Крысиные гонки (СИ), стр. 424

— Понимаешь… душа моя… просто мне это нравится. Каждый раз — новые ощущения, как при сексе с новой женщиной, только во много раз сильнее. Ощущения, понимаешь? Я ведь тебе говорю, — я Артист! для меня чувства, чувственные ощущения — очень даже не пустой звук! И не для меня одного. Вот возьмём Нерона…

— Вот только не надо римского императора ещё сюда приплетать! Не причём он тут!

— Ну почему же… Чёрт, иногда я жалею, что не курю — сейчас это было бы к месту… Почему Нерона — «не приплетать»?.. Только что из-за того, что он был император? Ну и что? Да, возможностей больше, — а суть-то одна.

— Тоже… Рим бы сжёг?

— Почему бы и нет… Красивое, должно быть, было зрелище! Необычное. Впрочем, дьявол с ним, с Римом и Нероном. Просто я где-то волк… А волк, хищник любит кровь. Просто так любит, понимаешь? Сам процесс… Вот секс. Возможен, и природой заложен — для размножения, но приятен сам по себе. Процесс, понимаешь?

— Ты ведь, Артист, хуже зверя. Тот режет для пропитания, а ты — для развлечения.

— Это не развлечение! — не согласился он, — Это Потребность. Я — Артист. Я — художник, если можно так сформулировать.

— Худо-ожник?? Ты о чём??

— Не поняла? Художник, когда пишет новую картину, получает от этого экзистенциальное эстетическое наслаждение. Как балетмейстер, ставящий новый танец… нет, художник, скульптор — это будет более правильная параллель… Так вот я, делая новый труп, от самого процесса получаю такое пронзительное по накалу ощущение, что…

— От процесса?.. Ты в компьютерные игры не играл ли? Там натурализма столько, что…

Он повернулся на бок, взглянул на неё с интересом:

— Верно, играл. Кровищи и натурализма там, в некоторых, более чем… Единственно, что не все органы чувств — я люблю сам, руками… Сейчас ведь и не поймёшь — то ли эти игрушки удачная сублимация для всякого рода маньяков… — он хохотнул, примеряя на себя это определение, — То ли, напротив, инкубатор этих самых маньяков. Интересно, что сейчас творится с новым, компьютерным, поколением, привыкшим к «невсамделищной» кровищи и к убийствам «понарошку», когда компьютерных игрушек враз не стало, а возможность реально пустить кому кровь — вот она!

— Да что творится… ясно что творится. Достаточно на Хроновскую дружину посмотреть — урод на уроде, за шоколад и сгущёнку убивают…

— Да… Это ещё что. Это у нас было слабо относительно развито, — а вот каково сейчас на Западе!..

— Да наплевать на Запад, Артист. Ты вот сказал, что ощущаешь себя волком. А вокруг кто — овцы?

— Овцы. Куры. Гуси… Дичь, одним словом.

— Артист — такие как ты ведь долго не живут…

— Живут, сколько могут. Это их жизнь. Другая порода, понимаешь? Другая порода, другой образ жизни. Не переделать, понимаешь?

— А ты пытался — измениться?

— Нет. Зачем? Это я, это сильнее меня. Зачем мне? Меняться? Нет.

— Жизнь ведь отнимаешь. Как так можно?

Он лениво усмехнулся:

— Вот этого обличительного тона только не надо. Ты тоже отнимала…

— Я??

— Ты. Когда на подруженьку свою навела, что готова она сдать меня… нас. Что, оттого что я душил — а ты только ноги держала, так ты и не причём?

Помолчали. Слышно было только как всхрапывал спящий юрист, да вдалеке, возле казармы, орали матерную песню.

— Да, конечно… Я это знаю.

— Вот. Ты, Мэгги, такая же убийца, как я. Впрочем, всё это неважно. Все убийцы…

— Вот так вот — все??

— Все. Если вдуматься. — Артист говорил с такой убеждённостью, что видно было, что на эту тему он думал раньше, и немало.

— В той или иной форме. Я вот — горло режу. Ты вот — ноги подружке держала, чтобы не дрыгалась. Кто-то солдат в атаку посылает. Кто-то на гашетку пулемёта жмёт, или на кнопку пуска системы залпового огня. Кто-то в продукты вредные пищевые добавки вводит, которые тоже — жизнь сокращают. Кто-то проектирует оружие, которым потом кто-то убивает. Кто-то это оружие делает. Кто-то собирает урожай и кормит тех, кто занят тем, что делает оружие, которым будут убивать… Понимаешь?..

Мэгги молчала, переваривая услышанное.

— Да ерунда это всё, Мэгги, скажу я тебе. Все, все убийцы, даже кто комара в жизни не раздавил. Что есть жизнь? А??

— Душа?

— Вот про душу только не надо. Сперматозоид с яйцеклеткой встретились — что, душа образовалась??

— Ну… может и так.

— Ладно, пусть так. В каждом эякуляте, — он кивнул на мусорное ведро, куда только что бросил использованный презерватив, — тысячи сперматозоидов. И каждый что? — может дать «душу»?? А мы их — в помойку! А?? Убийцы, нет?

— То — возможность. А то — уже свершившееся. Факт. А ты этот факт разрушаешь…

— Я факт сделал. Я же «факт» и разрушил — какая разница?? Грех делаешь ещё, скажи, ага. Нету души, Мэгги, нету! Я смотрел — ничего не вылетает из тела, ничего! Только глаза стекленеют. Нет души! — стало быть и греха как понятия нет! Грех — понятие социальное, не биологическое — понимаешь? Люди это понятие придумали. Человечество. Чтобы размножаться ему не мешали. Знаешь, почему во всех социумах за убийство наказывают, не думала над этим? Думаешь, потому что «грех»? Нет, — сам социум этим же грешит сплошь и рядом, только называет по-другому: казнь, война и так далее! А потому, что ничего сложного в убийстве нет; и тот, кто раз это сделал, пережил, принял, понимает, что просто это. Просто и легко. Самый простой способ решить какой-нибудь вопрос. Имущественный, чаще всего, конечно. Или как у меня — лично-эстетический. И ни-че-го в этом сложного нет; и человек, убийца, это понимает! А общество, социум, не может позволить, чтобы какой-то его член так просто решал свои вопросы! Если каждый начнёт так просто решать свои вопросы, то и общество очень быстро кончится! Человечество, в смысле. Только причём тут проблемы человечества и мои собственные желания? Мы существуем параллельно, и совсем не часто пересекаемся!

Снова помолчали. Попрыгайло на столе мерно храпел.

— А зачем жизнь? А, Артист?

— Ты сама знаешь. Просто чтобы жить. По-возможности избегая излишних мучений и наслаждаясь процессом. А в чём процесс будет заключаться, каждый решает сам: может быть, вон, как на пригорке, в молитвах и постах; или в «уколоться и забыться» как у наркоманов; может — в стремлении к власти или в чревоугодии… Я вот, кроме крови и предсмертных судорог ещё сладкое люблю…

Он заворочался, вставая.

— Надо пойти Мунделя поискать. Отморозит, дурак, себе что-нибудь, или вовсе сдохнет — а он полезен временами. Трусы не надевай пока. Приду — продолжим. Что-то меня от философии на секс тянет, да…

ГОЛИМЫЙ МАТЕРИАЛИЗМ

За время отсутствия Вовчика печка в каморке, в «Малом Штабе», погасла, и комнатка порядком выстыла; потому Вовчик, вернувшись «домой» с улицы, первым делом занялся растопкой. Сухие дрова есть, приготовленная лучина — есть, и вскоре в печке весело затрещал огонь.

Поболтав в воздухе закопченным эмалированным чайником, доставшимся в наследство ещё от бабки, Вовчик удовлетворился содержимым и поставил его на плиту, греться — после улицы горячий чай был бы очень уместен. Вроде и несильный мороз, но цепляет… Нет, можно пойти в кухню; там горячий сладкий чай для всех желающих, — но там и так сейчас столпотворение, хотелось побыть одному.

С улицы раздавались теперь широкие, раздольные звуки «Маньчжурского вальса», и не с компьютера или плейера — живьём: Степан Фёдорович наяривал на баяне, ему подыгрывал на гитаре Геннадий Максимович. Праздник, танцы возле церкви на утоптанной площадке, освещённой парочкой фонарей, — и, что характерно, несмотря на веселье, никаких тебе пьяных залихватских воплей, обычных в прежние времена на уличных гуляньях и в городе, и в деревне. Община! Хотя сегодня от сухого закона и отступили по общему согласию — всем подали по рюмке душистого самогона, настоянного на мяте и мелиссе, — но никакого пьянства, никакого тебе разгула… что значит дисциплина!

По лестнице раздались тяжёлые шаги — человек ещё не тронул дверь, — Вовчик по походке узнал: Отец Андрей.