Испытание на верность (Роман), стр. 33

Размышляя, Крутов вдруг понял, чем так озабочен Туров: он старается предостеречь Сумарокова и других столь же неуравновешенных бойцов от неверного шага, старается сохранить их в роте для будущих боев. Насколько дальновиднее политрука Туров!

Наверное, раздумья, мучившие Крутова, отразились на его лице, потому что друзья сразу заметили перемену.

— Что случилось, Пашка? Неприятный разговор?

— Не из веселых. Распекал меня, что мы, комсомольцы, прошляпили тех, взятых органами. — Крутов, зная болтливость Сумарокова, не решился всего пересказывать. — Потеряли, говорит, бдительность…

— А черт их знал, что у них листовки.

— Кто-то же знал, донес. Значит, кто-то смотрит, а мы…

— Ха, некому донести, что ли? — сердито зыркая глазами, сказал Сумароков. — Тот же Коваль — первый. Он уже сейчас боится один в кусты отойти, а начнутся бои, так и вовсе. Чтоб кто в спину не закатил.

— Брось ты свои дурацкие домыслы, — не на шутку обозлился Крутов. — Тот, кто вздумает послать пулю в своего, тут же схватит ее от меня. Будь уверен.

— Правильно, — подтвердил Лихачев. — Мало того, что нас враг бьет, так еще начнем сами себя. Гитлеру этого только и надо. Верно Пашка говорит…

Строители укреплений — женщины — расходились по домам. Наступали холода, а у них, кроме палаток и легкой одежды, ничего не было, да и работы в основном уже завершены. В газетах сообщили о том, что сдан Киев. Сухо, кратко. Но в народе шелестел тревожный слушок, что сражение под Киевом окончилось крупнейшим поражением, что… От этих слухов знобило хуже, чем от сырости бетонного дота.

В первых числах октября в роту вместе с полковым начальством пришли незнакомые командиры. Черные с красным петлицы говорили о том, что они артиллеристы. Они прошли по окопам, осмотрели каждый дот и дзот. Подполковник Исаков устало, безразлично выслушал рапорт командира роты и махнул рукой: веди, показывай! Все остальное время он ходил сзади, не вмешиваясь, односложно отвечал на вопросы артиллеристов, и те наконец оставили его в покое. Матвеев все время разговаривал с Кузенко, что-то ему втолковывал, потому что политрук то и дело кивал головой — понятно, мол. Приезжих командиров вел за собой начальник штаба Сергеев. Он развертывал схему, объяснял, отвечал на вопросы.

Крутов и Лихачев находились возле своего пулемета. Когда начальство ушло, прибежал запыхавшийся Сумароков, принес новость:

— Слышь, говорят, наш полк отсюда сымать будут.

— Откуда взял? Мы укрепрайон строили, каждую кочку здесь знаем, не то что эти прибывшие. Не может быть.

— Честно! Ездовой, который этих командиров привез, сказал. Чего бы он стал врать. Куда, говорит, вас отсюда — не знаю, а что сменим вас — это точно. Наша часть, говорит, уже сюда топает.

Подошел Газин, подтвердил:

— Это командиры из пулеметно-артиллерийского батальона. Специально для обороны укрепрайонов организован. Рекогносцировку проведут — и сюда.

— А нас по шапке?

— Этого я не знаю, — сказал Газин. — На всякий случай подготовьте все, что надо для выхода. Если скажут, чтоб не копаться потом… Коваля не видели?

— Где-нибудь у стрелков. Там у него земляк объявился, никак не наговорятся.

— Ладно. Как придет, пошлите ко мне.

Было похоже, что слухи подтвердятся: не прошло и дня, как в дотах уже стояли пушки и пулеметы этого батальона. Но и полк остался на месте. Крутов и Лихачев перенесли свой пулемет из дзота в окоп — и только. Теперь они видели перед собой местность не через амбразуру в одном направлении; она вся лежала перед ними, смотри куда хочешь.

И тут неожиданно, средь бела дня, показались вражеские самолеты, причем в большом числе. Оборона притихла, все, как обычно, попрятались в окопах, никакого шевеления, но самолеты не пролетели мимо. От общего строя отделились шесть пикировщиков «Юнкерс-87» — этому времени Крутов научился по силуэтам определять марку самолетов — и стали торчком падать на окопы пулеметного взвода. Не сговариваясь, пулеметчики кинулись врассыпную (приказа открывать огонь по самолетам все равно до сих пор не давали). К реву моторов примешался незнакомый нарастающий визг, и от самолетов отделились черные точки, а сами самолеты взмыли кверху. Лишь тут, увидя, как точки вырастают в размерах, Крутов догадался, что это бомбы.

Колыхнулась земля, и могучие косматые султаны взрывов рванулись в небо. Не помня себя от страха, Крутов упал и прижался к земле. Визг, вой, оглушительные взрывы. Мелкие комья земли забарабанили вокруг него, облако удушливого дыма проплыло над ним по ветру. Не веря себе, что остался жив, — надо же, выскочили из окопа, чтобы угодить под самые взрывы! — Крутов пошевелил плечами и приподнялся. На него, уставившись безумными глазами, смотрел Сумароков. Лицо бледное, измазано в грязи, губы дергаются. Не отдавая себе отчета, Крутов вдруг расхохотался.

— Ты чего?

— Посмотри, на кого ты похож!

Сумароков дернул плечом, окрысился:

— Балда! Смеешься… Вот угодило бы по башке, мокрого места не осталось бы. Чуть-чуть бы правее — и поминай как звали…

— Братва! — издали крикнул Лихачев. — Опять разворачиваются. Ходу!

Увидев, что самолеты нацеливаются на то же самое место, друзья припустили от них подальше. Юнкерсы опять пикировали на бурую горбушку дзота и опять не попали.

А далеко в тылу захлебывались счетверенные пулеметные установки, черной дробью разрывов засыпали небо зенитки. Самолеты, как воронье, кружились над станцией Махерово. Вскоре оттуда донесся грохот бомбежки, и черный гигантский гриб взрыва медленно всплыл над лесом. Вывертывая наизнанку огненное нутро, он поднялся выше круживших вокруг самолетов и потянул за собой от земли темную пуповину дыма.

— Ну, братва, держись, — сказал Лихачев. — Начинается и у нас.

— А мы бегаем, — съязвил Сумароков.

— А что, прикажешь сидеть под бомбами? Пусть разрешат воевать, так будем отбиваться. Чтоб помирать если, так не напрасно, не по-дурацки.

С этого дня самолеты не оставляли укрепрайон в покое. Ночами они летали бомбить Ржев. Над городом не угасало зарево пожаров, висли осветительные ракеты, мерцали вспышки разрывов, и цепочки светлячков — зенитных снарядов — тянулись в темное небо.

Так же неожиданно, как пришел, пулеметно-артиллерийский батальон покинул укрепрайон: его перебрасывали на другой участок. Со стороны фронта колоннами пошла угрюмая пехота. Усталые, небритые бойцы в захлестанных с подпалинами шинелях вслух завидовали спокойной жизни в укрепрайоне и многозначительно обещали: «Подождите…»

Связные, ходившие в, штаб полка, застали там тревожную суету сборов. Фронт надвигается, вот-вот противник покажется перед укреплениями. Жестокий, неравный бой идет уже два дня на левом фланге дивизии. Противник стремится прорваться по дороге на Сычевку. Туда, на помощь левофланговому полку, выходят первый и третий батальоны. В обороне пока остается второй батальон, но и то неизвестно, надолго ли.

Пулеметчики, вновь забравшиеся в дзот, поглядывали на опустевшую дорогу через амбразуру и гадали, что делать, если покажется противник. Никакого определенного приказа нет. Их уже не радовало укрытие: от сырости, нависшей над головами тяжести бревен и земли становилось не по себе.

Газин ходил к командиру роты, чтобы разузнать как быть дальше, но вернулся и сказал, что Турова не застал — тот ушел на командный пункт батальона. Надо ждать.

Глава одиннадцатая

В эти сентябрьские дни одна из действующих армий держала фронт у Андреаполя, среди сырых лесов, болот, холмов, и в ее составе воевали сибирские дивизии. Сюда, за боевым опытом и выехал генерал Горелов с группой старших своих командиров.

Четверть века назад Горелов, в должности командира роты, отбивал немецкие атаки, сиживал в окопах под вражеским артиллерийским огнем, поднимал своих солдат в штыки, когда эта мера являлась последней, крайней, чтоб удержать позиции. Место ротного командира всегда впереди, и русское офицерство считало, что иначе и быть не может. Он познал «прелести» окопной жизни, был дважды ранен, а в третий раз контужен и списан с военной службы по состоянию здоровья.