Четыре пера (ЛП), стр. 22

Дюрранс обдумал эту сторону проблемы. Может, Колдер и прав. Брак со слепцом! Если с обеих сторон есть любовь, наверное, он возможен, а письмо Этни подтвердило — разве нет? — что любовь есть. Кроме того, некоторые мелочи могли бы сделать её жертву не такой тяжелой. Она могла остаться жить на своей земле, вернуться в собственный дом. Леннон-хаус можно восстановить, и освободить поместье от долгов.

— Кроме того, — сказал Колдер, — всегда есть вероятность излечения.

— Ее нет, — с решительностью, поразившей его товарища, ответил Дюрранс. — Вы знаете это не хуже меня. Не надо виновато вздрагивать, — со смешком добавил он. — Я не подслушал ваши разговоры обо мне.

— Тогда с чего вы взяли, что нет шансов?

— По голосу врачей, что призывали меня надеяться. Словами они убеждали меня пойти к специалистам в Европе и не унывать, но голоса выдавали ложь. Когда не видишь, приходится слушать.

Колдер задумчиво смотрел на него. Не в первый раз Дюрранс поражал своих друзей необычной проницательностью. Колдер с беспокойством посмотрел на письмо, которое держал в руке.

— Когда было написано письмо? — внезапно спросил Дюрранс и тут же задал еще один вопрос: — Из-за чего вы дергаетесь?

Колдер засмеялся и поспешно объяснил.

— Ну, я как раз посмотрел на письмо, и ваш вопрос оказался столь кстати, что сложно поверить, будто вы не видели моих действий. Оно написано пятнадцатого мая.

— А, — сказал Дюрранс, — в тот день, когда я вернулся в Вади-Хальфу слепым.

Колдер неподвижно сидел в кресле, с тревогой и даже с каким-то испугом глядя на друга. Даже в его позе сквозило напряжение.

— Странное совпадение, — беспечно рассмеялся Дюрранс, и Колдер почувствовал, что тот внимательно прислушивается к его движениям — не последует ли вздох облегчения или смена позы на более расслабленную. Но Колдер не пошевелился и не вздохнул.

Глава тринадцатая

Этни стояла у окна гостиной дома на Хилл-стрит, миссис Адер сидела перед чайным столиком. Обе ждали и прислушивались, не раздастся ли на улице некий звук. Окно было открыто, чтобы они могли услышать его как можно раньше. Была половина шестого вечера. Снова наступил солнечный июнь, и Лондон превратился в зеленый приятный город. Цветы оживляли окна в домах напротив, экипажи легко катили по направлению к парку. Внезапно раздался звон колокольчика. Миссис Адер резко подняла голову.

— Это кэб, — сказала она.

— Да.

Этни выглянула из окна.

— Но он не останавливается, — и звон колокольчика постепенно затих вдали.

Миссис Адер посмотрела на часы.

— Полковник Дюрранс опаздывает, — сказала она и с любопытством посмотрела на Этни. Ей показалось, что Этни сказала свое «да» не столько с нетерпением, сколько с тревогой, и поза ее скорее говорила об опасении, чем предвкушении. И хотя миссис Адер не была до конца уверена, ей почудилось на лице Этни облегчение, когда кэб проехал мимо.

— А почему вы не поехали встречать полковника на вокзал? — медленно спросила она.

Ответ был дан тут же.

— Он мог бы подумать, что я считаю его беспомощным, а мне бы этого не хотелось. С ним путешествует слуга.

Этни снова посмотрела в окно, и пару раз будто хотела заговорить, но сдерживалась. Наконец она решилась.

— Вы помните телеграмму, которую я вам показывала?

— От лейтенанта Колдера, где говорилось, что полковник Дюрранс ослеп?

— Да. Я прошу вас пообещать никогда не упоминать ее. Я не хочу, чтобы он знал, что я ее получала.

Миссис Адер была озадачена, а она этого не любила. Ей показали телеграмму, но не сказали, что сразу после ее получения Этни написала Дюррансу о своем согласии. Этни просто сказала ей: «Мы с ним помолвлены», и миссис Адер сочла, что помолвка длится уже некоторое время.

— Вы обещаете? — настаивала Этни.

— Конечно, дорогая, если вы так хотите, — ответила миссис Адер, неодобрительно пожав плечами. — Но полагаю, есть какая-то причина. Я не понимаю, зачем вам это обещание.

— Из-за меня не должны быть испорчены две жизни.

Подозрения миссис Адер, что Этни ждет своего жениха с некоторой опаской, имели под собой почву. Она действительно немного боялась. Всего двенадцать месяцев назад, в этой же комнате, в такой же солнечный день, она просила Дюрранса забыть ее, и каждое его письмо в дальнейшем говорило ей, что, пытался он или нет, но она не забыта. Даже последнее, вкривь и вкось нацарапанное нетвердой детской рукой, где он сообщал ей о своем несчастье и отказе от притязаний — даже оно, даже, может, еще сильнее предшествующих, подтверждало, что он не забыл.

Стоя у окна, она очень ясно поняла, что это ей придется забывать. Или, если это окажется невозможным, придется быть очень осторожной, чтобы ни единым словам не выдать, что она не забыла.

— Нет, — повторила она, — из-за меня не должны быть испорчены две жизни, — и повернулась к миссис Адер.

— Этни, а вы уверены, что эти две жизни не будут куда скорее испорчены браком? Не думаете ли вы, что вопреки своей воле вы со временем начнете считать полковника Дюрранса обузой? А он это почувствует? Я в больших сомнениях.

— Нет, — решительно ответила Этни. — Ничего этого не случится.

Миссис Адер считала, что две жизни — это жизни Дюрранса и самой Этни, а не Гарри Фивершема. Она ошибалась, но Этни не стала спорить, напротив, она скорее радовалась этой ошибке.

Этни вернулась на свой пост у окна, представляя свою жизнь, планируя ее так, чтобы никто не мог застать её врасплох. Конечно, это будет сложно, и неудивительно, что в ней рос страх. Но цель стоила того, чтобы прилагать усилия, и Этни сосредоточилась на ней. Ослепнув, Дюрранс потерял все, что имело в его жизни смысл, — все, кроме одного.

«Что бы я делал, став калекой? — сказал он Гарри Фивершему в то утро в парке. — Умный человек может притерпеться, как-то смириться с этим. А я? Что смог бы делать я, если бы пришлось сидеть в кресле до конца дней?»

Этни не слышала этих слов, но все понимала и без них. Дальние страны принадлежали ему по рождению, и вот он потерял свое наследие. Все, что восхищало его, — долгие путешествия, незнакомые земли, красный огонек костра в темной пустой тишине, сон под звездным небом, прохладный ветер пустыни и государственная служба — все было утрачено. Единственное, что у него осталось — она, и только пока он мог верить, что нужен ей. Погруженная в свои мысли, Этни не заметила, как у двери остановился долгожданный кэб, и только звонок слуги Дюрранса в дверь вернул ее к реальности.

— Приехал! — вздрогнув, сказала она.

Дюрранс и впрямь не был ни особенно проницательным, ни любопытным. Он принимал своих друзей такими как есть, не разглядывая под микроскопом. Этни подумала, что его подозрения всегда было легко успокоить, если они вообще возникали. А теперь будет легче, чем когда-либо. Нет причин для беспокойства. Так она рассуждала наедине с собой, но, вопреки рассуждениям, внутренне приготовилась к бою и отправилась навстречу своему суженому.

Миссис Адер выскользнула из комнаты, и, когда Дюрранс вошел, Этни была одна. Она стояла неподвижно, ожидая, что перемены в нем ее шокируют. Однако, к ее удивлению, никаких особых изменений она не увидела. Лицо его, конечно, было изможденным, волосы поседели, но никаких признаков беспомощности или неуверенности, которых она боялась больше всего. Он прошел в комнату так, будто все видел — память, похоже, точно подсказывала ему, где находился каждый предмет мебели. Лишь пару раз он вытягивал руку, ожидая наткнуться на кресло.

Этни тихо отошла обратно к окну, не находя слов для приветствия, и он тут же улыбнулся и пошел прямо к ней.

— Этни, — сказал он.

— Значит, это неправда. Вы поправились! — увидев его уверенное движение, воскликнула она.

— Это совершенная правда, и я не поправился, — ответил он. — Но вы пошевелились, и я понял, что вы возле окна.