Крысиные гонки (СИ), стр. 98
— А как быть, Вовка? Не помогать?? — Вовчик со всем возможным вниманием слушал своего опытного друга.
— Почему же? Помогать. Но ты, Вовчик, задействуй свои преимущества! Их у тебя масса! Что мог дать богач раньше? Шубу, поездку на Канары? Можно обойтись. А вот без зубной щётки и пасты — фиг обойдёшься; во-всяком случае не женщина. Или без хорошего ножа на кухне. Или без тяпки в огороде. Мы что — в их «коммуну» входим? — нет! Что-то обязаны?.. Вот и пользуйся!
— Что: ты мне дай, тогда я тебе дам зубную пасту??
— Ну зачем же так грубо. Просто давай понять, что твоя благосклонность чего-то стоит, и может выражаться в реальных ништяках! Заодно и отсеешь тех, кому от тебя только ништяки и надо. Вот таким и «ченчь» предложить не грех — ты мне, я тебе. А то ты всё как само собой разумеющееся!.. Будешь пресмыкаться — кончишь как Желтков в «Гранатовом браслете» у Куприна!
— Не читал…
— А прочитай. Заставляет, знаешь ли, задуматься!
Вовчик и в самом деле задумался; а потом выдал возражение:
— Ты, Вовка, как бы прав… Каждый, конечно, думает о себе в первую очередь; и уж девчонки — так в самую первую очередь. Но а ты сам-то?? Там, в лесу? На стволы?? Мог бы тихо лежать и не дёргаться, как Хронов!
— Есть ещё воспитание, характер, харизма, инстинкты… Мужские. Но это вовсе не отменяет что каждый в первую очередь думает о себе. Папа учил, что даже если не можешь с инстинктами совладать — нужно, во всяком случае, отдавать себе отчёт почему так поступил, а не иначе. В себе разбираться. Научишься в себе разбираться — и других понимать будешь.
Визита участкового ждали в определённом напряге, но ничего страшного не произошло. Участковый оказался замордованный жизнью и службой старший лейтенант, приехавший на видавшем виды УАЗике. Про вышку сотовой связи он явно ничего ещё не знал. И помощника Уполномоченного, покусанного новоназванным Аротишоком Бориса Андреевича с ним не было, один пришёл.
Вообще визит его был чистой формальностью — окинул взглядом ветхое жильё, переписал данные из паспортов, поспрашивал про происшествие в лесу на поляне. Что-то пометил у себя в блокноте. Посоветовал
«-… не играть в кулаков-единоличников, а присоединяться к коммуне. Объединения контролировать легче; и потому, дёргайтесь вы — не дёргайтесь, всё равно все там будете. С государством не поиграешь; как при НЭПе было, так и сейчас будет — дадут вам «похозяйствовать» сезон, хлебнёте при сборе сельхозналога — и на следующий год в коммуну сами прибежите!»
Выпил чаю; сказал, что в Мувске
«— …чёрт-то что творится, вот, передавали, какие-то «битвы на мечах» истфехтовцев с гопниками уже были — и есть жертвы; в Оршанске не в пример больше порядка».
Посетовал на недостаточные лимиты на бензин, из-за чего приезжать будет нечасто; опять, как и Уполномоченный, посоветовал обращать внимание на посторонних, особенно с азиатской внешностью — лагерь «гастеров» куда-то переместился — может быть откочевал в соседний район, а может всё ещё здесь где-то; «леса в Оршанском районе густые, их тут и с авиаразведкой не найдёшь… А как похолодает, оголодают — полезут к жилью, осторожнее будьте… Но — нет, никаких неформальных объединений, с этим строго! Ещё чего не хватало…»
Уже ушёл, но с полдороги вернулся:
— Где у вас этот — пёс бешеный? Надо его — того!.. Андреич просил.
Как поняв, что речь идёт о нём, и судьба его сейчас решается — или почётная смерть от полицейской пули, или жизнь на цепи, лохматый Артишок проявил знание людей, понимание обстановки, и показал себя с самой лучшей стороны: вылез из будки, полакал воды из миски, неторопясь подошёл, насколько позволяла цепь, поближе к участковому, повилял хвостом, и даже сделал попытку встать на задние лапы.
Участковый растрогался:
— Не. Ну какой же он бешеный? Бешеные совсем не так выглядят. И бешенство по другому так и называют — «водобоязнь», и поведение… Не, не похоже. Может просто не в духах был, или обознался…
Под напором обоснования Вовчиком что «во-первых он, видите, всё равно на цепи; во-вторых, его наблюдать нужно — положено так; в третьих…»
Что «в третьих» Вовчик так и не придумал; но участковый уже и сам раздумал казнить пса, даже осторожно потрепал его за лохматое ухо, и вынес вердикт:
— Это — шнауцер! Точно знаю. Шнауцер. Породный. Ну, пусть живёт. Но — чтоб на цепи. Здесь ему не город.
Но ночью Артишок, как будто стремясь вновь опровергнуть представление о себе как о разумной спокойной собаке, порядка часа с остервенением куда-то гавкал, спровоцировав на поддержку всех окрестных собак; гремел цепью, и вообще вёл себя буйно. Пришлось Вовчику выходить с фонарём, светить — никого не было, — и матерно инструктировать бдительного сторожа не поднимать тревоги без лишней необходимости.
— С другой стороны, — опять укладываясь спать, размышлял вслух Вовчик, — Это ж не город, не многоэтажка с замком на подъезде. А вдруг те же гастеры? А так — напугает. Не, собака в хозяйстве хорошая подмога…
Утром же он, вынеся Артишоку пожрать, вернулся домой держа двумя пальцами некий продолговатый кусок, извалянный в пыли.
— Что это, Вовчик?
— Странное дело. Вроде как мясо, или, скорее, колбаса. Судя по запаху. У будки лежало — а пёс на неё рычит, и землю гребёт. Но не жрёт. Откуда бы взялась? Ну-ка…
Положив кусок на лист газеты, Вовчик «препарировал» его, — и обнаружил внутри несколько поломанных швейных иголок.
— Дааааа…
— Это этот, Борис, больше некому.
— Вот что он и лаял ночью.
— Что-то он его не полюбил.
— А то. Но вообще… Травить чужую собаку, иголками… Это только скот какой мог додуматься.
— И ведь не докажешь. Скажет — выдумали. А он сейчас вроде как власть; вернее — при власти…
— Да ладно. Не станем вопрос подымать. А пёс — разумная скотина, не стал жрать. Приучен.
— Молодец, да.
— Не, всё равно тут спокойней, чем в городе. И лучше. Правда же, Вовка?!
Вовчик ещё не знал, что тихая, спокойная, изобильная трудовая жизнь в «домике в деревне», как он себе её представлял, вскоре закончится, сменившись самыми жуткими и непредвидимыми событиями…
ДЕВИЧЬИ РАЗГОВОРЫ — 2
«Шоу-балет» после полного трудового дня укладывался спать. Свет в Озерье давали, но не больше чем на 2–3 часа — вечером; и потому сейчас большая комната бывшей конторы, с нагромождёнными один на другой около стены старыми письменными столами, заставленная армейскими кроватями, освещалась только керосиновой лампой и парой свечек.
Шурша одеждой и позёвывая бывшие танцовщицы готовились к отходу ко сну.
— Окна не открывай!
— Так душно же!
— Комары налетят!
— А мы свет погасим.
— Тараканы набегут. Хи-хи-хи.
— Тань! Ты входную в контору закрыла?
— А тож! На засов.
— Ты следи! А то неровен час…
— Я тебе что, дневальная?
— Ты ж последняя заходила… А кто сегодня дневальный?
— Дневальная? Хи-хи, дневальная-плевальная.
— Дура. Ну, дежурная. Полы не мыли что ли??
— Мыли, как не мыли? Чё ты выпендриваешься, Светка?? Устала с поля? Ну так завтра оставайся тут дневальной, отдохнёшь! Посмотришь, что это такое — посуду холодной водой за всеми перемыть, воды в умывальник и на кухню, полы вымыть, дрова…
— Да, девки, посуду холодной водой — это жесть!
— Да ладно, устала она… В поле вон, целый день внаклонку…
— Вот и отдохнёшь!
— Не, а правда, кто завтра дежурит? График есть, не?
— А кто составлять будет? Надо старшего.
— Надо.
— Мэгги — старшей. А?
— Ты это, лампу потуши. Керосину мало. И одну свечку. А одна пусть горит пока. Да, дура, не дуй туда — а фитиль прикрути! Вот бестолочь!
— Чё ты разоряешься, Катька, я может, керосиновую лампу второй раз в жизни вижу! Откуда я знаю, как она выключается?!
— «Выключается!» А-ха-ха! У-хо-хо! — отозвалось из полумрака сразу несколько голосов, — Не нашла у неё выключателя, не? Хи-хи-хи!!