Крысиные гонки (СИ), стр. 228
Он лежал в чистой, до изумления чистой постели, на выглаженных простынях. Чёрт как же здорово! Кольнула мысль — как там Вовчик?.. Он-то тут в безопасности, а друг… Не сбежал ли он, Владимир, черезчур поспешно из Озерья, не променял ли дружбу на безопасность и комфорт?
День был насыщенный событиями. Глаза слипались. Так и недодумав мысль, он начал погружаться в сон, напоследок твёрдо решив что при первой же возможности вернётся в Озерье; и, конечно, не с пустыми руками, а выполнив все заказы и по возможности усилив свой арсенал. И тогда мы покажем Витьке где раки зимуют…
В дверь негромко постучали. Сон сняло как рукой. Нащупал под подушкой рукоятку пистолета. Прислушался. В дверь негромко поскреблись.
Встал, сдвинул предохранитель на пистолете, патрон в стволе. Подошёл к двери, щёлкнул замком. Собственно, он, ещё не открыв дверь, уже знал кто за ней будет.
Да. За дверью стояла Наташа в ночной рубашке.
— Вовка. Думай обо мне что хочешь — но я к тебе!..
ПОВЯЗАТЬ КРОВЬЮ
Инесса умирала тяжело и довольно долго. Только к утру прекратились её надрывающие душу стоны. К этому времени её перенесли из-под обломков в бывший Вовчиков, а теперь, несомненно, уже её дом; вокруг неё хлопотали Алла и Зульфия, а Гузель с ружьём в руках не сводила глаз со двора. Увы, спасти пострадавшую было уже нельзя…
Взрывом Инессу выбросило из баньки; изломав, исковеркав о разлетающиеся от взрыва же брёвна, но не убило сразу — повезло? Нет, конечно, не повезло — после того как огненный пузырь взрыва разметал ветхое строение, отшвырнув её как мятый клочок газеты, именно там, куда она упала, начался пожар — с этой стороны баньки явно внутри стояло что-то легкогорючее. И она горела тоже…
Она, как ни странно, даже не потеряла сознание; контуженная и заваленная разгорающимися брёвнами, она дико, надрывно кричала, вселяя ещё больший ужас и смятение в мечущихся по двору и ничего не соображающих Витькиных «солдат».
Банька, развалившись от объёмного взрыва внутри, компенсировала ударную волну, и из дружинников физически никто не пострадал, но «морально-волевое состояние личного состава», как сказал бы бывалый военный, было ужасным: настроившиеся на лёгкий и безопасный расстрел появившихся в дверном проёме Вовчика и Катьки они были потрясены произошедшим: эта внезапная вспышка, оглушающий взрыв, брызгами летящие стёкла окон, рушащиеся стены — и дикий вой горящей заживо Инессы…
Парни, обалдев от взрыва, бестолково метались по озарённому пламенем двору; кто-то сдуру и видимо по инерции вдруг начал стрелять в дымящие, разгорающиеся развалины баньки, ещё более усугубив неразбериху.
Витьке прилетело не то щепкой, не то осколком стекла в лицо, в щёку под правым глазом, и он скорчился за углом дома, с ужасом чувствуя кровь под пальцами руки, зажимающей лицо. Что щепка или осколок — это он понял потом, а тогда, в те первые секунды после взрыва, он всерьёз верил, что смертельно ранен; и, что это… засада, а что ещё?? И, что сейчас подойдёт Вовчик или, что ещё страшнее, понарошку уехавший Владимир, и, без сомнения, добьет его выстрелом в голову, как он только что планировал убить Вовчика… Ужас вжал его в брёвна дома, выдавив из головы все мысли кроме животного ужаса, отнялись ноги — а тут ещё этот вой Инессы…
Из дома выбежали Кристина и Альберт, они не поняли сначала, что это кричит их мама, а когда поняли — бросились к ней, пытаясь голыми руками раскидать, растащить завалившие её пылающие доски, и брёвна — безуспешно, они только обожгли себе руки. Рыдая и проклиная непонятно кого, они всё пытались призвать на помощь Витькиных бойцов, но те, лишившись командования, расползались в темноту как тараканы.
Ещё большую сумятицу внесла стрельба за огородом, в доме, а потом возле дома Вадима. Начавшись с нескольких одиночных выстрелов, она быстро переросла в трескотню коротких очередей, причём там явно палил не один автоматический ствол… Кто-то из парней крикнул «- Засада!» — и бегство дружинников стало массовым. Через заборы и соседские огороды, спотыкаясь на грядках и падая в темноте, парни, только что собиравшиеся легко расстрелять Вовчика с Катькой, драпали по домам, к родителям!
— Ма-а-мааа!! — орал Артурчик, тряся обожжёными руками; визжала Кристина… за огородом продолжали, пусть и реже, трещать выстрелы… распад Оршанской Дружины имени Че Гевары был полным. В эту ночь, знай о происшедшем, власть в деревне можно было взять голыми руками…
Но Вовчик не знал. Он так и не пошёл обратно в деревню, разбираться, кто и зачем стрелял — убедила Катя. Убедила тем, что:
«— У Вадима дома на каждого по стволу, а то и не по одному; он, чтобы не случилось, всегда отобьется; да и нет к нему у «дружинников» и старосты особых претензий. А вот у нас твой автомат и пара нормальных стволов — всего-то! не самопалами же однозарядными отбиваться, если сейчас дружинники хроновские ломанутся «на пригорок» счёты за мину сводить?? Ты, Хорь, нас одних тут бросить хочешь что ли??..»
Мишень была выбрана точно и поражена безошибочно — оставить одних, почти безоружных девок было для Вовчика положительно невозможно; оставить автомат Катерине и переться в деревню безоружным тоже было не вариант… и он согласился, что нужно, напротив, спешить к церкви, и занимать на всякий случай, с наверняка сейчас перетрусившими девчонками и батюшкой с его древним револьвером, круговую оборону.
Так и сделали.
Ночь прошла беспокойно; но «на пригорок» так никто ночью не сунулся. Да и стрельба в деревне постепенно утихла. Под утро угомонились и собаки, в рассветной синеве только дымок над бывшей банькой указывал на место ночных событий в Озерье.
Утром уже, выставив постовых из общинников, а, главное, посадив на колокольню нового дозорного, вымотавшийся за нервную ночь Вовчик пошёл спать.
А в доме старосты, где теперь, после «трагической гибели» хозяйки-старушки он был единоличным хозяином, утром шёл разбор…
В комнате сидел «актив»: сам староста Борис Андреевич, его сосед по дому и верный соратник-телохранитель Мундель, и невыспавшийся и злой юрист. В углу на табуреточке сидел с понурым видом Витька. Он периодически трогал кончиками пальцев плотно умотанную бинтом щёку — неопровержимое свидетельство того, что он сражался — и был ранен. Собственно, во многом как раз и решалась его участь — как бы то ни было, он в очередной раз проср. л порученное ему дело: захватить или расстрелять Вовчика с Катькой. Он только что поведал о произошедшем, всячески напирая на то, что «сука, дура, идиотка Инесса сама, видимо по незнанию, заманила их в ловушку, за что, сука, дура и пострадала. Умерла, да. От ожогов и травм.»
Борис Андреевич в последнее время заметил за собой сильную тягу к сладкому; по мере того как закончились запасы сладостей привезённых ещё из Мувска, приходилось выкручиваться — вот и сейчас он перекатывал из-за щеки за щёку самодельный карамельный леденец из плавленого сахара с добавками сока, и со вниманием слушал. Ему было не по себе.
Юрист же тоже только что подробно и в красках поведал о произошедшем ночью у него, вернее — у Вадима в доме, где он с семьёй квартировал…
Тогда уже все легли спать; как обычно разобравшись строго по «своим половинам жилплощади», и ничего, казалось бы, не предвещало сюрпризов, как через огород, у соседа грохнул этот взрыв. Проблеском, как при грозе, только ближе и сильнее, светануло в окна, резанув по комнатам резкими ломаными тенями от предметов.
Как подброшенные, все повскакивали и стали быстро одеваться; зажглись фонарики и светильники; что случилось, что так жутко грохнуло, почему кто-то дико кричит — ничего не было понятно. Поначалу все почему-то решили, что село подверглось артобстрелу; побывавший ранее в горячих точках отставной милиционер даже приказал своим домашним, как оденутся, тут же и спускаться в погреб под домом, спасаться от последующих снарядов… Собственно, в этой суматохе, осложнённой взаимным недоверием и подозрениями, и случилось то, что случилось — Вадим, открыв крышку погреба, первыми предложил спускаться туда семье жильца-юриста, не рискуя, и не без оснований, оставлять тех над собой… юрист отказался.