Ген бессмертия. Трилогия (СИ), стр. 73

      — Угомонись, — повторил я, стараясь унять зарождающуюся ярость. — Я к вам не лезу, не лезь и ты ко мне.

      — Ты кем себя возомнил? — крикнул он, все больше распаляясь. — С чего ведешь себя так высокомерно? Мудила!

      Он нервно сжимал кулаки, вот-вот кинется на меня. Вот так ревность из хорошего парня делает идиота. Я секунду думал, ответить ему или просто ударить. Но он рванул на меня первым. И этот поступок стал для него фатальным. Фея снес его с ног, тот даже выдохнуть не успел. Я ватными ногами шагнул вперед и замер перед телом, рассматривая наклоненную под неестественным углом голову Дениса и устремленные в небо быстро пустеющие глаза.

      — Что ты наделал? — выдавил хриплое, до сих пор боясь поверить. Сжал голову руками, но не мог оторвать взгляд от тела. — Что ты наделал…

      Фея, видя мою реакцию, весь сжался. А потом запричитал:

      — Алекс, он хотел тебя ударить! Я не мог ему позволить! Алекс… Прости, я не понял, — и захныкал.

      Он — Боец с очень сильным даром, а Бойцы в ситуации угрозы думают рефлексами. И он увидел угрозу для меня, не успев задуматься о том, что я и сам могу справиться с человеком. А приказ его Мастера не причинять вреда смертным без крайней нужды я стер вместе с остальными воспоминаниями. Вот такая веселенькая история о том, как я убил Настиного парня.

Глава 8

Алекс

Тело Дениса обнаружили на следующий день в его съемной квартире. Какой-то друг не смог до него дозвониться, приехал и, заподозрив неладное, вызывал милицию. Сначала сообщили родителям, а они уже — его девушке. Выяснено, что посторонних в момент смерти не было, дверь была заперта изнутри. Он упал со стула, ударившись головой о стол. И поскольку никаких других версий быть не могло, единственной оставалась эта. След от удара на черепе и повреждение продолговатого мозга в результате перелома шеи сомнений не оставляли.

      Фея с тех пор ходил затравленный, преданно, по-щенячьи заглядывая мне в лицо и ожидая, когда же я прощу его. Произошедшее — полностью моя вина, хоть я и срывал злость на нем. Я ведь заранее объяснял ему, что смертных просто так убивать нельзя, но объяснение — это не то же самое, что прямой приказ Мастера. Животное в нем победило остатки рассудка, как это бывает всегда, когда связь с Мастером не установлена. Или, как в нашем случае, полностью стерта.

      Я знал, что Настя привязана к нему, но не думал, что до такой степени. И это не очень-то облегчало чувство моей вины. Каждую ночь я стоял на улице возле ее подъезда. Мне не хотелось заходить к бабе Жене, не хотелось оставаться дома с Феей. Я просто стоял и слушал, как она кричит, как плачет. Проходил день за днем, но почему-то ей не становилось легче. Кажется, я убил того, кого она на самом деле любила.

      Через две недели я снова стоял под ее окном, когда мне позвонила Людмила Михайловна:

      — Алекс, я просто не знаю, что делать… Она убивает себя. К нам приходил Игорь Петрович, она так страшно на него закричала, чтобы он выметался. Я была вынуждена попросить его уйти. Она ни с кем не разговаривает, не ест, почти не спит. Я уже просто не знаю, к кому еще обратиться за помощью…

      — Что я могу сделать?

      — Я… не знаю… Она хорошо относилась к тебе, может, с тобой хоть поговорит? Пожалуйста… Я понимаю, что это не твое дело… Но… я не знаю, что еще можно сделать. Сегодня опять была истерика, а потом она упала в обморок. Я вызвала скорую, снова… И они сказали, что она на грани истощения, что нужна госпитализация. Но едва она пришла в себя, снова начала кричать… на них и на меня… Ей поставили сильное успокоительное, но она проспала от силы часа четыре и вот, опять там плачет…

      — Буду через две минуты.

      Людмила Михайловна тоже была истощена — бледная, растрепанная, заплаканная. Настя же выглядела как живой труп. Две недели бесконечной истерики не прошли бесследно. Она подняла на меня опухшие глаза и тут же вскочила со своей постели:

      — Зачем ты приперся?! Только не ты!!! Убирайся отсюда! — назревала новая буря.

      Я схватил ее за плечи и внушил спокойствие. Насколько это вообще возможно в подобной ситуации. Но она перестала кричать, а через минуту взгляд ее стал более осмысленным.

      — Пожалуйста, уходи. Не могу тебя видеть, — она снова плакала. А я молчал, внушая заодно и искренность. Ей надо выговориться. — Я так перед ним виновата… И ты…

      — Почему? — нет, я в курсе, что все произошло из-за меня, но Настя-то этого знать не должна.

      — Я ему сказала, что очень люблю его… Но, возможно, не так, как девушка должна любить своего парня. Я не знаю, зачем это сказала! Хотела быть честной! Боже… какая же я дура. И он ушел расстроенный. И потом…

      — Денис умер не из-за этого, — хотя, видимо, именно из-за этого. Он действительно вел себя слишком агрессивно, что ему несвойственно. Но похоже, суть твоей проблемы — чувство вины. Не будем подливать масла в огонь, лучше соврать: — Ты не виновата.

      Она снова посмотрела на меня со злостью:

      — Я знаю, что виновата! Я не имела право говорить это ему! Он ведь был не в себе… Наверное, это задело его сильнее, чем я тогда поняла. Может, он и не упал бы, если бы не был так расстроен! Он умер из-за меня!

      Так вот, в чем причина ее затянувшегося нервного срыва. Если она хочет жить дальше, то ей придется себя простить. Или мне придется заставить ее забыть о своей вине. Я не отпускал ее плечи.

      — Забудь ваш последний разговор с Денисом. Ты не говорила ничего ему, вы расстались на хорошей ноте. Просто произошел несчастный случай.

      И на этот раз внушение сработало! Это стало заметно почти сразу — Настя оставалась расстроенной и растерянной, но и не думала закатывать новый скандал. Вся накопившаяся усталость навалилась на нее разом, я успел ее подхватить и отнести на кровать. Потом гладил по волосам и ждал, когда она уснет. Людмила Михайловна, которая была свидетелем всей сцены, молча вышла из комнаты.

      И еще до того, как присоединиться к ней на кухне, я ощутил, что она не особо благодарна мне за утешение дочери. Атмосфера в квартире быстро менялась, грузом давила на голову, путала мысли, а это значило только одно — постоянные жильцы меняли отношение ко мне. И это явно была не Настя, которая уже мирно сопела, постепенно отпуская свою боль.