Четыре пера (ЛП), стр. 35

— Тогда откуда вы знаете, что капитан Уиллоби принес хорошие вести о Гарри Фивершеме?

— Этни сказала, что они разговаривали о нем. Ее поведение и смех ясно показали, что новость была хорошей.

— Да, — кивнул Дюрранс.

Именно прибытие капитана Уиллоби вселило в Этни новую энергию и гордость, которые Дюрранс с такой готовностью приписал себе. Он принял это за желанный признак того, что она чувствует нечто большее, чем дружба — и на самом деле так оно и было. Только не к нему. Проницательность увела его в сторону.

Дюрранс несколько минут молчал, и миссис Адер пыталась высмотреть на его лице возмущение. Но тщетно.

— И это всё? — спросил Дюрранс.

— Не совсем. Капитан Уиллоби привез от мистера Фивершема один сувенир. Этни принесла его домой и не сводила с него глаз всю дорогу, и улыбалась, глядя на него. Кажется, для нее нет в мире ничего драгоценней.

— Сувенир?

— Маленькое белое перо, — сказала миссис Адер, — всё в пыли. Вы знаете ответ на эту загадку?

— Пока нет.

Дюрранс прошелся взад-вперед по террасе, погрузившись в раздумья. Потом он вошел в дом и взял свою шляпу. Он вернулся к миссис Адер.

— Вы были очень добры, что рассказали всё это. Я этого не забуду. Когда я был один в гостиной и вы подошли к двери, вы долго меня слушали? Каковы были первые слова?

Ответ миссис Адер избавил его от страхов. Этни не слышала ни слова.

— Да, — сказал он, — она подошла к двери, чтобы прочитать письмо при лунном свете. И наверное, выбежала из комнаты, когда читала. А значит, не слышала, что я не надеюсь восстановить зрение и просто использовал это как предлог, чтобы отсрочить свадьбу. Я этому рад, очень рад. — Он пожал миссис Адер руку и попрощался. — Видите ли, — добавил он рассеянно, — если Гарри Фивершем в Умдурмане, что-то нужно для него сделать — в Суакине или Асуане. Куда пошла Этни?

— К берегу.

— Надеюсь, она взяла с собой собаку.

— Пес побежал за ней, — ответила миссис Адер.

— Я рад, — сказал Дюрранс.

Он знал, что пес послужит для Этни утешением в эти сложные минуты, возможно, Дюрранс даже завидовал псу. Миссис Адер гадала, как в такое тяжелое для самого себя время он может думать о таких мелочах, как слабом утешении для Этни. Она смотрела, как он пересекает сад в сторону проема в живой изгороди. Дюрранс шел по тропинке уверенно, как зрячий. Ничто в его походке или жестах не выдавало, что в этот вечер у него отняли последний оставшийся в жизни смысл.

Глава двадцатая

Когда Дюрранс подошел через поля к своему дому Гессенс, его ждал камердинер.

— Можете выключить свет и идти спать, — сказал Дюрранс и направился через холл в кабинет, хотя точнее эту комнату было бы назвать оружейной.

Он посидел какое-то время в кресле, а потом стал тихо расхаживать по комнате в темноте. В ней повсюду стояли кубки, выигранные Дюррансом в его лучшие дни, и он находил своеобразное утешение в том, что ощупывал их, зная место и форму каждого. Он брал их один за другим, трогал, поглаживал и размышлял о том, продолжают ли их так же чистить и полировать теперь, когда он слеп.

Вот этот кубок на тонкой ножке он выиграл на полковом стипль-чезе в Колчестере. Дюрранс хорошо помнил тот день, облака на сером небе и унылый вид перекопанных полей между изгородями. А тот, оловянный, на письменном столе, хорошо подходил для перьев, когда Дюрранс ещё пользовался перьями, получен много лет назад, в соревновании «четвёрок», он был тогда новичком в Оксфорде. Каминную полку украшала подкова любимой лошади в серебряной оправе. Трофеи превращали комнату в огромный дневник. Касаясь пальцами свидетельств о добрых ушедших днях, он наконец перешёл к своим винтовкам и ружьям.

Он извлекал их из стоек. Для него они значили так же много, как скрипка для Этни, каждое ружьё рассказывало свою историю ему одному. Дюрранс сидел, положив на колени «ремингтон», он снова переживал длинный день на холмах к западу от Берениса. Он преследовал льва на пустой каменистой равнине и подстрелил его с трёхсот ярдов перед самым закатом. Другие напоминали ему о первом подстреленном горном козле в Хор-Бараке, об охоте на антилопу в горах к северу от Суакина.

Вот небольшое ружье Гринера, которое он использовал зимними вечерами в лодке, в этом самом заливчике у устья Солкомба. Им он подбил свою первую крякву. Дюрранс поднял ружье, скользнул левой рукой по нижней стороне ствола и почувствовал, как приклад удобно расположился в ложбинке плеча. Но оружие начало громко отзываться в ушах, так скрипка Этни обращалась со слишком пронзительной интонацией после исчезновения Гарри Февершема, когда она осталась одна. Когда Дюрранс справился с затвором и понял, что больше не видит прицел, сумма потерь представилась ​​ему вполне определенным и неоспоримым образом.

Он отложил оружие, и внезапно его охватило желание не обращать внимания на свою слепоту, притвориться, что это не помеха, притвориться так умело, чтобы не казаться слепым. Желание росло и крепло, как страсть, и унесло его на крыльях из стран тусклых звезд прямо на восток. Его настигли запахи Востока, его гвалт и купола мечетей, горячее солнце, толпы на улицах, и сине-стальное небо над головой. Он вскочил с кресла и беспокойно зашагал по комнате.

Он представил себя в Порт-Саиде, где по водной глади канала растянулись в длинную процессию пароходы. В ушах звучала песня грузивших на судно уголь арабов, и звучала так громко, что он видел, как они снуют в сумраке вверх-вниз по сходням между баржами и пристанью. Бесконечная цепь обнаженных фигур монотонно распевала в огненных красных бликах топки. Дюрранс покинул канал и поплыл мимо красных мысов Синайского полуострова в прохладу Суэцкого залива.

Он петлял по Красному морю. Большая Медведица низко в небе покачивалась над поручнями квартердека, а на юге запылал Южный Крест. Он достиг Торы и Ямбо, увидел, как из моря поднимаются высокие белые дома Джедды, восхитился темными и просоленными резными окнами; прошел через сумрак крытых базаров с радостью истосковавшегося по дому после долгих лет путешествий; а из Джедды переправился через узкие коралловые рифы в окружённый сушей порт Суакина.

К западу от Суакина простиралась пустыня, так много значившая для этого человека, которого она сокрушила и изгнала. Мягкая поступь верблюдов по песку; огромные конусы скал, отвесно и внезапно поднимающиеся из спокойного океана, к которому идешь весь день и не приближаешься ни на йоту; великолепное краткое сияние пламенеющего заката на западе; шорох ветра в коротких сумерках, когда небо на западе становится чистым бледно-зеленым, а на востоке сгущается до темно-синего; водопад блуждающих и летящих к земле звезд, возникающий из ниоткуда. Наследник из других краев мечтал вернуться в свои владения, расхаживая взад-вперед, забыв о своей слепоте, томимый мечтами как в лихорадке, пока неожиданно не услышал свист и суматоху ласточек и дроздов в саду. И он понял, что мир за окном посветлел с рассветом.

Его мечтания прервались от знакомого звука. Нет больше речи ни о каких путешествиях; болезнь стала для него тюрьмой и приковала цепью. Он ощупью пробрался вдоль балюстрады вверх по лестнице до своей постели и заснул, когда взошло солнце.

Но в Донголе, на прекрасном изгибе Нила к югу от Вади-Хальфы, солнце уже пылало, а жители не спали. Сегодня утром для них приготовили развлечение под несколькими пальмами перед домом эмира Вада Эль-Неджуми. Неделю назад недалеко от колодцев Эль-Агиа на великой дороге Арбайн группа арабов захватила в плен белого, ночью доставила, и теперь он ждал своей участи в руках эмира. Новости молниеносно распространились по городу. Толпы мужчин, женщин и детей собрались, чтобы стать свидетелями этого редкого и приятного зрелища. Открытое пространство перед пальмами растянулось до ворот дома эмира; за ним ровные и лишенные растительности песчаные склоны спускались к реке.