Ладьи плывут на север (Рассказ), стр. 2
— То чудище заморское и страшное, из его пасти огонь пыхает, — отвечал дед. — Оно людей пожирает, а зовут его как — не знаю.
Ладьи к берегу причалили. Гребцы и воины на траву выпрыгнули, за ними два важных боярина по сходням ступили. И вдруг мальчик в голубой рубашечке, в пёстрых сапожках из шатра, что на ладье с чудищем, выскочил, на берег выпрыгнул, и ну — скакать! Был мальчик светловолосый, кудрявый, голубоглазый, а ростом чуть повыше Епифанки. Переселенцы на него засмотрелись.
— То, верно, княжеский сынок, — шепнул дед.
А княжич увидел Епифанку, к нему подбежал, за рукав его дёрнул и спросил:
— Откуда вы и куда плывёте?
Епифанко брови нахмурил, потемнел лицом и объяснил княжичу, что отца его половцы убили, покинули они родимую Любечскую деревню и отправились в дальние края Залесские, а где те края — не знают.
Княжич тоже брови нахмурил, потускнели его глаза, и он сказал:
— Вырасту, буду в Переяславле княжить и поведу свою дружину верную в степи, где половцы кочуют. Не дозволю им русскую землю топтать!
Помолчал княжич минуту и снова продолжал:
— Теперь вместе поплывём, — Он указал на высокого рыжего мужика, — Наш проводник дорогу в Залесскую землю, на Клязьму-реку, знает. Дважды этот путь проходил. А мой отец — переяславский князь Всеволод Ярославич. Слышал небось, как он половцев побеждал? Он владеет теми дальними землями Залесскими, а меня послал, чтобы знать — кто там живёт. Зовут меня Владимиром, а тебя как?
— Епифанкой.
— Мы мимо стольного града Киева проплывали, — продолжал Владимир. — Вот где загляденье! По горам стены с башнями, Золотые ворота, храмы каменные и деревянные поднимаются, на них главы, словно серебряные. А терема какие узорчатые! А сколько избушек! Там мой дядя великий князь киевский Изяслав Ярославич живёт. Он меня на пир позвал, угощал мёдом сладким и жареной фазаньей печёнкой. Вот объеденье! — Владимир помолчал немного и вновь заговорил: — Мне с боярами одному скучно. Весь день они спят. Переходи в мой шатёр, будем друг другу сказки сказывать да вместе играть.
Слышал те слова княжича старый его дядька, что приставлен был к нему слугою, и сказал:
— Негоже, княжич, крестьянскому сыну с тобой в одном шатре быть. Путь нам неблизкий. Пойдём вместе. У костров на ночлегах успеете наиграться.
Надул губы Владимир, но смолчал. Отец, провожая его, строго наказывал — слушаться дядьку.
5
И пошли вереницей по Десне-реке шесть ладей: впереди три княжеские, расписные, за ними три крестьянские, тёмные. Миновали, не останавливаясь, славный град Чернигов, шли мимо селений, ночлеги выбирали на островах, где медведей и волков не было, наконец, свернули в малый приток Десны-реки. Шли медленно и трудно. Тяжко доставалось гребцам. Когда кто уставал, того Епифанко сменял, изо всех сил старался грести.
Случалось, переселенцы обгоняли ладьи таких же горемык, как они, а иной раз их обгоняли ладьи. Плыло много русичей — искать новые места для жизни, где ни о каких врагах не слыхать.
А леса по обоим берегам тянулись дремучие: ни селений, ни полей, ни лугов не попадалось. Вековые деревья росли, а под ними лежали гнилые стволы, ветром поваленные. Видели путники, как подходили к берегу зубры, лоси и косули воду пить, а медведи — лапой рыбу ловить.
На стоянках Епифанко рыбу удил. А княжич Владимир был метким стрелком. Каждый вечер он из лука то утку подстреливал, то гуся, а однажды убил лебедя белого.
Жалко стало Епифанке лебедя, вынул он из лебединой груди стрелу, но не посмел укорить княжича.
А тому на стоянках всё хотелось либо охотиться, либо с Епифанкой в догонялки играть. А дед Епифанкин посылал внука за хворостом в лес: надо было поддерживать огонь костров.
Речка, по какой плыли, вовсе сузилась, измельчала. Пришлось вёсла на дно ладей положить. Все вылезли, бечевы к носам ладей привязали и потянули, а сами по берегу зашагали. Случалось, по болоту топкому да трясучему шли.
В шатре оставались только оба боярина и Владимир. Хотелось ему на берег выскочить, вместе со всеми ладьи тянуть, да дядька не дозволил:
— Негоже княжичу руки трудить, — сказал он, — Тебе положено либо на коне скакать, либо в ладье сидеть.
А речка стала совсем малым ручейком. Тянули ладьи, а они днищами о песок скребли. Остановились.
Проводник сказал:
— Тут волок начинается.
А Епифанко не знал, что такое волок. Увидел он, что наискось, по отлогой горе словно дорога пошла, толстыми брёвнами поперёк устланная. А поверх той дороги, в самом начале, три бревна-катка лежали.
— Придётся вам из ладей вылезать, — сказал проводник.
Княжич Владимир обрадовался, выпрыгнул на бережок, на одной ножке поскакал. А оба боярина нахмурились, губы скривили, однако вылезли из своего шатра и на землю осторожно ступили.
Вытащили из ручья первую ладью, подняли её и на два катка поставили, третий каток впереди положили. По десять человек к каждому борту пристроилось, плечами начали толкать, с двух катков на третий проволакивать — перекатывать. И опять с двух катков на третий…
Оттого такая дорога волоком и называлась.
А за первой ладьёй поволокли по каткам вторую, за нею — третью. Старались воины, гребцы и крестьяне-переселенцы, старались женщины, мальчишки, девчонки, даже княжичу Владимиру дядька дозволил у носа, возле чудища, пристроиться.
А жара стояла, у всех пот со лбов струйками стекал. И комары тучами летали, жалили нестерпимо.
Оба боярина шагали, ветками от комаров отмахивались.
— Кто эту дорогу построил? — спросил Владимир проводника.
— То повелел дед твой, великий князь Ярослав Владимирович, не зря его Мудрым прозвали, — отвечал проводник.
Через две версты, не более, кончился волок, спустилась бревенчатая дорога к малому ручью, что в другую сторону тёк.
Недолго путники отдохнули и вернулись волочить ладьи переселенцев. Ну, те полегче были. А бояре в шатёр залезли — спать. Очень уж они на жаре притомились…
6
Места пошли совсем иные, тот малый ручей впадал в узкую и быструю речку. Кончились леса дремучие, на одном, низком берегу, зеленели рощи дубовые и вязовые, раскинулись луга, пышная трава по пояс поднималась. А на другом, высоком берегу, хоть и редко, а попадались селения в три-четыре избушки.
— То шли мы по земле Черниговской, а теперь идём самым краем земли Смоленской, — пояснял проводник.
Вошли ладьи в реку, светлую и широкую, хоть и поуже Днепра она была. Вниз по течению веселее стало идти. Паруса подняли и быстрее ласточек полетели.
И запели гребцы песню протяжную; звонкие голоса их по прибрежным лесам рассыпались. И хоть не знал Епифанко слов, а своим тонким голоском тоже подтягивал.
— То Ока-река славная, — говорил проводник, — далеко она течёт навстречу солнцу.
На четвёртый день повернули налево в другую реку, тоже широкую. Смолкли гребцы, не до песен им стало, опять пришлось взяться за вёсла, идти против течения. На низком берегу зеленели рощи и луга, а на высоком — нет-нет селенья попадались.