Крысиная башня 2 (СИ), стр. 228

Ещё скрип; осторожные шаги. Может, кто из дружины?? Не, те бы не стали красться.

Так и есть — дверь распахивается с пинка; и в проёме появляются два ствола — и два слепящих фонарика! Быстро обшаривают световыми лучами помещение: Толстый сидя перед печкой с открытой дверцей, и не повернулся в их сторону, тщательно ложкой доскребая остатки каши из кружки. А ещё ведь есть сахар! Сейчас он организует себе чаёк. В ту же кружечку… С батончиками. Жёсткие — но если размочить в кипятке!.. Он уже вновь приложился к самогону, и его слегка вело.

Вошедшие в комнату Аделька и Бабах осмотрелись: нет, Хронова тут нет… Один какой-то только малохольный сидит, раскачиваясь, возле печки.

Бабах тронул его за плечо:

— Слышь…

— А?.. — поднял тот безмятежное лицо.

— Ты чего тут?

— Кушаю.

— Ты из дружины?? — резко спросила Аделька, не опуская ствола автомата, — Ты ведь Веры Сергеевны племянник? В дружине? Был сегодня на Пригорке?

Тот послушно закивал:

— В дружине. Её, да, племянник. Был. Потом убежал. Ещё до всего этого. Сейчас — кушаю. Хотите? — он протянул им половинку сникерса.

Бабах помотал головой и отвернулся. Аделька продолжала допрос:

— Ты… это… как тебя зовут? Не помню я, мы редко пересекались.

— Толстый. — сообщил Толстый и икнул.

— Я не позывной спрашиваю, а имя!

— Я… забыл уже… Толстый, просто Толстый… — уныло сообщил он, и, помолчав, добавил. — Я, может, потом, вспомню…

— Пьяный, что ли? — покосился на него Бабах.

— Похоже, — ответила Адель, — Празднует пацан. Что живой остался. Ну что ж, это действительно удача. Слышь, парень… — она намеренно не стала называть его «Толстый», — Слышь, Хронова не видел? Витьку.

Слышавший этот весь диалог спрятавшийся Хронов при этих словах пустил себе горячую струю в штаны. Страшнее чем сейчас ему не было никогда в жизни. Он отдал бы правую руку и правую ногу, лишь бы эти двое сейчас ушли.

Толстый лишь покачал головой.

— А где он может быть?

Толстый пожал плечами. Сунул в рот половинку сникерса, от которого отказались «гости», и стал его с наслаждением грызть.

— Ладно. — Решила Адель, — Джон. Он может быть у старосты, у Кристинки, или у Никишиных. Во всяком случае надо проверить.

Они вышли. Вслед за ними, на четвереньках, выбрался Толстый, а в коридоре, озаряемом метающимися лучами фонариков, держась за дверной косяк, с трудом и не сразу встал на ноги. Наверное не стоило пить на голодный желудок, надо было сначала покушать…

— Тут вот ещё надо проверить! — Адель распахнула дверь в конторку, осветила её фонариком. Никого. Вернулась в коридор. Толстый стоял, покачиваясь.

— Не пей больше. — назидательно сказал ему Бабах, — А то угоришь от печки. Завтра мы сюда приедем, будем разбираться. Кто и что, что с вами делать. Вернее, они приедут — общинники. Понял?

Ровным, без интонаций голосом, Толстый сказал:

— Витька в казарменной спальне, в углу у стены, под матрасом спрятался. У него пистолет.

Мгновенная пауза, потом девушка рванулась в открытую дверь, но Джон сильно схватил её за рукав, удержал; и ворвался, моментально сместившись в сторону по стене, сам, первый. За ним она.

Толстый стоял, держась за стену и чуть покачиваясь. Нет, правда, как же его зовут?..

В комнате раздался вопль, как если бы орала кошка, которую медленно переезжает машина. Звук удара. Ещё. Неистовый вой, который наверняка слышали и в соседних домах. Снова удары.

— Н-нет!! Джон — не бей его по голове!! — какой-то нечеловеческий голос, — Держи его!! Руки! Руки держи!

Неистовая возня, нечленораздельные выкрики. Потом всё затихло; звуки возни продолжились, но это уже была другая возня, не сопротивление и связывание — а беспомощная возня обездвиженного. Мычание.

Озабоченный мужской голос:

— Как бы не задохнулся.

И женский:

— Ничего. Носом дышит. Уши свободны. Главное, чтобы он слышал всё, что я ему скажу.

Потом брыкающегося, связанного Хронова протащили мимо Толстого и выволокли на улицу. Тогда он прошёл обратно в комнату. В углу всё было перевёрнуто, даже пара кроватей. Во дворе, даже сквозь окна, доносилось сдавленное мычание; и холодный, какой-то неживой голос. Кажется, она что-то ему рассказывала или объясняла. Собственно, Толстый не прислушивался. Он поднял с пола обгрызенную половинку сникерса, и, обтерев её, положил в кружку. Залил водой из ведра — снег уже растаял, и вода была тёплой, — поставил на угли в печку. Надо будет ещё дров — подумал. К Хронову он не испытывал никакого сочувствия. Ненависти, впрочем, тоже; чисто ощущение, что тот получает то, что заслужил.

Вышел во двор, ёжась от морозного ветерка. Два фонарика лежали на снегу, их лучи скрещивались на недоломанном ещё до конца туалете. Держа Хронова за воротник, Адель топила его головой, лицом вниз, в туалетной жиже. Он брыкался; хорошо видны были его скребущие носками ботинок снег ноги. Бабах помогал, держа его за пояс и за связанные за спиной руки. Идти сейчас отрывать доску было явно неуместно, и Толстый вернулся в казарму. Ничего, он подождёт. Такое ощущение, что сегодня… да, наверное, и завтра, сюда, в казарму, вряд ли придёт кто-нибудь из дружинников.

Потом возня во дворе прекратилась. Через некоторое время в комнату вернулся парень; прошёлся по помещению, подсвечивая фонариком; поднял Витькин маузер с пола, ещё что-то; на ружьё Толстого, лежавшее на кровати, не обратил внимания. Подошёл к печке, посветил в ведро.

— Я возьму, ладно? Ты себе потом ещё нагреешь.

Забрал ведро и вышел. Через некоторое время вернулся, поставил на плиту ведро, уже со снегом. Ничего не говоря вышел.

Тогда Толстый, поняв, что заключительный акт драмы закончился, вышел во двор. Вдали по улице видны были удаляющиеся лучи фонариков. Подошёл к туалету. Из смрадной ямы, вокруг которой по белому снегу было густо разбрызгано дерьмо, видны были ноги, задница, связанные за спиной руки, и поясница Хронова. Всё остальное скрывалось в туалетной жиже.

Толстый оторвал ещё одну доску, — и туалет, качнувшись, стал крениться набок. Ничего…

Вернулся в казарму; изрубив, вернее, изломав доску — причём топор стал явно ещё более тупым и более тяжёлым, — снова развёл огонь в печке. Кипяток в кружке поспел; и он с удовольствием заварил там же Липтон. С наслаждением, обжигаясь, выпил всю кружку, размачивая батончик в кипятке.

Потом устроился спать — по привычке на полу, возле печки — но теперь уже со всем комфортом: подложив два матраса и укрывшись тремя одеялами. Последними мыслями его перед засыпанием были что Хронов получил по заслугам, отрядовцы получили по заслугам… Что у Хронова хорошие тёплые ботинки; и хорошо бы их снять, лучше сейчас, потому что к утру он задеревенеет… С этой мыслью он и заснул. Ночью его никто не тревожил; не посещали его и сновидения.

ЗАЧИСТКА

Быстро, с самого раннего утра выдвинуться не удалось; хотя Вадим рвал и метал, ругался, требуя «начинать немедленно». Отвлекало то одно, то другое. После всего произошедшего вчера толком выспаться никому не удалось, кроме, пожалуй, Владимира — тот спал как убитый. Для остальных встряска от дневных событий была слишком велика; оттого в основном все и угомонились только под утро.

Потом Вовчик с Владимиром обсуждали технологию зачистки. Потом Хорь расставлял новые посты, — выдвигая основные силы общины в деревню, он отнюдь не хотел оставлять Пригорок без защиты — внезапный удар уцелевших в бойне, или какой-нибудь бродячей группы мог застать врасплох. Потом он же подбирал «тройки» для собственно зачистки; и они вместе с Владимиром устроили нечто вроде импровизированного тренинга во дворе возле церкви и в одном из домов общины, — Вовчик, как настоящий «военный вождь», отнюдь не собирался подставлять своих бойцов под пули и собирался действовать наверняка.

Также, пока в первом приближении, решили что делать с пленными и с теми, кого удастся «выцепить» в деревне. И с самими деревенскими. Разногласий тут не было — и Вовчик, и Владимир, и Вадим, и даже Катерина — все были за максимальную жёсткость. Этот гнойник нужно было выжечь раз и навсегда, без вариантов!