Крысиные гонки (СИ), стр. 389

Вот и сейчас. Отец Андрей опять вздохнул, колыхнув немалым чревом под суконной курткой; поскрёб пятернёй в бороде, и зашёл с другого края:

— Оно бы надо, Володимир. Порядок штоб был. Благочестие. Для общины надо. Опять же… Ты видел — Верочка с перевязанной рукой ходит?

— Ну да. Обожглась, говорит. Ошпарилась. Кипятком. Когда с Катькой, с Катериной, то есть, на кухне дежурили.

Опять Отец Андрей вздохнул. Вот что делать, что делать, Господи вразуми! Ведь не скажешь же ему, остолопу эдакому, что Катерина на исповеди призналась, что, якобы случайно, плеснула подруге на руку кипятком, чтоб та не ходила по ночам к Вовчику-та! Нельзя сказать — нарушение тайны исповеди. И что любит она его, Вовчика; но любови своей волю не даёт. А он во блуде… Эх!..

— Да, ошпарилась… Вот. Я к чему, Володимир: вот ежели бы ты крестился… ежели б ты принял Христа в своё сердце, то и… несчастных случаев таких-то вот не было б!

— Да ладно! — ничего не подозревавший Вовчик отмахнулся, — Это-то тут при чём? Не влияет.

— Влияет, не влияет… Это только Бог знает. Да я — немножко. Тебе говорю — надо бы тебе…

— Ну перестаньте, ну что вы опять, Андрей Викторович! — уже взмолился Вовчик, — Сказал же я!.. Мне эти ваши молитвенные психологические реабилитации не надо — я так справляюсь.

— Придёшь, придёшь ты к Богу, знаю я! — выставив указующий перст, погрозил им священник, — Уверуешь! Не было тебе просто знака! Будет.

— Ну, будет так будет; я ж не возражаю; что сейчас-то говорить! — отмахнулся Вовчик, — Давайте лучше про хозяйство!

За дверью в прихожей затопали, стряхивая остатки снега, послышался негромкий разговор — «актив» подтягивался на совещание.

СОВЕЩАНИЕ. ОСОБЕННОСТИ ДЕРЕВЕНСКОГО БИЗНЕСА В БП-ПЕРИОД

Неплохо, неплохо. Вовчик сидел, слушал, поглядывал на соратников. Если бы не опасность со стороны деревни, со стороны Гришкиной банды, дела можно было бы считать идут просто замечательно! Конечно, с поправкой на нынешние времена.

Геннадий Максимович докладывал относительно продовольствия; все внимательно слушали.

Бабка Настя, рыхлая, полная, добрейшей души человек, заведовавшая «пищеблоком», промокая уголки постоянно слезящихся глаз кончиком платка, согласно кивала, слушая; периодически вставляя реплики.

Степан Фёдорович просто молча слушал, положив на стол большие, с вздувшимися венами, кисти рук. Вадим кривился, вертя в пальцах автоматный патрон — про хозяйство ему было неинтересно, у него, индивидуалиста, и в общине было теперь своё хозяйство.

Катерина сидела потупясь, Вовчик не мог поймать её взгляд. Такой же как у бабки Насти тёмный платок скрывал её лицо.

Хорошо, что не было Леониды Ивановны — каждое совещание с её участием превращалось в мини-скандал с обличениями и обвинениями — от перерасхода продуктов на завтрак до темы проповеди Отца Андрея и особенностей воспитания подрастающего поколения — вездесущая бабёнка, бывшая заместитель заведующей Районного Отдела Образования нахально лезла во все щели. Но сегодня, к счастью, её не было, и совещание проходило вполне конструктивно.

— … сейчас, по зимнему времени, я предполагаю увеличить в ежедневной раскладке количество жиров для большей калорийности…

Вовчик согласно покивал; вспомнил, как высказывал Отцу Андрею свои опасения насчёт зимы и питания, уж очень много людей… а тот сводил его в один из погребов общины, показал запасы. На Вовчика произвели впечатления шеренги стальных бочек, заполненных доверху зерном, обеззараженным, очищенным, продутым инертным газом для вытеснения кислорода — батюшка был не чужд новаций. Показывая свою компетентность в вопросе сохранения зерновых, Вовчик тогда поведал, что не худший эффект имело бы и просто выжигание кислорода помещённой под герметичную крышку прямо поверх зерна свечкой — но был покровительственно похлопан по плечу… все эти тонкости, на удивление начитанному выживальщику Вовчику, в общине знали.

С зерном был порядок. Зерно мололи ручной мельницей на муку, из зерна делали каши, пророщенное зерно использовали для производства самогона, — который, в свою очередь, всё более широко, сейчас, зимой, использовался для меновой торговли с деревней. То есть с углеводами был порядок, даже если не считать запас сахара — в общине, и у самого Вовчика. Всё это — кроме вполне себе богатого урожая, собранного в этот сезон; хорошо и надёжно сохраняемого.

Растительные белки давали фасоль, горох, чечевица; животные белки — запасы тушёнки и куриные яйца, иногда — рыба. Но на реку ходить было далековато и стрёмно — опасались провокаций. Негусто — но для выживания сойдёт.

«— Ничего! — говорил Степан Фёдорович, — Ничего! Разбаловались просто! Мясо им подавай! Беляши-котлеты-чебуреки!.. Вон, в наполеоновские времена среднедушевое потребление мяса в Европе было девять килограммов в год. В год, заметьте, не в месяц. И ничего — жили. И мы проживём.»

С жирами было хуже — но опять-же не безнадёжно: было и растительное масло, и несколько ящиков комбижира, что привёз Вовка. Вот повысить содержание этого вот комбижира в ежедневном рационе Геннадий Максимович и предлагал.

— Это хорошо, это хорошо — для калорийности! — поддержал молчавший Степан Фёдорович, — Благо есть чем. А вот как с калорийностью обстоят дела у деревенских? Как покойный Громосеев перестал паёк-то с района привозить — так, поди, и живут чисто на урожае? А это негусто…

Все воззрились на Вовчика, который в последнее время большое внимание уделял меновой торговле с деревенскими. Не сам, конечно, опасаясь светиться на импровизированном рыночке возле нового кладбища, но через «доверенных лиц»: Лику и Наташу, а также через пару женщин из общины.

Этот процесс, процесс мены с деревенскими, Вовчик поставил под свой персональный контроль, назвав «монополией на внешнюю торговлю»; лично раздавая указания: на что стоит обратить внимание, что выспросить в процессе торга, какие цены назначить и насколько можно «подвинуться» при торговле, а главное — на что торговать.

Несмотря на запрет старосты на торговлю с «пригорком», бизнес этот процветал; да и как иначе — деревня по сравнению с общиной была к зиме подготовлена не в пример хуже, не хватало самого очевидного — от ниток-иголок и тёплой одежды до «предметов роскоши» типа петушков на палочке из плавленого сахара, подкрашенного морковкой, производство которых организовал Вовчик, и самогона, позволявшего отвлечься Хроновским «бойцам» от мерзостей деревенского бытия.

Вот, как подозревал Вовчик, именно возможность разжиться самогоном и сладким и заставляло деревенское «начальство» смотреть сквозь пальцы на незаконный контрабандный товарообмен. До Вовчика доходили слухи, что сам Борис Андреевич оказался сладкоежкой, и в нарушение своего же запрета подсылал то жену, то кого-нибудь из родни Никишиной для того, чтобы сменять что-нибудь на Вовчиковы леденцовые петушки. Менялись и на заряженные батарейки-аккумуляторы к фонарикам — со светом в деревне было совсем плохо, вплоть до того, что кое-где, как в доисторические времена, жгли лучины; освещались самодельными масляными, нещадно коптившими, лампами; а заряжать аккумуляторы от генераторов редких ещё работавших машин могли не все. Пользовались спросом книжки, художественная литература — зимой в деревне было скучно. Книжками менялись «на почитать».

В обмен шли «с той стороны» носильные вещи, обувь — ни то из запасов, привезённых с собой или из деревенских загашников, ни то отобранные Витькиными бандитами на «большой дороге»; бензин, откуда-то поступавший в деревню; под большим секретом и очень сторожась — патроны к нарезному, краденые у Хроновских пацанов, или ими же «отстёгнутые» в расчёте на самогон. Деньги предлагали, ювелирные украшения, даже косметику — но Вовчик на это велел не вестись, брать только нужное для жизни. Даже пару милицейских раций удалось как-то под случай сменять — вдобавок к паре Вовчиковых «китайцев»; уж очень у кого-то из Хроновских «душа горела» после празднования дня рождения… Ну и — это была единственная возможность с обоих сторон прощупать, кто чем дышит.