Русалка, стр. 51

— Я не помню, чтобы она хоть раз была злобной, — сказал Петр, опуская ведра.

— Может быть, она просто не могла быть такой, — сказал Саша. — Может быть, она вообще не могла ничего сделать. Но сейчас — я не знаю. Он сказал однажды… он сказал, что чем более волшебным является существо, тем гораздо легче оно поддается воздействию со стороны этого самого волшебства.

— Но это вздор! Зарежь Ууламетса, и готов поспорить с тобой, что он будет так же истекать кровью, как любой другой. Этого существа не могло быть.

— Чтобы волшебство воздействовало на него, — продолжал возражать Саша, но ему казалось, что Петр обратил внимание на существенную брешь в рассуждениях Ууламетса и задумался над этим, а заодно и над тем, что может делать русалка в образе призрака и в человеческом облике.

— Как по-твоему, это будет хорошее волшебство, — спросил Петр, — если какой-нибудь дурак с мечом перережет тебе горло?

— Я очень удивлюсь, если хоть что-нибудь сможет причинить ей вред.

Петр выглядел очень расстроенным, и частенько посматривал на вершину холма, в направлении бани.

— Тогда чего же она может захотеть? — спросил он. — Если она — призрак, и просто не признается в этом, обманывая всех, то чего же она ждет? Рассказы о призраках никогда меня не интересовали. Обычно с ними было связано все то, что внезапно появлялось, беззвучно перемещалось вокруг вас и пугало людей, но все эти виденья лишь только пытались тронуть вас: на самом деле, ни один из них не мог сделать этого. Ну и где же здесь ужас, если отбросить нечистую совесть? Но она, в отличие от этих рассказов, может дотрагиваться до предметов и людей. Поэтому и возникает вопрос: если она призрак, то что она делает здесь?

— Потому что учитель Ууламетс захотел вернуть ее, — сказал Саша, все больше испытывая беспокойства от подобной линии рассуждений. — Потому что он колдун, и он хотел ее возвращения гораздо сильнее, нежели она могла этому сопротивляться. И он хочет, чтобы она оставалась тем, кем он хочет ее видеть.

Петр потер свою шею.

— А что если он захочет оставить нас здесь? Я все-таки не уверен, что в пути нам будет безопасно. Но в то же время я не уверен, что оставаться здесь будет намного безопасней. Я вижу, что рядом со мной находятся два колдуна, которые хотят то того, то этого, в то время как сам я толком не знаю, чего хочу. И мне не нравится такое положение.

— Три, — поправил его Саша. — Сейчас их три.

Петр в очередной раз взглянул в ту сторону, где Ивешка занималась стиркой. Медленно, очень медленно он убрал руку с шеи.

— Четыре, — сказал он, переходя почти на шепот. — Ведь еще есть водяной, который не вышел из игры, так ведь? Как только ты умудряешься справляться со своей головой, если все желания начинают работать? Ты ведь даже и не поймешь, с какой стороны и кто толкнет тебя?

— Мы не знаем, — согласился Саша. — Но Ууламетс сделан из крови и плоти, как и мы, и я не верю, что кроме него здесь есть кто-то еще. Если наши дела пойдут совсем плохо, я предпочитаю быть рядом с ним, чем где-то еще. И я не хочу убегать отсюда в лес или на реку, если все это будет продолжаться. Вот что я думаю.

— Ты думаешь, что ему удалось ее воссоздать?

Несмотря на полное отрицание волшебства, Петр, тем не менее, высказывал более рискованные мысли, чем кто-либо другой, подумал Саша, и задавал такие вопросы, на которые у него не было ответов, потому что не имел никакого понятия о том, какова была их настоящая природа.

Возможно, это была очень вздорная мысль, но Ууламетс и сам не знал этих ответов: может быть, ни один колдун, который пытается проникнуть в неизведанное, не мог знать этого, и самые могущественные из них, на самом деле, не имели представления о том, что же они делают. При таком подходе получалось, что чем могущественнее становился колдун, тем более глупым становилось для него браться вообще за что либо.

Саша подхватил ведра.

— Я не знаю, — ответил он Петру. — У меня нет на этот счет никаких соображений. — И тут же добавил, потому что новая мысль неожиданно заставила содрогнуться его: — Мне очень хотелось бы знать, что сталось с этим Кави Черневогом и где он сейчас.

— Пять колдунов? — спросил Петр.

Саша взглянул на него и некоторое время не мог пошевельнуться, не обращая внимания на то, что тяжелые ведра затрудняли его дыхание.

— Не знаю, — сказал он. Он подумал о том, чтобы задать этот вопрос учителю Ууламетсу. Но теперь мир казался уж слишком призрачным и неустойчивым. В нем могло произойти все, что угодно, и никто не мог предсказать, откуда мог последовать удар, потому что теперь там действовало множество сил с самыми противоположными устремлениями. И это было самым ужасным.

Никто не мог предсказать последствий, и в этом было все дело. Если хоть что-то из того, что учитель Ууламетс рассказал ему, было правдой, то никто из всех, вовлеченных в происходящее, не мог знать последствий даже самых маленьких, самых слабых своих устремлений.

Желай только добра, так учитель Ууламетс советовал ему, и всегда знай, что именно ты собираешься делать.

Разве плохой человек дал бы ему такой совет? Саша очень часто задумывался над этим.

Наверное тот, кто был достаточно силен, чтобы отделаться от всех попыток мальчика и продолжать свои дела независимо ни от чего, поступил бы именно так. Но казалось, что учитель Ууламетс был не из тех, кто продолжает слепо управлять происходящими вокруг него событиями. Он частенько даже игнорировал свои собственные советы, и, мучаясь сомнениями, терзал свою книгу, вновь и вновь, и Саша отчаянно надеялся, что учитель Ууламетс очень обеспокоен всем происходящим, гораздо больше, чем показывает это.

В доме весь день стоял запах свежестираного белья и лечебных трав, смешанный с запахом печеного хлеба. Он показался Петру очень странным, потому что беспокоил его, но беспокоил именно потому, что этот запах совсем не походил на тот проспиртованный смрад постоялых дворов, где Петр беспечно и попусту провел многие свои годы и где постоянно пахло дымом, лошадьми, жареным луком, тухлой водой и еще Бог знает чем. И он не был похож на затхлый, из смеси масла и ладана, запах богатых домов, куда Петра постоянно влекло. Появление Ивешки в этом странном доме вызывало странные, еще неизведанные ощущения и заставляло думать о доме, какой бы он ни был, о маленьких скромных домиках, с уютными очагами, где выпекался хлеб.

Это были дурацкие мысли, потому что Петр не мог припомнить за всю свою жизнь ни одного похожего места, за исключением, может быть, кухни в «Оленихе», где в дни перед наступлением праздников сын Ильи Кочевикова чуть-чуть сталкивался с домашней атмосферой… без оглядки стягивая со стола пирожки и подхватывая шлепки, которые раздавала направо и налево перемазанной в муке рукой хозяйка Катерина…

И вот теперь он сидел здесь, за обеденным столом, чисто выбритый, пахнущий мылом, одетый в роскошную белую рубаху и чистые штаны, рядом с аккуратно причесанным и хорошо одетым Сашей Мисаровым, и, сам Бог свидетель, с ними сидел Илья Ууламетс, чьи отмытые до блеска волосы и борода теперь были ослепительного белого цвета, и, казалось, могли даже поскрипывать, а под ногтями рук у него уже нельзя было отыскать и следов тех черных борозд, которые можно было видеть еще вчера.

Ивешка, которая теперь заплела свои волосы в косы, которые украсила голубыми и розовыми лентами, разлила обед по расставленным котелкам и уселась за стол в окружении ожидающих ее мужчин. Она с таким изяществом подняла свою ложку, что остальным только оставалось следить за тем, чтобы не облить свои чистые рубахи.

Таким же было каждое ее движение, каждый взгляд ее глаз, каждое весело и мягко произнесенное слово. Она шутливо говорила о порядке в доме, о состоянии запасов и мягко бранила отца за то, как он вел хозяйство…

Петр даже прикусил изнутри губу, и постарался сделать это как можно сильнее, подумывая о том, чтобы прямо сейчас встать, взять в руки кувшин и устроить в этот вечер небольшой беспорядок, но тишина за столом была такой глубокой, а радушие, с каким Ивешка угощала их, было столь утонченным, что было жалко разрушать их.