Четыре пера (ЛП), стр. 17

Глава десятая

В том мае Дюрранс оторвал свой взор от Вади-Хальфы и принялся с нетерпением смотреть в сторону дома. Но в пяти сотнях миль в противоположном направлении, по другую сторону огромной Нубийской пустыни, в это самое время происходили важные для него события, о которых он даже не подозревал. На тропе между Бербером и Суакином затеряны в песках колодцы Обака. К востоку барханы отделяет от каменного плато пояс деревьев, к западу на пятьдесят восемь миль до Махоби и Бербера на Ниле простирается безводная пустыня, такая плоская, что любой клочок травы издалека кажется тенистым деревом, а любая кучка камней — настоящим холмом. В том мае не было на земле более пустынного и заброшенного места, чем колодцы Обака.

С шести утра невыносимо палило солнце, ночью дул ледяной ветер, строя песчаные пирамиды высотой в дом и разрушая их, прорезая долины и нанося длинные склоны, постоянно меняя облик земли. Разбросанные тут и там выбеленные кости верблюдов и развалины сплетенной из веток хижины напоминали о том, что некогда у колодцев останавливались караваны, а арабы пасли здесь коз, от чего место казалось еще более заброшенным. Сейчас солнце вставало и садилось над пустым куском земли медового цвета. Тишина нависала над ним, как ночь над водой, и абсолютная неподвижность придавала этому месту оттенок таинственности и предвкушения.

Однако в этом мае у колодцев тайно обитал человек. Каждый день на рассвете он выводил из полосы деревьев двух чистокровных бишаринских верблюдиц, поил их и сидел три часа. Затем снова уводил их под покров деревьев, кормил и до конца дня больше не появлялся. Так продолжалось пять дней. На шестой, когда он уже собирался вернуться в свое убежище, со стороны Бербера на гребне бархана показались фигуры мужчины и ослика.

Араб, сидевший у колодца, посмотрел сначала на осла и, увидев, что он серый, стал подниматься на ноги. Но, хотя лицо погонщика скрывал надвинутый капюшон джеллаба, араб заметил его эбеново-черные ноги. Араб снова сел и стал ждать незнакомца с выражением полнейшего равнодушия. Он даже не повернул головы, услышав, как ноги негра шагают по песку совсем рядом с ним.

— Салам алейкум, — сказал негр, остановившись. При нем было два копья, длинное и короткое, и щит из шкуры. Он положил оружие на землю и сел рядом с арабом.

Араб склонил голову и ответил на приветствие.

— Алейкум ассалам.

— Абу Фатма? — спросил негр.

Араб кивнул.

— Два дня назад человек из Бишарина, Муса Федил, остановил меня на базаре в Бербере и, видя что я голоден, дал мне еды, а когда я поел, он нанял меня отвести этого осла к Абу Фатме у колодцев Обака.

Абу Фатма беспечно глянул на ослика, будто только его заметил.

— Тайиб, — так же беспечно сказал он. — Да, это мой осел, — и продолжил сидеть неподвижно и расслабленно, будто негр сделал свое дело и может уходить.

Однако негр не сдавался.

— Я должен снова увидеться с Мусой Федилом на рынке в Бербере через два дня. Дай мне какой-нибудь знак, и тогда он поймет, что я выполнил задание, и вознаградит меня.

Абу Фатма вынул из-за пояса нож, подобрал с земли палку и сделал по три зарубки с каждого конца.

— Вот знак для Мусы Федила.

Он протянул он палку своему собеседнику.

Негр взял ее, снял со спины бурдюк для воды, наполнил из колодца и повесил на плечо, затем поднял с земли копья и щит. Абу Фатма наблюдал, как он с трудом поднимается по склону осыпающегося песка и исчезает за барханом. Тогда он поспешно поднялся. Когда Гарри Фивершем отправился из Обака шесть дней назад, чтобы пересечь пятьдесят восемь миль голой пустыни до самого Нила, этот ослик нес его запасы воды и еды.

Абу Фатма отвел осла под деревья, привязал к стволу и осмотрел шкуру. На левом плече имелся крошечный разрез, аккуратно сшитый тонкой нитью. Он распорол стежки и вынул сверток размером чуть больше почтовой марки. В козлиный пузырь была завернута записка, написанная по-арабски. Абу Фатма недаром служил у Гордона, там он научился читать. Развернув записку, он прочел следующее:

«Дома, бывшие раньше Бербером, разрушены, и строится новый город с широкими улицами. Не осталось никаких признаков, по которым можно отличить дом Юсуфа от развалин сотен других домов, и сам Юсуф больше не торгует солью на базаре. Но жди меня еще неделю».

Арабом из Бишарина, написавшим письмо, был Гарри Фивершем. Надев залатанный халат дервиша и превратив волосы в подобие водорослей, он приступил к поискам Юсуфа среди широких улиц нового Бербера. К югу, отделенный милей пустыни, лежал старый город, где Абу Фатма провел ночь и спрятал письма — лабиринт узких улочек с развалинами домов. Фасады обрушились, крыши снесло, остались лишь голые внутренние стены, и каждый двор отличался от другого лишь степенью разрушения. Под стенами уже появились лисьи норы.

Ночью Гарри впустую скитался среди этих развалин. Он рассчитывал, что проведет в Бербере одну ночь, пробравшись сквозь ворота на закате, и до рассвета отправится в Обак. И вот теперь он должен уверенно шагать в толпе, будто человек, спешащий по делу, страшась момента, когда кто-нибудь заговорит с ним, и прислушиваясь, не прозвучит ли где имя Юсуфа. Временами его посещало отчаяние и неотступно преследовал страх. Но в то же время его охватило какое-то сумасшествие, безумие отчаяния — не менее фанатичное, чем религия тех, среди кого он шел, вера в то, что с ним сейчас не может ничего произойти. Что в самом устройстве Вселенной не может существовать столь колоссальная несправедливость: возложить ношу на человека, наименее для нее подходящего, и бездушно погубить его за попытку ее нести.

Страх взял его в тиски три дня назад, когда он оставил Абу Фатму у колодцев и, перевалив через гребень холма, впервые увидел песок, простирающийся до темно-коричневых стен города, и тенистую листву финиковых пальм на берегу Нила за ними. Внутри этих стен было полно дервишей. Поверить, что его не раскроют в течение часа, было чистым безумием. Следовало ли вообще пытаться? Чем дольше он стоял, тем настойчивее бился в голове вопрос. Низкие глинобитные стены становились странно-зловещими, приветливая зелень пальм после многих дней песка, солнца и камней была ироничным приглашением умереть. Он задумался, не сделал ли уже достаточно для своей чести, подойдя столь близко.

Жгло солнце, сила утекала из него, будто кровь из раны. «Если нас поймают, — думал Гарри, — а нас поймают... совершенно точно поймают!» Он уже видел, как его окружают фанатичные лица... Отсекают ли сейчас руки?.. Он огляделся, дрожа посреди ужасной жары, и бесконечное одиночество этого места обрушилось на него так, что затряслись колени. Он кинулся бежать и в панике несся по пустыне, пока не захрипел, почти беззвучно.

Однако он пробежал всего несколько ярдов. Неужели четыре года ожидания прошли впустую? Он учил язык, жил на базарах, и все зря? Он все тот же трус, что подавал в отставку? Спокойная уверенность, с которой он раскрыл свой план лейтенанту Сатчу за столом гриль-зала «Критериона» — лишь тщеславие человека, обманывающего самого себя? А Этни?

Он упал на землю и лежал, неприметная коричневая точка на песке, неровность среди огромного пространства. Закрыв глаза, чтобы не видеть всего этого, он представил лицо Этни. Через мгновение он вернулся в Донегол. Сквозь открытую дверь холла шептала летняя ночь, в соседней комнате танцевали. Он увидел перья, опускающиеся на пол, беспокойство на лице Этни. Если он справится с сегодняшним делом и с еще более трудными делами, ждущими впереди, возможно, однажды он увидит, как беспокойство покинуло ее лицо. Он снова услышал: «Я уверена, что мы обязательно встретимся... после». К заходу солнца он поднялся, дошел до Бербера и миновал ворота.

Глава одиннадцатая