Крысиные гонки (СИ), стр. 187

Борис Андреевич вышел вперёд перед односельчанами и поднял руку, призывая к молчанию.

— Дорогие односельчане! Вы видите какая беда обрушилась на наших соседей! Не время сейчас устраивать склоки и разбираться кто в чём виноват. В это тяжёлое для нас всех время, когда рядом лежат ещё тёплые тела бандитов, и мы слышим стоны раненых наших сограждан, нам надо…

СМЕРТЬ ЗА СМЕРТЬЮ

Укладывались спать. В забитое фанерой окно в пустой комнате на втором этаже хозпостройки по соседству с кельей Отца Андрея порывами бил по-осеннему уже сырой и холодный ветер. Было зябко. За стеной что-то бессвязно бормотал и ворочался пьяный священник.

Вовчик морщился, стараясь поудобнее положить перевязанные бинтами руки — под вечер у него поднялась температура и порезы стали болеть. Особенно серьёзна была рана в груди; хотя и осмотревшая её Алла, специально пришедшая из дома с фельдшерской сумкой, и сам Вовчик заверили Владимира что она для жизни неопасна, сейчас грамотно обработана, и через пару дней начнёт заживать. Но, конечно, на неделю-две о какой-либо работе придётся забыть.

Комнату чисто подмели; девчонки вместе с Владимиром сходили в деревню и помогли перенести из Вовчикова дома кое-какие вещи, призванные скрасить ночевку в неприспособленном помещении: спальные мешки, одеяла, пару матрасов, светильник. Владимир, не расстававшийся с автоматом, прихватил и свой «драп-мешок»: перспектива что сматываться придётся быстро и налегке была вполне реальна.

Поужинали горячим — благо «общинники» были рады угощать своих спасителей.

Остаться на ночевку «на пригорке» решили по нескольким соображениям: бандиты убили троих из семи мужчин общины, ещё двое, включая Отца Андрея были ранены и так или иначе никакого сопротивления оказать повторному вторжению не могли. И, хотя большая часть нападавших была убита или тяжело ранена, опасность что их укрывшиеся в лесу товарищи, хотя и лишённые теперь огнестрельного оружия и руководства, вернутся за ними и чтобы отомстить, была вполне реальна. Уцелевшие общинники так просили Владимира не бросать их, так жалобно и с надеждой заглядывали ему в лицо, что отказать было невозможно.

Девчонки из коммуны, во второй раз за несколько месяцев насмотревшись на трупы и лужи крови, да ещё после страшных новостей от старосты, ушли в деревню бледные, и увели Катьку, однозначно заявив что прямо завтра с утра «начинают переезд»; что будут обустраиваться здесь же — уже и пустующее помещение под «общагу» присмотрели. Конечно, если Вовчик и Владимир с автоматом будут тоже «в общине» — защите от хроновской дружины уже никто не верил. Владимир пока не озвучивал им своё намерение уехать в ближайшие день-два.

Собственно это было и в интересах самих парней, ночевать в церкви: нагрянь вдруг ночью Громосеев с «карательным отрядом» — появлялось лишнее время чтобы сделать ноги из теперь уже негостеприимной деревни — девчонок предупредили чтобы отсигналили. Кроме того нужно было поговорить, обсудить дальнейшие действия.

Четверых раненых бандитов, кое-как перевязав и связав, снесли в склад в той же постройке, до прибытия и решения как с ними поступать товарища Громосеева, — добивать их, несмотря на уверенность Вадима что «за этим дело не станет» никто, включая Хронова, конечно не стал.

Нападение, да ещё с такими жертвами, перевернуло всю до этого более-менее мирную и размеренную жизнь деревни. Обсуждений хватит на день-два, потом всё будет зависеть, как думал Владимир и как обсуждали с Вовчиком, от того с чем приедет Уполномоченный. Даст какие-то гарантии безопасности — например сумеет переловить по лесу сбежавших гастеров и примерно их наказать, — возможно всё и останется как было. Вот только трудно было предположить, чтобы Громосеев с никоновскими хлопцами, сумевшие всего-то прогнать южан от своей деревни, вдруг решат рисковать, отлавливать отчаянных теперь «гостей» по чужому лесу… Хроновская вот дружина однозначно устраивать что-нибудь вроде «прочёсывания» отказалась.

Не будет гарантий — будут сползаться, кучковаться вокруг центров силы. Уж очень страшно!

Пока что этой силой в деревне был вот он, Владимир с автоматом; несомненно — Вадим, к которому уже попросились «на переночевать» две особо перетрусивших семьи с детьми; Пётр Иванович с его двустволкой, — и, куда деваться, всё же и Хроновская дружина. Как-никак — а два ружья.

В общем здесь, «на пригорке», было надёжно. Хотя за церковью рядком лежали трупы бандитов; в самой церкви — тела убитых общинников: трёх мужчин и двух женщин; а в помещении склада стонали жалобно четверо раненых пленных, — всё же каменные стены, хороший обзор и второй этаж давали определённую уверенность. Ну и, конечно, автомат с боезапасом. Собственно, девки уже сегодня готовы были ночевать здесь же — так перетрусили; только что обещание Вадима отпустить на ночь в общагу Гульку с ружьём позволило отмазаться от такой перспективы.

Когда собирали вещи для ночёвки, Владимир зашёл и в баньку. Там всё было перевёрнуто. Ну конечно же, чёртов Альбертик, а то и Инна с Кристиной постарались — искали что ещё кроме автомата они с Вовчиком прятали в баньке. Прижать — не признаются ведь! Ну да и чёрт с ними. Скоро весь дом им останется.

— Как ты, Вовчик?

— Ничо.

— Нашёл свой нож-то?

— Девки вернули. У пацанов отняли — подобрали, поросята, прямо в крови, и хотели приватизировать. Вот фиг им. И мультик свой забрал с церкви. Вот насчёт второго ножа я всё думаю, Вовка. Ну, чтоб на голени. Как ты думаешь, если…

— Вовчик, плюнь. Хоть ты весь ножами обвешайся — решает огнестрел.

— Да знаю я… Но всё же.

— Насчёт Надьки — что думаешь?

— Насчёт Надьки… дааа…

Сообщение старосты что вот, мол:

«— Чёрная пелена накрыла наше прежде светлое Озерье — да, дорогие односельчане, не только в общине сегодня потери, это просто какой-то чёрный день, недаром и небо вот дождём плачет, — да, ушла сегодня из жизни и Надежда наша… нет, не в смысле «надежда вообще», а Надя, Надежда… Не выдержала нашей жизни, не… Да. Покончила с собой. Сегодня обнаружили её в сарае повесившейся…» повергло всех, а особенно девчонок из коммуны в шок. Сильнее чем побоище в церкви, страшнее чем шеренга трупов за церковью. То были чужие; Надька же была своя, к ней привыкли, с ней общались почти каждый день. Кто-то истерически вскрикнул. Кто-то зарыдал. Как, почему?? И почему именно сегодня?? Да как так???

— Повесилась… — скорбно повторял староста, — Сегодня ночью. Последние дни она была сама не своя… Вот, Мэгги… то есть Маргарита скажет…

Стоящая в толпе Мэгги печально кивнула. От неё отодвинулись, на неё посмотрели с ужасом.

— Да как же так, Мэгги?? Как это можно, — я её вчера ещё встречала, она ничо и никак… Чтоб Надька?? Да не может этого…

— Вот так вот… — скорбно продолжал староста, — Утром её сняли из петли… Я вот и сосед мой, Сергей Петрович. Увы.

— Мы и не знали, мы и не слышали ничего, вот ужас-то так ужас! — залопотала было тётка, соседка Мэгги и покойной теперь Надьки. На неё шикнули.

— Ночью. Ничего не сказала, встала и вышла. — без выражения сообщила Мэгги, — Я думала по нужде. Уснула. А утром…

— Депрессия, — авторитетно заявил тут же юрист, — Бывает. Суицидальные мысли на фоне бытовой неустроенности и отсутствия перспектив.

Снова заохали бабки, девчонки обступили Мэгги, расспрашивая. В этом галдеже почти незамеченным прошло известие что и бабушка, хозяйка дома старосты, тоже… нет, не повесилась, конечно, но упала в погреб. Сломала шею. Умерла. Сразу, да. «Вот такой вот ужас накатил на нашу с вами деревню, милые мои…»

Отслеживая реакцию, он подумал не будет ли уместным сказать стихами, что-нибудь вроде: