Крысиные гонки (СИ), стр. 364
Влад молчал.
— А этот, толстый, в подземелья эти погнал всё ж таки людей… Грит — штука талеров за мёртвого хозяина коттеджа, две — за живого. А он — вишь где!
— Обманет… — мотнул головой Влад, — Крохобор ещё тот. Впрочем, пусть лазят…
— Вот и я о чём. Не, ты правильно — мы тут зондеркомандой работать не подписывались…
Влад поморщился. Ему, привыкшему в бизнесе всё раскладывать по полочкам, не нравилась эта явная нелогичность самооправданий. Да, мы отмычка. Да, нам не нравится этот тухлый фашизм, который затеял тут Лижко с командой. Но… нам за это деньги платят… Мы — только отмычка… Не мы же этих… баб и детишек в подвале постреляли… но… мы туда, «в крепость», вход пробили — без нас они б и сейчас были живые… включая этого Виталия лысого и молодую певичку. Работа у нас такая. Инструмент мы… Ну, подписались мы под это…
Он убеждал себя — но получалось неубедительно. Ну и нечего, значит, самооправдываться. Бизнес есть бизнес.
Он вздохнул. Нет, правда, правильно, что отпустил этих парня с девчонкой. Сумеют выбраться — поживут ещё. Хватит на сегодня убийств.
Идиотский какой-то сегодня день выдался. Суетливый, кровавый — и без делового «выхлопа» по существу.
НЕ ВЕЗЁТ ТАК НЕ ВЕЗЁТ!.
Валерка Чепиков считал себя невезучим. Ну не везло ему по жизни, и всё тут! Это он сам так считал; и пацаны, с которыми тёр за жизнь, тоже подтверждали: реально, типа, Лерыч, не прёт тебе; наверно, мама тебя стоя на кафель родила, на бегу, гы-гы-гы-гы!
И всё из-за баб.
Чиста конкретна из-за них, проклятых. Всё зло из-за баб! — правильно говорил папахен, бывало, набухавшись, пока не перекинулся из-за цирроза печени.
Ну в натуре же… Как пошло после школы всё через жо, так и шло до сегодня: в восьмом классе как-то решил подшутить над Лялькой, стройной такой конфеткой, которой втайне симпатизировал… Подшутил немного неудачно — Лялька у школьного выхода стояла, на лестнице, ждала подружку; Валерка тогда с пацанами за углом курил. Ну и… решил подшутить, по-пацански; опять же и внимание проявить, и перед пацанами прорисоваться: подкрался к ней со спины, пригнувшись, да и дёрнул её за лодыжки. Как-то с пацанами такой номер обычно кончался более или менее бряком на руки, потом матюками и дружным вокруг гоготом, но тут вышло как-то неудачно: Лялька глупо как-то не ухватилась за перила, или там не на руки стала падать, а, идиотка, только взвизгнула и, наоборот, руки к груди прижала. Ну и… лицом на ступеньку. Ротом. В смысле — передние зубы сломала. Совсем. А мамаша у Ляльки в той же школе работала училкой английского, и была такой сволочью, что её все старшеклассники боялись, и даже завуч — так она всех стрОила… Когда про дочу свою — и про Валерку, она узнала — то чуть не перекинулась; а вообще если б подохла — было бы только всем лучше; но она, падла, не померла, а включила на все рычаги — и Валерку из школы попёрли… Хорошо хоть не посадили; а могли уже тогда — списали на «глупо пошутил»; хотя на суде мамка Ляльки орала, что если б перенесицей или там виском… порывалась Валерку придушить прям в зале — умора!..
Зато Валерка у пацанов стал в авторитете — через суд прошёл! а некоторые старшеклассники стали за руку на улице здороваться — англичанку в выпускных здорово не любили.
Второй раз он влетел на мелкой краже в супермаркете — и опять же из-за тёлки, тупой и жадной Гальки. В этот супер они ходили ни однажды; и каждый раз прокатывало — надо было только не борзеть; но в тот раз падла-Галька додумалась не коробку конфет скоммуниздить, вернее — не только коробку конфет, а ещё и бутылку Мартини местного разлива под куртку засувала. Под мышку, штоль. Типа «У Надюхи день рождення, западло без Мартини!»
А на кассе эта бутылка у неё из-под полы вывалилась, прям на пол… Охранник тут же подлетел, стал её за рукав хватать — а Галька стала орать, что не её это, и чтоб не хватал! Можно было б лехко уйти — Валерка потом часто думал, что и надо было уйти, — фигли они б тёлке сделали? — но он, мудак, вписался за кошёлку; кипиш начался, есчо вертухаи супермаркетовские набежали — и Валерку повязали. Вместе с Галькой, натурально. А потом, в ментовке, и у него нашли — и крабов две банки, и филе лосося, и ещё какую-то консерву. И ножик-выкидуху, который он в кипише и не думал доставать — он же не дурак?.. Лосося особенно жалко было — но потом стало не до лосося, и не до Гальки, и вообще…
Короче, из-за этой лохудры — и из-за ножика, на который менты особенно возбудились, и из-за Мартини сраного — припаяли им статью как «за крупное», и «организованной группой», и «неоднократное» — у жадной дуры Гальки дома потом много шмоток с городских магазинов нашли, хотя Валерка-то там при чём??. Но разбираться особо не стали — и впаяли два года. Галька — дура, которой дали всего год, ещё писала ему, сука — он не отвечал, нах надо? С зоны на зону переписывацца — ни дачек, ни свиданок, нах такая заочница нужна? Тем более пацаны с отряда с его истории угорали по-чёрному и чифирь ему не иначе как «мартини» называли…
А когда откинулся — всё уже завертелось… Все эти «за свободу!» и «против олигархов!». Ну, Валерка тож поучаствовал — не на завод же идти? К тому же «за свободу» и «против…» поначалу нормально платили и кормили-поили.
Потом «свобода победила», и платить перестали. А, наоборот, стало надо вдруг куда-то записывацца ехать «воевать». В смысле «за свободу которая победила» — но теперь ни то чтоб на неё не покушались, ни то штоб ещё куда-то эту «свободу» продвинуть, — Валерка особенно не вникал.
«Воевать» особенно не климатило; но делать особо было тоже нЕчего — сразу после «отвоевания свободы» с работой, вообще с заработками в «свободных регионах» похужело, а жрать, что характерно, хотелось каждый день, и одеться надо было…
Как-то не нашёл себя Валерка в новых, бля, «экономико-политических условиях», а вот бывший корешок школьный, Артур, наоборот нашёл. Встретил ево как-то — всё по-прикиду: штанцы с подвисоном, лапти — топсайдеры, а на мизинце гайка с камнем, и в обоих ухах по тоннелю. С распальцовкой объяснил бывшему однокласснику, что «занимаецца он сельским теперь хозяйством», а точнее — «животноводством», а ещё точнее — «разводит племенных тёлок для денежных, но без должного экстерьера, хряков!»
На прямой вопрос Валеркин «- Чо, блядями торгуешь?» Артурчик обиделся, и заявил, что «бляди — это на вокзале за чебурек надкусанный», а у него — «сладкий товар» и «благородное сутенёрство».
На зоне Валера жЫзнь маленько уже просёк; быковать и смеяцца не стал — ибо нихера не смешно, если чувак при денежном деле и при баблосах, хоть пусть он хер сосёт; а ты со справкой до сих пор бычки стреляешь. И потому Валера мигом извинился; и кинул в свою очередь намёк, что нехило бы подсобить другану косарем-другим, ибо «потом отдам, век воли не видать!»
На что Артурчик резонно заметил, что «друганы кончились в школьном туалете», «век воли не видать» нихера на долговую расписку не тянет, и «по четвергам я не подаю». Но потом снизошёл до бывшего одноклассника и предложил работу. Нормальную такую работу — телятник по клиентам сопровождать.
Вообще таких хлопцев «на выездные заказы» у Артурчика было трое; и Валерка нормально вписался в коллектив. Работа была не то чтобы трудная, но нудная и малооплачиваемая — Артур был пацан прижимистый, как настоящий коммерсант. Валерке выделили полуубитую малолитражку, основное достоинство которой было то, что она мало потребляла бензина. Ни вида, ни пафоса — на такой даже стыдно тёлку подвезти, если не по работе — зато бензин за счёт фирмы; и ещё Артурчик сказал, что «если будешь бенз воровать или там машину поломаешь — будешь девочек по адресам на велике развозить, типа велорикши, хы!»
Когда звонил клиент и «заказывал девочку» — Валерка заводил свою букашку, сажал туда выбранную по телефону же шалаву, и вёз в адрес. Там его обязанность была в адрес зайти первым, осмотреться — чтобы не было кидняка, или, скажем, незапланированной групповухи. Артурчик, хотя «на выезд» и отправлял тёлок не высший сорт, но всё ж таки своих кобыл берёг.