Крысиные гонки (СИ), стр. 439

Юрист бросает и факел, и зажигалку на снег; и, подхватывая болтающийся на груди пистолет-пулемёт, устремляется в сени.

— Тч-тч-тч-тч! — раздаётся оттуда короткая «бесшумная» очередь. И снова: — Тч-тч-тч!

Артист тоже скрывается в дверях дома.

Сейчас бы их самих тут подпереть — да и зажечь! — свирепо думает Мэгги, косясь на журналиста: тот, прижимая к груди локтём одной руки обрез охотничьего ружья-вертикалки, который наконец достал из валяющегося у ног портфеля, другой рукой чиркает поднятой зажигалкой. Маленький огонёк лизнул тряпку на факеле — и погас. Он чиркает опять… Эх, нет пистолета! Хотя бы травмат!.. Дура, надо было и травмат вместе с деньгами взять, был же…

Из дверей появляются юрист и Борис Андреевич, волоча под руки обмякшее тело в кальсонах и тёплой нижней рубахе, всей на груди и спине чёрной от крови. Бросили его, не вытащив полностью из дома, прямо на пороге. Юрист тут же брезгливо стал оттирать руки снегом.

Артист, присев на корточки, заталкивает убитому в руку скомканную шапочку, бормочет:

— Вот так вот, удачно! Он хотел воспрепятствовать, типа; схватил нападавшего, — а его застрелили!..

Из дома доносится крик:

— На помощь, на помощь! Нападение!

Пусть орут. Оружия-то у них нет.

— Вениамин, стрельни-ка ещё раз туда!.. Да, сквозь дверь, или сквозь окно — без разницы! Ну, ты зажёг, наконец??

Журналист-пропагандист уже справился с факелом; тот пылает ярким жадным пламенем.

— Пошёл, пошёл, что стоишь?? Вокруг дома, где поливали! — поджигай!!

Тот бросается поджигать.

— На помощь!! На по… — раздаётся из дома.

— Тч-тч-тч! — отвечает очередь «Кедра», коротко звякает стекло в окне и крик обрывается.

«— Ещё бы сарай поджечь» — думает Артист, — «Чтоб вопросов не возникало, «куда трупы сбежали». Но на сарай бензина нет, и так последний посливали где можно. А, обойдётся как-нибудь. Никто не пикнет».

И, застёгивая кобуру под курткой, оборотясь к Мэгги:

— Аутодофе, сиречь сожжение еретиков на костре в средние века. Вот тебе и «горящий Рим»!.. Неужели это и есть мой уровень? — иногда думаю… Сколько суеты, ты только посмотри!.. У Торквемады, также и у Нерона, полагаю, были всё же исполнители, не приходилось так унижаться!.. Но, тем не менее — дело сделано!

УТРО НОВОГО ГОДА

Ну, всё прошло, как задумано. Даже Хронов не подвёл, чего больше всего опасался Артист: с этого скота сталось бы плюнуть на всё и задвинуться куда-нибудь бухать и греться. Но, видать, и страх перед «Хозяином», и желание вернуть своё прежнее положение в дружине и в деревне оказались сильнее природного расп. здяйства: Витька, греясь только регулярными дозами спирта под тушёнку, вылежал-таки нужное время в засаде — и стрельнул в толпу. Не раньше и не позже — во-время, когда высунувшийся из-за бруствера Вовчик начал в чём-то убеждать наконец остановившуюся толпу, а оттуда крикливо стали его в чём-то «переубеждать».

После первого выстрела как прорвало: захлопали выстрелы с обеих сторон; кто-то завизжал, а заорали так практически все, — и ломанулись назад, прямо на цепь Витькиных дружинников, ведомых Лещинским.

Витька ещё пару раз саданул из винта в мятущуюся толпу; благо с такого расстояния только «в толпу» и можно было надеяться попасть; а подбираться ближе он опасался. Увидев, как все, — и просто жители, и дружинники, одним общим стадом побежали в сторону деревни, он, в свою очередь, также быстро отполз назад и в сторону, и, вскочив, по большому кругу также помчался к деревне.

Задание было выполнено, прежние грехи смыты — он так понимал ситуацию. Теперь в дружину: нащёлкать по ебалу Лещинскому, который — он видел это, — теперь какого-то хера изображал из себя командира, — и похер, что заместитель, набить ебало и всё! Потом пожрать чего-нибудь горячего, хоть картошки, жареной на сале и согреться, наконец! Потом вы. бать Кристинку. А потом — видно будет! Новый Год ведь всё-таки!!

Со стороны пригорка, кажется, кто-то несколько раз выстрелил и в него; во-всяком случае пара серьёзных «шмелей» со своим «жжжж!» прожужжали, казалось, рядом; но это могло и просто показаться, и он только наддал темпа.

На месте, где только что клубилась немалая толпа, теперь остался только взрытый до земли нечистый снег; несколько брошенных или оброненных в бегстве носильных вещей и два шевелящихся тела — женщины и ребёнка. Ещё одного раненого человека, панически спеша, оглядываясь, уводили вслед за бегущей толпой родственники.

И снова ударили в набат: Мундель-Усадчий колотил в подвешенный газовый баллон часто и тревожно.

И опять, осатаневшие от произошедшего, от такой дикой и суматошной «новогодней ночи», жители Озерья, ещё не добежавшие даже до своих домов, получили старое-новое направление движения: «на площадь, на вече»!

Впрочем, не все: Степановы, шедшая вместе со всеми родня теперь покойного Петра Ивановича, бывшего уважаемого директора Оршанского лесхоза; затем — «сепаратиста» и врага, застреленного не так давно никоновскими хлопцами, наплевав на все набаты, двинулась прямиком домой. Их не задерживали…

Запыхавшиеся, взмокшие, испуганные и ничего не понимающие «честные труженики Озерья» опять столпились на площади. Теперь уже не молча — плакали и переругивались в полный голос; как солдаты, только что пережившие мощную бомбёжку:

— Господи, господи!! Это же надо — ведь только подошли, только слово сказали!..

— Сразу стрелять!!

— Где моя Натуся?..

— Это не люди, это изверги какие-то!!

— Христопродавцы!

— Попали в кого, нет?

— Как же нет — вон, Серебрякову в бок! Еле вынесли.

— Всего-то — поговорить хотели! Как с людьми!.. Не-ет, с ними нельзя «как с людьми!» Теперь окончательно ясно! Зверьё! Зверьё!

— Ведь только слово сказать успели!..

— Где моя Натуся??

— А у них кто там вылазил — Хорь?

— Он! Сволочь. А я ещё его бабку знала. Хорошая была женщина! Кто знал, что у неё внук-убийца вырастет! Лучше бы она его в младенчестве удавила!

— Где моя Натуся?? Где Натуся моя, я спрашиваю!!

— Вроде как сначала не с пригорка стрелять начали, а со стороны леса. А потом — с пригорка.

— Ой, разве углядишь, откуда начали! Отовсюду начали! Сволочи!

— Да-да, и с окопов ихних — бах-бах-бах! Бах-бах! Вон, Серебрякову в бок!

— Да чё же вы его сюда несёте!! Да вы ж его домой несите, — он же кровью у вас истечёт!

— Натусю видели мою кто нибудь??

— Натусю, Натусю… Там твоя Натуся осталась, кажись.

— А-ааах!!!

— Да не падай, чё ты как дура. Раненая она, или ногу подвернула. Я ещё оглянулся — живая, шевелится. А вот Клава, Клавдия Михайловна — кажись всё… Тоже там осталась…

— Чё ж вы!!!

— Пошла ты, дура; за своей дочкой сама следить должна!! Идиотка.

— А-ах! Я сейчас же туда, туда, за Натусей!

— Держите её! Куда?? Тут же тебя и застрелют! Не пускайте дуру!..

…БАМММ!!! — оборвал шепотки, слова, крики и визги последний удар набата, призывая к молчанию.

Опять под фонарём оказался Мундель-Усадчий, со своим неизменным портфелем; теперь кроме пота и блевотины воняющий ещё и бензином:

— Озерцы!! Братья! И сёстры. Никто, я повторяю — никто не ожидал такой подлости и такого коварства от подлой клики шакалоподобных крыс, фашистских тварей, ублюдков и подлых убийц, клерикальных подонков с пригорка!!

Он строго оглядел притихших озерцев, теперь стоявших вперемежку с бойцами дружины, и продолжил:

— Как последние сволочи, воспользовавшись благородным народным негодованием, воспользовавшись порывом народной души пойти и сказать всё в лицо подлым ублюдкам, коварные церковные крысы вместе с подлыми шлюхами ботоксного недо-фюрера Хоря, совершили очередное преступление!!..

Все горестно покивали, соглашаясь, что да — преступление, и, — без сомнения! — подлое!.. Но как же ты достал, Мундель-пропагандист… Но никто не осмелился даже намёком, словом, шёпотом дать понять, что… Не те времена, да. Не те порядки. Не на профсоюзном собрании.