по утрам…
Хозяйка принесла чай, лимон на блюдечке и пачку магазинного печенья. Я уселся по?турецки на диван и взял в руки пульт. На MTV показывали двадцатку самых?самых. Надоедливая «Вагина» с их ударным хитом «Fuck off» съехала с первой позиции сразу на четвертую. Возглавил парад «Дракула» с ремиксом на «Doppelganger'a»: иногда хороший вкус побеждает. Впрочем, это наверняка ненадолго. Я переключил на другой музыкальный канал: показывали концерт «Кино» черт знает какой давности.
– Тебе никогда не казалось странным, – задумчиво сказала Марина, – что по телевизору мертвые люди вперемешку с живыми улыбаются, поют, разговаривают?
– Они не мертвые, – сказал я. – Они вечно молодые… Так кто ж такой ренегат? Кто тебе рассказал про вчерашний мальчишник? Леха?
– Он самый. Скоро придет. И тебя, между прочим, попросил позвать. Чего?то вы с ним якобы вчера не закончили – разговора какого?то.
– Мы с ним еще и не начинали, – усмехнулся я. – Так он тебе все растрепал? Про Артема?
– Откуда я могу знать, все или не все? Слушай, Ванечка… можно тебя спросить… одну неприятную вещь… но очень хочется…
– Валяй, – сказал я. Почему?то возникла бредовая мысль, что она сейчас спросит: «Ты Артема убил?» Нет, не так: «Вы убили?с?»
– Ты ведь, Ванька, совсем не такой безобидный одуванчик, каким прикидываешься. И не надо так хлопать своими роскошными ресницами, пожалуйста. Гляжу на тебя и думаю: жалостные истории, которые ты мне на днях рассказывал – липа… Скажи, ведь наврал? Все было примерно так, но совсем наоборот? Не был ведь ты несчастною жертвой?
– Как ты догадалась?
– Мой бывший муж – психоаналитик.
– Вот как, – сказал я.
– Вот так. Никакой авиакатастрофы не было? И отец твой жив – здоров?
– Семь лет как умер. Инфаркт.
– То есть никакого отношения к твоему побегу с исторической родины это не имеет?
– Ни малейшего.
– И никаких братков?жуликов не было?
– Не было, – сказал я с некоторым раздражением. – То есть знакомые такие у меня имелись, но совсем не тогда и совершенно в другом контексте. Откуда ты такая умная взялась?
– А было… что же было? Полагаю, два человека, из которых один разлюбил, а второй не мог его оставить в покое – это было. И смерть какая?то была. А поскольку родители не при чем, а ты передо мной живой и здоровый… Дориан Грей из деревни Гадюкино…
Я невольно усмехнулся:
– Ну и язычок же у тебя…
– …следовательно, умер тот, другой… а ты в своей печальной повести просто поменял роли. Так что с ним случилось?
– Повесился, – пробормотал я. – Теперь откажешь мне от дома?
– Да что ты! – опешила Марина. – Какое мое дело?! Потом, знаешь, в любви так сложно разобрать, кто жертва, а кто палач… Только я одного не пойму: ты ведь на самом деле до сих пор в депрессии пребываешь, это видно. Почему? Мало ли кто вешается из?за нас? Насильно мил не будешь. Это дело житейское. Отчего ты так убиваешься?
Ничего она не поняла, подумал я с облегчением. Насквозь меня – не видит. Просто логика?психология. Ох уж эти умные дамы.
– Ты будешь смеяться, но совесть мучает, – сказал я.
– Совесть? Ну?ну, – она бросила на меня скептический взгляд. – А мачеха?то хоть в Ленинбурге у тебя была?
– Отцова жена? Почему была? Она и сейчас есть.
– О, слава аллаху, хоть что?то есть. А до полусмерти тебя, конечно, никогда не били?
– Представь себе – били. Только совсем по другому поводу, – сказал я почти машинально: меня, как током, ударило еще одно забытое, запрятанное воспоминание.
Как мог я об том случае не подумать? А ведь мое подсознание само приплело это к клубку выдумок! Тогда, на четвертом курсе, староста (мой тогдашний приятель) болел, не то прогуливал, и я за него получил стипендию на всю группу, а был уже вечер, после пятой пары, и пришлось мне с деньгами домой тащиться. Кто?то выследил. Что вы хотите, у нас в универе такие штучки тогда были не редкость, да и сейчас, думаю, тоже случаются.