Писатель, стр. 9
Овощ.
Гиблый номер.
Или нет?
Можно ли вылечить безнадежного пациента, если приложить к этому все усилия?
А зачем ее лечить? Ради чего? Ради того, чтобы вернуть в наш мир какую-то никому не нужную старуху? Ради того, чтобы эта старуха смотрела телевизор, сплетничала у подъезда и голосовала за коммунистов? Не лучше ли было бы оставить ее там, где ее место, и заняться молодыми?
Или нет? Или это высокомерие? Кто позволил ему играть в бога? Кто дал ему право решать, выбирать? Его задача – лечить. Любого, даже убийцу, даже педофила.
А здесь – просто возраст. Старость. Она не виновата в том, что ее жизнь почти закончена.
Ведь это предстоит каждому из нас, кроме тех, кому повезет умереть молодыми. Может ли старость быть творческой, продуктивной?
Целиком погруженный в эти мысли, Маслов вполуха слушал своих пациенток в гарнизоне и рекомендации давал путано и невпопад.
Он торопился вернуться в диспансер. Даже взял частника, чтобы не терять времени, хотя всего-то нужно было перейти мост, и вот оно – белое здание диспансера за зеленым забором.
Маслов взял в регистратуре карту пациентки и вошел в палату. Это была узкая, похожая на пенал, келья с маленьким окном. В палате стоял характерный запах – запах старого тела.
Маслов достал из кармана блокнот и сделал пометку – «проветривать». Затем он пододвинул стул и сел рядом с койкой. Пациентка лежала на спине, отвернувшись лицом к стене.
– Здравствуйте, – сказал Маслов, – как вы себя чувствуете?
Конечно, никакой реакции. Маслов наклонился к пациентке. Серая кожа, приоткрытые глаза, черные волосы – редкие и ломкие. Местами седина.
Маслов взял руку пациентки, лежащую поверх одеяла, и слегка нажал на нее большим пальцем. Палец вдавился в ее плоть, а кожа, вместо того чтобы побелеть, так и осталась серой. Подержав секунду, Маслов убрал палец и увидел, что в месте нажатия осталась вмятинка, как будто это было не тело человека, а воск.
– Что-нибудь чувствуете? – спросил Маслов.
Ответа, разумеется, не было.
Он потрогал голову пациентки, провел рукой по затылку. Повреждений черепа вроде бы не было, но нужно сделать томограмму. Для этого пациентку придется везти в Питер. Маслов вздохнул. Сальникова на это не пойдет. Значит, Питер отпадает.
– Моя начальница хочет, чтобы я вас вылечил, – сказал он, – но на самом деле она хочет, чтобы я не справился с этой задачей. Тогда она сможет сказать, что я ничего не умею, что я пустышка.
Маслов встал и прошел по палате к окну и обратно.
– Мне на вас совершенно наплевать. Мне все равно, будете вы жить или нет. Но я должен вас вытащить из вашего состояния. Я понимаю, что вам это не нужно. Не знаю, где вы сейчас находитесь, и уверен, что вам там лучше, чем здесь.
Маслов выпрямился.
– Это нужно не вам. И не мне. Это нужно тем пациентам, которых я вылечу в будущем. Вы понимаете? Вы сейчас как старуха-процентщица, а я как Родион Романович. С той разницей, что мне нужно вас не убить, а оживить. Одна несчастная старуха, от которой зависит будущее психотерапии в России. Как видите, ставки высоки.
На его лице заиграла самодовольная улыбка.
– Вы думаете, что ваша жизнь кончена. Но это не так. Вы сможете радоваться солнцу, чувствовать легкий ветерок на своем лице. Так и будет.
Когда он это говорил, его переполняла гордость. Он – гений. Он видит людей насквозь. Он понимает, как работает человеческий мозг. Он единственный из всех современных ученых обладает властью исцелять людей, и не лекарствами или скальпелем, а самым мощным инструментов из тех, что доступны человеку, – словом.
У него есть сила сказать человеку «встань и иди». И человек встанет и пойдет. Конечно, так и будет.
Сальникова сама станет жертвой своей глупой интриги. Он поднимет эту пациентку, вернет ее в сознательное состояние и сделает ее полноценным членом общества. Он напишет об этом книгу. Его пригласят на телевидение. А потом его вызовут на работу в Москву, и он станет директором собственного НИИ. К нему будут приезжать со всего мира советоваться именитые коллеги.
Так и будет.
Маслов кивнул.
Да, черт возьми, так и будет.
– Я вернусь завтра, – сказал Маслов, – и мы начнем работу. Я составлю план лечения.
И Маслов легонько похлопал пациентку по руке. И его невольно передернуло, когда он увидел след от его нажатия на ее руке.
Это была рука трупа.
Маслов вышел из палаты, запер дверь и пошел по коридору. От его прекрасного настроения не осталось и следа.
Будет трудно.
Возможно, у него ничего не получится.
И эта старуха умрет здесь, так никогда и не увидев солнца и не улыбнувшись ветру.
И он тоже умрет здесь. Они все – пленники этого диспансера, монахи, добровольно отказавшиеся от жизни, живые мертвецы.
Маслов вошел в свой кабинет и сел за стол.
Достал из кармана халата карту пациентки. Это только говорится – карта. На самом деле это была толстая тетрадь, исписанная профессионально неразборчивыми почерками врачей, через чьи руки проходила пациентка.
Перелистал ее, почитал симптомы и назначения. Азенапин, рисперидон – атипичные нейролептики. Все равно что давать витаминки ребенку с температурой под сорок.
Все это нужно отменить. Он разработает совершенно новую стратегию лечения.
Маслов захлопнул карту, оттолкнул ее от себя и увидел на карте дату рождения пациентки. Ему стало жарко.
Дата рождения: 17 февраля 1978 года.
Пациентке недавно исполнился двадцать один год.
Маслов ошеломленно перевел взгляд на имя и фамилию пациентки.
Нина Шарова.
Глава 12
Железняк вернулся в офис около полуночи. В приемной его ждал светловолосый мужчина с помятым лицом. Увидев Железняка, он встал.
– Ждите, – строго сказал Железняк мужчине и поманил рукой секретаршу Татьяну, которая сидела за стойкой, – а ты зайди.
Железняк вошел в кабинет, снял пиджак и бросил его на стул. Татьяна встала у двери. В руках она держала блокнот и ручку.
– Кассель звонил?
Татьяна заглянула в блокнот.
– Да, в 21:32.
– Отлично.
Железняк любил точность, и все его сотрудники это знали.
– Он просил сразу соединить с вами, когда вы вернетесь.
– Я понял. Этот Харатьян как давно тут сидит?
– Он приехал в 21:15.
Железняк посмотрел на часы.
– Через полтора часа после покушения. Быстро сообразил. Он звонил кому-то, пока здесь сидел?
– Нет.
– Точно?
– Я все время была здесь.
– Хорошо. Пусть заходит.
Татьяна повернулась, но остановилась у двери и с тревогой посмотрела на Железняка.
– Александр Викторович, с вами все в порядке? Вы не ранены? Ужас, такое происшествие…
– Таня, теряем время. Все эмоции, сопли – потом, – раздраженно сказал Железняк. Татьяна пулей вылетела за дверь. Через секунду в кабинет вошел Басов.
Железняк стоял спиной к двери, задумчиво смотрел в окно и барабанил пальцами по столу. Басов бесцеремонно прошел к столу, с грохотом отодвинул стол и сел.
– Чего ты меня, как мальчишку, в приемной мурыжишь. Нашел время счеты сводить.
Железняк подошел к сейфу, открыл его, достал бутылку коньяка и стакан. Поставил стакан на стол, налил на два пальца коньяка. Стукнул бутылкой по горлышку.
– Давай выпьем, Иван Иваныч.
– Я не хочу, – сердито сказал Басов.
– Пей, – сказал Железняк, – я же вижу, что хочешь.
Железняк поднес бутылку к губам и сделал большой глоток. Коньяк упал на дно его желудка горячей бомбой.
– Разве стресс запить, – проворчал Басов, взял стакан и показал его Железняку, – твое здоровье.
И одним махом опрокинул в рот содержимое стакана. Со стуком поставил стакан на стол.
– Ах, у тебя стресс? – ядовито сказал Железняк. – А у меня тогда что? В меня стреляли. Моего водителя убили. Как ты думаешь, сколько мне надо выпить, чтобы у меня прошел этот стресс? Может, бутылку целиком?