Летчик Мишка Волдырь, стр. 7
Мальчишка живо захлопнул дверь и пошел удирать от контроля к паровозу, — с площадки на площадку, через буфера, из вагона в вагон, пока не попал в гущу ребят в одинаковых, серых рубашках. С верхней полки кубарем скатился Мишка Волдырь.
— Кочерыжка!
— Ш-ш-ш! — оборвал его тот, и змейкою взлез под потолок, на третью, багажную полку.
Его почти никто не заметил, а кто и заметил, сейчас же забыл, — все сидели, прилипнув к окнам, и глядели на невиданно-зеленые склоны крутых холмов, густые леса и серые, слоистые развороты откосов.
Поезд все время полз в глубине ущелья. Вдруг ребята с хохотом отпрянули от окон.
— Мне облило всю грудь!
— А мне все лицо! — завопил Александров.
Это горный поток, водопадом слетая с кручи и ныряя под мост, обдал поезд струею студеных веселых брызг.
Кочерыжка лежал на третьей полке и вполголоса разговаривал с Мишкой.
— Ленка, полезай сюда, — крикнул Волдырь.
— Ванюшка! Как ты сюда попал! — обрадовалась Лена.
— С неба упал, — засмеялся Кочерыжка.
Прошел контроль, пересчитал ребят и пробил целую пачку билетов.
Кочерыжке повезло: ему удалось забраться в угольный ящик, он попал в скорый поезд и, как говорят наездники, усидел в седле до самого Армавира. В Армавир он приехал раньше ребят на добрых двадцать часов.
— Сейчас будут видны снежные горы, — сказал Николай Иваныч.
— Вон они, вон они, я уже их вижу! — в восторге завизжал Ерзунов.
— Какие там горы, это облако, — засмеялся Шурка. — Чудак-рыбак, поймал чурбак, кричит— рыба!
Но облако становилось видно все ясней и отчетливей, и скоро сам Шурка Фролов уверился в том, что это горы. Далеко на горизонте, за ширью холмов и долин, над сине-зелеными коврами лесов видны были молочные, белые, чуть дымчатые по краям, отроги Казбека.
— До них больше ста верст, а как ясно видны, — сказал Николай Иваныч. Только мы до них не доедем, дорога на Туапсе проходит далеко от Казбека. А в Туапсе таких гор нет, там только высокие холмы, покрытые лесом.
Ленька Александров и Елисеев подрались. Ленька отошел от окна, чтобы напиться воды, подходит, а Елисеев стал у окна, не пускает.
— Место, говорит, съезжено.
— Какой там съезжено, — разозлился Ленька. — Пусти!
— Не пушу, говорят, съезжено.
— Ну, я сам стану!
— А ну, стань!
Ленька вспылил.
— Ты, кричит, рябой, на меня не натыкайся!
Кто-то кого-то ударил — раз, два, но тут вдруг поезд влетел в темноту, как будто врезался в нутро земли.
— Туннель! Туннель!
— А гудит-то как!
— Как пять поездов!
— Я боюсь, тетя Феня, тетя Феня, я боюсь!
— Смотрите, ребята, не высовываться!
— Ну, и шибко! Ух, шибко как!
Ничего не было видно, только оглушал грохот и сквозь пол чувствовалось, как, дрожа, мчались колеса.
— Ну, и тьма!
Но вот стены туннеля из черных стали серыми, и поезд выскочил в яркий солнечный свет, — выскочил так поспешно, как будто боялся, что темнота туннеля прищемит ему хвост, прихлопнет его. Грохот все еще несся по туннелю, за поездом вдогонку.
Ленька сидел на лавке, тер грязными кулаками глаза и скулил.
— Рябой! Рябыня! Рябой!
— А ты с него шкуру сдери, а рябушки продай, — присоветовал Шурка Фролов.
— Еще должно быть семь туннелей! — прибежал от проводника Ерзунов.
Снова поезд загудел так, как будто прорывался вперед через камень, стало темно и пахнуло сыростью. Снова показалось, что поезд несется в глубину земли, и никогда уже не видать солнца.
Мишка Волдырь лежал, по своей привычке, на пузе, и рассказывал Кочерыжке и Ленке, что у дяди Сережи с собою охотничье ружье, что он будет охотиться на зайцев, на диких кошек и на шакалов.
XII. Цоб-цобе!
В Туапсе пришлось переночевать в вагоне, чтобы утром двинуться дальше, за десять верст, к Совхозу Магри.
На рассвете пошла канитель с перегрузкой, — все вещи перетаскивай в другой поезд. Кочерыжка попрощался с Ленкой, с Волдырем и с Шуркой Фроловым — он оставался в Туапсе.
— Если брюхо подведет, — приду к вам подкормиться — ладно? — сказал он на прощанье.
Наконец, готово. Маленький товарный состав, нежась на солнце и попыхивая лиловыми дымками, лениво ползет вперед.
— Приготовьтесь к выгрузке, — говорит проводник, — поезд будет стоять только две минуты.
— Успеете за две минуты, ребята? — тревожится Катерина. Степановна.
— Ого! С гачком успеем!
Поворот. Из-за горы навстречу поезду выбегают два — три белых домишки. Поезд замедляет ход и останавливается.
Из вагона горохом сыплется мальчишье; дядя Сережа по одной снимает девочек, что поменьше. В вагоне остаются Николай Иваныч и десяток самых сильных ребят.
— Сперва матрацы — кричит Николай Иваныч.
Раз, раз, раз — летят матрацы.
— Оттаскивайте скорей от колес, — кричит Мишка Волдырь, кидая один матрац и хватаясь за новый.
— Теперь щиты.
Щиты падают друг на дружку с сухим стуком.
— Все щиты?
— Все.
Щит — концом в землю, концом в теплушку — сходни. По сходням — громыхают мешки с баками, прыгают упругие тюки с бельем, скользят тугие кули с пшеном и сахаром.
— Все вещи?
— Все.
Свисток. Поезд ушел. У полотна груда вещей. Куль с пшеном прорвался и потек: тетя Феня — с иголкой. Красные, потные ребята загнались в конец. Но они уже на месте, они приехали! Шурка Фролов, Ленка, Ерзунов пулей слетают с обрыва к морю — синему, светлому, пахучему морю.
Шурка губами к воде — пьет.
— Не пей, не пей, — кричит Ерзунов.
— Ребя, она соленая!
— Горькая!
— Тьфу, ее пить нельзя!
Все ребята уже внизу. Наверху, над обрывом, стережет вещи дядя Сережа. Он раскраснелся, все время отирает платком с лысины пот. Николай Иваныч, тетя Феня и Катерина Степановна пошли в Совхоз за волами.
— Дядя Сережа, что я нашел!
Александров несется с горы, что по ту сторону полотна, и что-то тащит в руках.
— Черепаха!
— Черепаха лежит на спине, барахтается, шевелит в воздухе толстыми короткими лапами.
— Ребя, черепаха!
Кто близко — подбегает смотреть.
— И у меня черепаха! — кричит Вера Хвалебова.
— А улиток здесь сколько!
Солнце жжет горячо и ярко.
— Дядя Сережа, можно искупаться?
— Дядя Сережа, минутку!
— Помыться-то вам не вредно, — говорит дядя Сережа, и сам тоже сбегает на берег. Круглые, плоские камни шуршат под ногами.
— Что ж, вода теплая — говорит дядя Сережа, трогая воду. — Полезайте!
Плюх! Плюх! Плюх! — запрыгали в воду ребята. С непривычки обдало холодом, все повыскакивали обратно. Но освежились, и усталость, как рукой сняло.
— Гляди, Мишка, как дядя Сережа плавает!
— Дядя Сережа, там глубоко?
— С ручками будет?
— Утонете!
— Ишь, как плывет!
— Матросы все так плавают, правда? — спрашивает Павлика Мишка Волдырь.
Едва дядя Сережа оделся, из-за белого домика, стоявшего недалеко от полотна, выкатилась повозка, запряженная парой огромных волов. Босой, загорелый парень в белой рубашке, с взлохмаченной головой, осторожно вел волов по крутой дороге, вниз, к полотну.
— Цоб-цобе! — кричал он, помахивая хворостиной.
Повозку нагрузили; в нее не уместилось и трети вещей.
— Цоб-цоб-цоб, цоб-цобе! — покрикивал парень, и быки спокойной медленно шли в гору, крепко влегая в ярмо.
— Ребята, потащим, что можно, сами! — предложила Верка Хвалебова, вскидывая на голову матрац.
Почти все нагрузились сундуками, ведрами, баками и пошли за повозкой.
Мишка Волдырь был внизу, у моря. Он нагнал ребят уже на шоссе, — на ровной, широкой, убитой камнями дороге, которая серою лентой прорезает густые леса, каменными мостами перепрыгивает через потоки и хитрой спиралью вьется вокруг крутых холмов. Лениво ступая широкими своими копытами, быки тащили повозку.
