Крысиные гонки (СИ), стр. 230

Артист что-то подобное слышал, и сейчас эта мысль пришлась ему по душе. Наклонив набок голову, как бы искоса рассматривая говорившего, он мысленно обсасывал эту мысль — всё же он был Артист… Показательная казнь… а что! Жестоко. Кроваво. Должно смотреться, да. Непременно на рассвете. «…Кровавый свет зари

Уж пал на головы склонённые

Готовых к казни…»

Да! Непременно на рассвете, и чтобы дымка… хорошо бы туман… кровавая подсветка софитами… чёрт, нет тут софитов, и вообще не сцена. Впрочем, и без софитов сцена может получиться сильной! Нет, действительно — прекрасная мысль!

Журналиста поддержал юрист:

— Причём казнили тех их же товарищи — это наиболее сильно действовало и на них самих, и на окружающих. Забивали камнями…

— Ну, это уж перехлёст… — Артист уже улыбнулся. Да, и кроме самой сцены это выход. Страх — он сплочает. И совместное убийство — тем более. Хорошая, годная мысль — молодец журналюга, не даром его, поганца, кормлю тут!

— Ничего не перехлёст! — не согласился осмелевший, почувствовавший поддержку своей идее Мундель, — Дружина… такие случайные союзы и целесообразно скреплять кровью! Причём…

Продолжил юрист, уже из своей практики:

— В замкнутых уголовных сообществах такое принято. Для укрепления власти вожака и дисциплины в банде. Скажем, выбрать самого слабого, спровоцировать, чтоб возразил что-нибудь и побить его, возможно сломать ему что-нибудь. При всех. И ещё заставить каждого члена банды ударить его хотя бы по разу. Такой своего рода ритуальный жест даёт толчок, как бы порождает совместную психологию группы. Превращает стадо в стаю!

— Каждого заставить… хорошая мысль! «Кинжалы напитавши ядом…» Продолжай.

Мундель продолжил:

— Такие вещи, из древности, всплывают и в не столь давние времена. Да, собственно, всё новое — это хорошо забытое старое.

Вот Троцкий в Петрограде такое практиковал, среди красноармейцев. Он вообще говорил: «Солдат должен быть поставлен перед выбором между возможной смертью на фронте, и неизбежной смертью в тылу.» Уравновесить страх, так сказать. Большой практик был!

— Уравновесим!.. — многообещающе кивнул Борис Андреевич, — Ну что, пошли поедим? Заодно и оговорим детали.

ДЕЦИМАЦИЯ

Было раннее утро, когда жители Озерья, поёживаясь от утреннего холода, собрались у бывшей конторы, потом бывшего девичьего общежития.

Сначала Артист планировал устроить акт «децимации» за деревней, лучше всего у нового, свежего кладбища; добавить, так сказать, туда могилок. А лучше вообще сделать красиво — убить, — и прямо в могилу, в свежую яму, ещё пахнущую рыхлой землёй, столкнуть труп… но… Но! Сценарий действа приходилось подстраивать к существующим реалиям, и Мундель-политтехнолог подсказал: к кладбищу ещё идти надо, идти будут вместе, разговаривать, ещё, чего доброго, договорятся о чём… опять же кладбище как на ладони, от церкви увидят с колокольни, могут вмешаться… зачем это?

Решили делать возле бывшей конторы, в центре деревни, на вытоптанном плотно пятачке, где в прошлом так и не собрались никак положить асфальт, а лишь давным давно засыпали гравий. Камешки давно уже вросли, втоптались в землю, образовав деревенскую «площадь». На углу дома, с края крыши, висел кусок рельсы и лежало стальное же «било» — место для общедеревенского «сбора по набату». С другой стороны дома виднелся деревянный, потемневший уже от дождей, нужник «на три очка» — строение, возведённое в порядке шефской помощи «коммуне» и за остатки досок друзьями — «Володями». Там же, на этой маленькой «площади», на краю, торчал старый, ещё «досотовых» и «докабельных» времён телефонный столб — длинное тёмное бревно с перекладиной, обычном месте обиталища крикливых деревенских ворон, прикрученное к бетонной, вкопанной в землю, свае. Этот столб должен был сыграть немаловажную роль в предстоящем «представлении».

«Децимации» в римском понимании явно не получалось — какие «десятки», когда всего-то «дружинников» было четырнадцать человек, считая командира-Витьку. Решили, что нужно будет выбрать и казнить одного. Одного — достаточно, но у всех на виду, и показательно. Тогда же, за обедом, при деятельном участии в обсуждении юриста и журналиста, староста и создал свой «план». План, который должен был сплотить дружину, связать её кровью, и вселить ужас в остальных жителей. А то уже пошли разговоры что и «делиться урожаем необязательно»… Выбрали жертву.

Днём ещё Витька обежал дома всех своих «солдат», и переговорил с каждым. Каждому ясно дал понять, что именно из-за него, да-да, именно из-за тебя, сукиного сына, чуть не перебили из засады всю дружину и всю деревню; что если бы не твоё личное, индивидуальное бегство, ничего бы и не было… А что было?.. А ты, гад, сбежал?? Ничего не знаешь?? Знаешь, что тебе за это полагается?? Вот и делай, что тебе сказано, потому что, учти, ОСТАЛЬНЫЕ на тебя очень злы… Что, «все побежали и я побежал?..» Это ты, сука, перед родительским комитетом в школе за курение в школьном же туалете мог так оправдываться. А здесь такое не прокатит, ты понял, сука??! Вот. Ружьё хоть не потерял?? Молодец. И потому слушай сюда — завтра в шесть утра как стукнет набат на «общий сбор», вы с Сашкой обходите вот этот и этот дома, и всех… ты понял — всех!! — сгоняете на пятачок перед конторой. Время на сборы — 20 минут. Кто не пойдёт — тащить силой! На пизд. лях, бля!! — Витька дико вращал глазами и хватался за кобуру, в общем, он был очень убедителен.

Это проняло; и на площадку, которую Артист про себя назвал уже «лобным местом», собрался утром весь народ Озерья, исключая, может, двух-трёх уж совсем малоподвижных стариков. Даже две-три мамочки с грудными детьми были тут. И пацанва — городские тинэйджеры, дуреющие от деревенской вольницы и безделья. И Мэгги. И Пётр Иванович со своей городской роднёй. И даже родители Ильи были тут — Илья остался один, всё ещё без сознания, не приходя в себя, дома… У Витьки даже мелькнула мысль, что стоило бы разом покончить и с его недругом, с Ильёй, но… пусть. Никуда не денется. Ему потом что-нибудь «ещё повеселее придумаю», решил он, пусть только в себя придёт…

Не было Вадима с семьёй — его не «пригласили», да он бы и не пошёл — он как раз занимался переездом на новое место жительства, несколько удивляясь внезапно обезлюдевшей деревней…

Староста с Мунделем стояли особняком, наблюдали.

Собрались, переговаривались, гудели, обсуждали вчерашний ночной взрыв. Собственно, благодаря тем же дружинникам, которые были из семей, в общих чертах, что произошло, знали, не знали только деталей. Вот эти детали и «подал» им, населению, как и договаривались, юрист Вениамин Львович. Он был красноречив:

— Приветствую вас, односельчане! Мы собрались с вами здесь, чтобы почтить скорбным молчанием память нашей односельчанки, Инессы Аксеенко, как вы уже знаете, зверски убитой варварами «с пригорка», подлыми клерикальными крысами, которых мы до сих пор ошибочно считали своими товарищами. Да, вчера ночью она скончалась. Это варварское убийство не должно остаться безнаказанным! Мы…

— Так что случилась-та?.. Что так бумкнуло?? Вся банька разворочена у Ляксандровны-та внука. Газ, што ле, взорвался?.. Инка-то што — уже?.. Ай-яй-яй… как это оне… А стрелял ночью кто? Опять энти?.. гастеры энти??.. — не дав оратору внятно и последовательно изложить суть загалдели деревенские-эвакуированные. Толпа, бля. Массовка…

— Ти-хо! Молчать!! — с привизгом заорал Витька, наткнувшись на жёсткий, прицеливающийся взгляд Хозяина, и поняв, что «пора себя поставить», — Это вам не профсоюзное собрание!! Молчать, суки, и слушать, что вам говорят!!

В основном-то действительно замолчали; часть испуганно, часть изумлённо, и только старикан этот, бывший директор лесхоза, вылез:

— Нехорошо, молодой человек, людей «суками» называть; вы, знаете ли, не на зоне!

Витька только покосился на него и про себя решил, что этот старый козёл вместе с Ильёй будет следующим кого он «проредит» тут, в деревне. Слишком дофига язык распускает. Авторитет, типа. Старая сволочь. Зажился уже.