Крысиная башня 2 (СИ), стр. 104
Тот только мелко закивал. Забудет — забудет! Ага! Вы чо! Конечно! Уже забыл! — сейчас он и сам верил в то, что больше сюда ни ногой, и — никому!.. Только бы выбраться. А то этот, без зубов, с ножом, — он ведь и зарезать может, по роже видно! Нуевонах, такие приключения!
— Ты что, Джонии?! — удивился Лёнька, — Он же наведёт сюда кого!..
— Жень, ты чо, вааще?? — неодобрил и Степан.
Фибра зло сплюнул в сторону.
Шалый же молча стоял, раздувая в бешенстве ноздри, тяжело дышал.
— Пусть идёт!! — зло сказал Женька, — Проваливай!
Окончательно поняв, что его отпускают, Юрист, наплевав на брошенный выпотрошенный рюкзак, шаткой рысцой направился к пролому, оставляя за собой вонь и дорожку рыжих капель из штанины.
Псы провожали его кто недоумённым, кто злобным взглядом. Решение Женьки никто не одобрил; но сейчас для него это было принципиально — настоять на своём. На кону было его положение как лидера. Статус. Честь. Да ещё Лёшка. Эти все «отношения». Злость бушевала у него в груди — и на Меньшикова, подрывающего его статус; и на бомжа; и на Лёшку, так слишком рьяно вошедшую в роль сестры милосердия. И вообще! Я решил — и всё!
Хотя в глубине души он понимал, что его решение продиктовано эмоциями, а не рассудком.
Бомж между тем уже скрылся за проломом. Юрист, как только расстояние между ним и отмороженными малолетками увеличилось до метров пятидесяти, да ещё когда они скрылись за краем бетонной стены, окончательно воспрянул духом.
Ну и что с того что обосрался! Сейчас отойдёт подальше и ототрётся снегом, благо сегодня не очень холодно. И рюкзак… да что рюкзак! — там явно дохрена топлива; а эти сопляки его охраняют, — и два старика с двустволкой, всего-то! В пригороде, возле Жданов, бывшего рынка, он знал, был штаб Белой Кувалды. Можно прямо туда! Проинформировать. Наверняка чем-нибудь возблагодарят, наверняка! А обосраные штаны по сравнению с этим — такая мелочь! Сколько угодно штанов в городе, сколько угодно! Надо только…
КЛАЦ!! — невыносимая боль пронзила ему ступню.
Он завопил; ничего не понимая, упал. Поднялся на колени, — стало ещё больнее, — опять закричал и упал…
Когда бомж скрылся за стеной, Шалый повернулся к Женьке и только хотел высказать ему всё, что он о нём думает, — включая до кучи и что «тёлку свою распустил!», и «сидим тут как тараканы», и «хули, добреньким стал??», и «да ты просто зассал!!» — как за краем пролома, где только что скрылся бомж, раздался звонкий металлический щелчок и тут же вопль.
Все вздрогнули. Бросились туда гурьбой; впрочем, все сразу и сообразили, что случилось: Оберст с Дядей Сашей поставили в проходе капканы, неоднократно повторив, куда наступать не стоит, чтобы не вляпаться… Они помнили, ну и не наступали. Бомж не знал. Ему повезло пролезть сюда невредимым; сейчас, видать, везенье кончилось!
Первым бежал Меньшиков-Шалый.
Когда Женька и пацаны добежали до пролома, он был уже возле поймавшегося в капкан бомжа. Кинув только искоса взгляд на бежавших, он наклонился над воющим от боли бомжом и дважды ударил его клинком бабочки в шею, под челюсть…
Вой прекратился, превратившись в хрип. Привставший было бомж вновь повалился на снег, и из шеи у него забрызгало красным. Шалый ещё раз ударил его в грудь; и выпрямился, вызывающе глядя на подбегавшего Женьку.
— Чо-ты-сделал?? — заорал тот.
— То что надо!! — заорал тот в ответ, — Нехер потому что! Отпускать!
Подбежавшие Псы обступили их.
- Я сказал!!..
— А мне похер чо ты сказал!! — заорал Шалый в бешенстве, так, что изо рта полетели брызги слюны, — Ты обабился совсем! Тёлку свою не держишь; в город — не пускаешь, задрало по всякой рухляди лазить! Давно тебе хотел сказать!..
— Что сказать??!
— Что… Что — как там в той книге, что ты рассказывал?? Чёрная метка тебе, понял! Ты больше не главный! Понял! Другого выберем! А ты — не главный, понял! Не тянешь больше! Чёрная метка!!
С зажатого у него в кулаке ножа капали на снег алые капли.
У их ног, агонизируя, умирал бывший Юрист.
КРЫС И ЗУЛЬКА
Крыс, ожидая собиравшегося Толика, прислонился лбом к холодному стеклу окна возле двери и смотрел во двор, на «плац», как тут называли чистую от снега площадку между церковью и домом, в котором они и жили.
Во дворе было интересно.
Полтора десятка детей самого разного возраста, — те, что постарше, впереди, — по команде девчонки из Коммуны, которую все звали Мишон, делали замысловатые движения, переступали, взмахивали руками, наклонялись… Сначала он подумал, что они делают зарядку, — но в руках у них поблёскивали клинки… Нет, они упражнялись в ножевом бое! Впрочем, у самых маленьких, совсем неуклюже выполнявших ножевые ката, в руках были, судя по всему, ножи из деревяшек. Кроме детей и подростков там же, сзади всех, старательно выполняли движения и несколько вполне себе взрослых женщин. Получалось у них заметно хуже, чем у подростков…
— В стойку! Прямой хват. Прямой укол! — выпад! Назад. Выпад! Назад. Удар снизу — выпад! Назад. Перехват на обратный хват — боком! — удар снизу-вверх… выпад! Хорошо… Ксана! Нож нельзя ронять! — штрафной балл тебе!
— Руки озябли, холодно!
— Не волнует. В бою выронить оружие — жизнь потерять; и, что ещё хуже, товарищей подвести! Ты хотела бы в бою товарищей подвести??
— Не-е-т!
— Вот. А потому ронять нож нельзя — пока что это ваше основное оружие! Руки зябнут, не умеешь — вот, вечером сиди и упражняйся в перехватах! Чтоб не ронять. Вон, Санька так ни за что не уронит; правда, Санька?
— Не-а. Не уроню. То есть — никак нет!
— Санька мальчик, а я — девочка!
— Так! Что это ещё такое?? Какое такое «мальчик-девочка»?? Вы все сейчас — будущие бойцы Общины! Умение владеть ножом может спасти вам жизнь, решить исход боя! А «девочка» — это что, только блины печь??
Стоящие в стойке каждый с ножом в руке юные «бойцы общины», а, проще говоря, разновозрастные дети, засмеялись. Девочка, которой Мишон сделала выговор, шмыгнула носом. Стоявшая рядом с ней девочка голосом ябеды сообщила:
— Это Ксюша в клеть к Леониде Ивановне кушать носит, а та её воспитывает: что девочка не должна с ножом упражняться, что нехорошо это!
— И ничего не воспитывает, и ничего не воспитывает!! — запротестовала Ксюша, — Я и не слушаю что она говорит!
— Слушаешь-слушаешь!
— Так! — Мишон была строга, — Прекратить посторонние разговоры во время занятий! Галя! — замечание за посторонние разговоры! Ксюша! — ещё минус балл за оговорки с преподавателем! Не слышу?!
— Есть минус ещё один балл за оговорки…
— Есть замечание.
— Повторяем. В правую стойку. Укол прямо — удар снизу. Делай… раз! Два! В исходную…
Сзади послышались шаги; Сергей обернулся, — по лестнице спускался Толик, уже в полной экипировке.
— Это хорошо, Серый, что ты автомат не забываешь. А то Бабах вон свой винт оставил… а сам свинтил пораньше, — явно по девкам шарится.
— Угу. На кухне небось. Как грит «подальше от начальства, поближе к кухне».
— К бабам он поближе!
— Угу. Не без того. Глянь, Толь, как у них поставлено! Я думал зарядку делают. А они с ножами упражняются! Под счёт. Сюда б батю — позырить!
Подошедший Толик вгляделся в окно, потёр наледь на стекле пальцем:
— Молодцы, чо. Этот, бородатый, конкретно тут военное обучение поставил. Не то что твой папахен в Башне, — Мишка так толком стрелять и не научился.
— Сам бы и научил. Всё на батю сваливаешь.
— Я, Крыс, хреновый педагог; у меня всё на поджопниках — а у вас душевные организации деликатные, обижаетесь… Пошли что ли?
— А куда?.. Завтракать ещё рано, в железку не стукали.
— Пройдём по периметру. По окопам. Поглядим что делается…