Крысиные гонки (СИ), стр. 82

— Видишь ли, Вовчик… Это просто в строку легло. Я потом тебе, как уляжется, всё изложу. Мысли, типа. За жизнь, как бы. А Жоржетта… Ну что Жоржетта…

— Съедят её. Или по осени сдохнет от холода. Пропадёт.

— Добрый ты, Вовчик… Пропадёт, да. Нам бы самим не пропасть. Мы ведь тоже… Неприспособленные.

— Да ну, ты что, Вовка, какие же мы неприспособленные! У меня в деревне всё продумано. Инвентарь там, семена. Запасы. Книги по сельскому хозяйству. Картошка посажена, огород. Это вон, Юличкин муж неприспособленный — в деревню тащить фен и несессер. А мы…

— Да я не про это. Я… Я в глобальном смысле. Ну ладно, потом про это.

Некоторое время шагали молча; Владимира у носилок сменил Вадим, тот взял у него ружьё и, сопровождаемый Вовчиком, вышел чуть вперёд колонны.

— Ты говоришь «добрый». А я сегодня женщину ударил. По лицу.

— Да ты что? Не похоже на тебя. Как это вышло?

— Катьку. Ну, вон она, которой лицо ножом порезали. Когда собирались; я и ей укладываться помогал, заодно хотел повязку посмотреть. А она как зашипит: — Нафиг ты, говорит, меня только перевязывал?? Я, говорит, со шрамом через всю рожу всё равно жить не буду!! Я, говорит, повешусь или вены вскрою! — прикинь! Не буду, говорит, жить с порезанным лицом, — и в истерику… впадать пытается. Ну я и… с левой, конечно, чтоб не по повязке, но отчётливо.

— Пощёчину.

— Ага. Но сильно. Я аж сам испугался.

— Правильно сделал. А она что?

— Что… Как бы… очухалась. Замолчала, во всяком случае.

— Ну и правильно. Привёл в чувство. Так даже врачи советуют. Тебе ещё истерик не хватало. Нам, в смысле. Из-за шрама. Хотя для девки, конечно… Но не до такой же степени.

— Ты понимаешь… Правильно-то правильно. Но я потом вспоминал. Вот сейчас. Я ей не то что чтобы истерику предотвратить врезал. А просто… Там вон, свежие могилы; Вика вон — в живот проникающее, Гульку чуть не… В Зульку стреляли, Вадима вообще сжечь хотели. А она — жить не буду, из-за шрама на морде! Причём я всё качественно сделал — ну, для полевых условий, имею ввиду. А она… Я, конечно, не пластический хирург…

— Обиделся на неё что ли?

— Да нет. Или да, обиделся. Но не за себя, а за всех. Что всем так досталось, а она только о себе думает!

— У баб бывает, да… Лицо ведь для них, это…

— А ты говоришь — добрый! А я ведь её со зла шандарахнул! Чтоб заткнулась. Жёстко так. Жестоко даже.

— Дааа… Одна тётка как-то сказала, я запомнил: «Жестокость — черта характера добрых людей. Она возникает, когда об твою доброту начинают вытирать ноги». Не знаю откуда, цитата, наверно.

— Угу… Обидится на меня теперь.

— Вот уж чего не опасайся. Напротив — уважать станет.

— Думаешь?

— Уверен.

Снова помолчали.

— Ты как, с Гулькой-то говорил? Прикинь, какой у девки стресс!

— Нет. Не получается как-то. Батя её смотрит волком…

На самом деле Владимиру удалось выбрать момент и перекинуться с девушкой парой фраз, когда уже заканчивали сборы на поляне и собирались выходить на дорогу.

Столкнулись буквально.

— Ты…

— Ты…

У обоих вырвалось одновременно. Замолчали. Владимир всегда считал себя довольно наглым парнем, но тут впал в какой-то ступор.

— Ты говори. Что?..

— Нет, ты скажи. Что хотел…

— Я не смог тебя защитить, — выдавил он из себя.

— Что ты говоришь…

— Гузель!! Долго тебя ждать?? — послышался раздражённый рык Вадима. Гулька заспешила, стараясь не встречаться взглядом с Владимиром.

Вот и сейчас, ни на шаг не отходит от матери…

— Вадим, Вадим! Вы притормозите пока, пусть отставшие подтянутся по-быстрому. Вон за тем поворотом — пост.

— Ну?

— Надо, это… ружьё спрятать. На всякий случай.

— Ясен пень. Вон там, на опушке. И потом на пост. Владимир, эй! Идите с Вовчиком смените нас. Ружьё дай сюда.

Они поменялись.

Прошли ещё немного. Вадим с ружьём наизготовку дошёл до опушки, со стороны дороги заросшей густыми зарослями каких-то кустов. Осторожно выглянул — отсюда асфальтовая трасса Оршанск — Мувск хорошо была видна, и пост был как на ладони: старая, на ножке, будка ГАИ, давно заброшенная, теперь была «облагорожена» десятком бетонных фундаментных блоков, «змейкой» преграждавших дорогу и образовывавших возле будки что-то вроде ДОТа; виден был жёлтый, с синей полосой старый милицейский ещё «козлик»; над будкой качалась длинная антенна.

Вадим оглянулся: чуть приотставшие спутники подтягивались. Надо будет здесь где-то и… А потом — вернуться. Или вообще — обойти кому…

— Башкой не верти! — послышался злобный шепот из кустов. Вадим, напротив, не поняв откуда, усиленно завертел головой, поневоле отпрянув и прижав локтём ложе ружья, готовый стрелять навскидку.

— Сссука тупая, тебе сказали — башкой не верти!! Замер! Ты, ты, с перевязанной мордой!! Тихо ружьё положил под ноги! Что, слышишь плохо?? Только дёрнись — изрешечу!..

КАК ДАЛЬШЕ ЖИТЬ

Вечерело. Вовчик сидел рядом с Владимиром на положенных один на один бетонных блоках, постукивал каблуками по бетону и наблюдал как «менты несут службу».

Служба у них на посту была так себе — не бей лежачего. Когда приведший их на пост под стволом автомата толстый сержант в бронежилете, взмокший в своём плотном обмундировании, задышливо отдувающийся и постоянно вытирающий пот нечистым носовым платком, доложил «старшему» — худому капитану, с полуоторванным правым погоном и мировой скукой в опухших глазах, что «вот, тыщ капитан, задержана группа гражданских, с заряженным дробовиком; перемещались по дороге из Равнополья пешим порядком. Намеревались обойти пост. С ними один раненый, вернее, раненая», — капитан, не меняя скучного выражения лица, отправил его отдыхать — в стоящий тут же, за будкой поста, небольшой вагончик на колёсах, не видный с дороги, наказав «позвать кого там из уже проснувшихся, пусть тебя сменят», — а сам, бегло осмотрев и опросив прибывших-задержанных, заявив что «такие случаи сейчас повсеместно» и «сделаем что можем, но вообще это не в нашей компетенции», забрал с собой ружьё и имеющиеся на руках у беженцев документы и убрался по лестнице в стеклянную будку поста — «докладывать обстановку в центр».

На этом почти на час общение с «властью» закончилось; вернее, ограничилось общением с двумя молоденькими солдатиками, тоже, как и сержант, в бронежилетах и с автоматами — не как у сержанта, «ксюхами», а полноценными АК-74; но, кроме того ещё и в касках. Солдатики сидели на бетонных блоках у дороги, болтали ногами, пересмеивались и лузгали семечки. Дорога под вечер была пустынной, ни одно транспортное средство не проезжало через пост… Солдатикам было скучно, но в разговоры с «гражданскими» поначалу они не вступали, ограничиваясь окриками «Не лезь туда, вам туда не положено!», «А только попробуй, я тя щас огрею прикладом — и в наручники!» и «Когда надо, тогда вас и отпустят! Не наша забота…»

Из вагончика вышел такой же помятый, как и приведший их сержант, но существенно менее толстый рядовой, и, позёвывая и почёсываясь под наброшенным на шею, но незакреплённым по бокам бронежилетом, помахивая коротким автоматом, пошёл туда же, в кусты на повороте просёлочной дороги с Равнополья. Понятно было, что у них там «охотничья засидка»…

Солдатик проследил за ним взглядом, и, видимо от скуки наплевав на запрет общения с гражданскими, обращаясь к Владимиру, подмигнув, сказал:

— Вот так вот вашего брата и ловим! Думаете, вы первые? Как бы не так! Постоянно кто-нибудь прётся через развилку, и именно в этих кустах пытается тихариться. А его там оп! — и за шкирку! Капитан придумал! — он довольно засмеялся.

Беженцы расположились рядом с постом. Судя по мятой траве, мусору и паре костровищ, их «табор» был здесь не первым. Вадим было пошёл «поговорить с начальством», и тоже пропал в будке. Пользуясь случаем, Владимир постарался разговорить солдатика. Вовчик пошёл проведать как там Вика, которой пока занимались Алла, ей немного полегчало, и Зулька.