Черный тополь, стр. 107
– Что ты тут пишешь, Андрон Поликарпович? – поинтересовался Степан.
Андрон закрыл тетрадку, поднялся:
– Про то услышишь, Егорыч, на собрании.
– Это он, Егорыч, речь сочиняет, – пояснил Фрол, вцепившись в бороденку.
– Не сочиняю, а записываю происшедшие факты за время председательствования племянника твоего Павла Тимофеевича, так и за время твоего нахождения на должности завхоза, – пророкотал Андрон.
…А на собрании Андрон, тяжело ступая, вышел к столу президиума с тетрадкой в руке и сразу же начал с погрома.
– Я наперед зачитаю, потом скажу от себя еще, – пробасил он и начал читать:
«Горлохватское правление.
Пол-литру водки надо купить? Для того, чтобы купить, надо иметь деньги. Их надо заработать. А как можно пить каждый день, а ничего не зарабатывать? Про то пояснение даст Фрол Лалетин, наш завхоз. Кто был при Павлухе Лалетине завхозом? Фрол Лалетин. Он распоряжался и живностью, и деньгами. Говорят: не пойман, не вор. Пословица неправильная. Пьет, а где деньги берет?
Вот взять пасеку первый номер. Сидел там Егор Вавилов – порядок был, прибыль была первеющая. Чай пили с медом. Фрол пхнул на первый номер свояка, Худина. И пасека моментом прохудилась – нету ни меду, ни денег. Или взять порядок по хозяйству. На конюшне нет сбруи. Головня сколько раз вопрос ставил решительно? А что делает Фрол? Вместо сбруи – ухлопал колхозные денежки на маслобойку да шерстобитку. Машины завезли, а к чему они, когда в наличности ни конопли, ни льна нет, из которых можно жать масло! Или про овец. Сколько их? Всего три сотни голов! План по шерсти не выполняем, а шерсточесальную машину купили. Вот и ржавеют под дождем. Разве порядок?
Примеров много, но скажу – так и далее. Мое предложение: Павлуху Лалетина надо утвердить бригадиром по первой бригаде, пусть поучится малым отрядом руководить, а прежнего бригадира беспредельно снять, как неоправдавшего доверия. Фрола Лалетина надо поставить на молотилку как машиниста. Пусть поработает для хозяйства. Из правления предлагаю вывести Фрола Лалетина и опять же Худина, как никуда негодного».
Закрыв тетрадку и утерев пот с лица, Андрон продолжил:
– Вот теперь скажу не по бумаге: председателем ревкомиссяи на место Лалетина Тимохи выбрать Мамонта Петровича.
Наступила неприятная тишина. Слышно было, как пощелкивали на зубах кедровые орехи, как сопели мужики возле Андрона.
– Планеты ревизовать или как? – поднялся Фрол Лалетин, моментально сообразив, что на вопросе с Мамонтом Петровичем он может выскочить из воды сухим.
– Молчи, Фрол! – загремел Андрон. – Головня наперед грабанет тебя под пятки, а там и к планетам поднимется.
Раздался смех.
Мамонт Петрович поднялся со скамейки и стоял сейчас среди народа в своей распахнутой старой телогрейке, из-под которой виднелся низ синей рубахи. Он смахивал на маяк в открытом море, доступный всем ветрам и непоколебимый ими.
– Хлещи, Андрон! Двигай.
– Головню председателем ревкомиссии!
Но вот выдвинулся Егор Андреянович. Поднял руку, тронул щепоткой седой ус, задирая его вверх, наподобие стрелы:
– Про што толкуете, мужики? Андрон в шутку кинул, а тут и всурьез приняли. Нехорошо. Разуметь надо, а не хаханьки строить на собрании. К чему обижать убогого? Какой вам Головня председатель ревкомиссии! Ему самого себя не проревизовать! Садись, Мамонт Петрович. В обиду не дам тебя. – Как бывшего моего партизанского командира.
Всем стало неудобно, стыдно. Не за Головню, а за Егора Андреяновича.
Головня раздувал ноздри, не зная, что ответить Егору Андреяновичу. Вот как можно хитро унизить человека, что и ответить-то на оскорбление – рта не откроешь.
За председательским столом на сцене поднялся Степан.
– Насчет убогости – разговор оставим на совести Егора Андреяныча. – Палец Степана указал прямо на отца. – Я лично знаю Мамонта Петровича как честного колхозника, труженика на совесть. И, конечно, не убогого. Убогими считать надо тех, кто дальше своего носа ничего не видит, кто живет, пряча нос в потемках. А Мамонт Петрович – всегда на переднем крае. И я поддерживаю предложение Андрона Корабельникова избрать председателем ревкомиссии Мамонта Петровича. Без настоящей ревкомиссии не будет порядка.
– Верно, Егорыч!
– Надсмешки строить всякий может!
– Вопрос-то важный решаем.
– Позвольте сказать! – поднял руку Зырян.
– Тише, товарищи, – крикнул Степан. – Слово – старейшему механизатору.
Все постепенно успокоились.
– А я сейчас не как механизатор скажу. Шире вопрос-то, – тихо, но внятно начал Зырян. – Я хочу узнать, кто сдал Сухонаковскому участку триста гектаров сенокосов? Кто сбагрил дойных коров в город? Одну – директору треста, другую… да что перечислять? Отдали как вроде выбракованных, а на самом деле – первеющие коровы. Пусть скажет Марья Спивакова. Еще одна корова сплавлена директору леспромхоза как нетель. А три года доилась. Как так переделали в нетель? Скажи, Марья, сколь давала молока та корова.
– Пятнадцать литров, – ответила Марья.
– Слыхали? А фуганули как нетель. Запишите: «Возвернуть всех коров, которых Фрол Андреевич спихнул, как никудышных». Я кончил.
Зырян сел, но тут же поднялся.
– Нет, я еще не кончил. Помните, какой был трудодень перед самой войной? Два рубля тридцать копеек. А продуктами…
– Много было, что и говорить.
– Хватало!
– Да ведь война-то…
– Война, конечно, немало порушила. Во всей стране аукнулось. Но ведь выдюжили. Да уж не первый год, как она кончилась. А у нас что? Я говорю к тому: пусть новый председатель крепко забирает вожжи в руки! Народ у нас стоящий. Наведем порядок в хозяйстве…
«Молодец старик, – думал Степан, – с такими работать можно».
Головня стал председателем ревизионной комиссии.
VII
Сторона Предивная бурлила. Заговорили все враз о делах нового председателя; некоторые считали: круто-де берет в гору, как бы гужи не оборвал.
Вожжи он натянул, уселся по-хозяйски, и – давай, давай, поехали! Ленивых брал за хребтовину, прижимал к земле; праздное слово ронял скупо, если говорил, попадал в точку. Зароды сена, поставленные рабочими леспромхоза на колхозной земле, отобрал без лишних разговоров; сено перевозили к фермам, к зимникам. Директор леспромхоза протестовал, надрывая голосовые связки, грозился поставить вопрос на бюро райкома, да все это шло стороной, мимо Степана.
Вскоре после общего собрания вернулись на МТФ семь коров, списанных по настоянию Фрола Лалетина и задарма отданных «нужным людям». Секретарь райкома, зачастивший в Белую Елань (хоть и далеко она от райцентра), выслушивая то одного обиженного, то другого, подбадривающе поддакивал Степану: «Так держать, майор!»
Маслобойку со всем оборудованием пришлось сбыть одному из степных колхозов в обмен на племенных телок и тонкорунных овец, каких на стороне Предивной и в глаза не видывали. Шерсточесальную машину, освободив от ржавчины, вернули сельхозснабу, а взамен привезли веревки, хомуты, вожжи и всяческую хозяйственную утварь.
С зорьки, едва начинало отбеливать, Степан шел уже по деревне, заворачивая то на бригадный баз, то на МТФ, то в кузницу. Иные подозрительно поглядывали из окон на председателя, почесываясь, кряхтели.
А Степан шел тугим армейским шагом, всегда подтянутый и строгий, в мундире без погон, а если поливало дождичком – ходил в шинели под ремнем, будто он находился в армии. И если какая из любопытных бабенок, глянув в окошко, встречалась с цепким, вытягивающим взглядом председателя, ей становилось не по себе.
– Ишь, лешак, до нутра прохватывает!
– Вроде как сквозь стены видит.
– Оботрется, может. Павлуха начал тоже с крутого поворота, да скоро обмололся.
– Михея Замошкина вроде берет за хребтовину.
– Да ну? Самого Михея?
– И-и не совладает! Замошкины-отродясь охотой промышляли. Што им колхоз!
Неуемная сила гвардейца Степана незаметно проникла в каждый двор, лезла в застолья, заставляла ссориться мужиков с бабами, снох с золовками, старух с дочерьми. «Выбрали же себе на голову майора, чтоб ему лопнуть!» – говорили одни. «Привыкли за последние годы вразброд жить, вот и не нравится! – возражали другие. – Понятное дело – ему без нас «успеха не добиться: однако и нам без настоящего руководителя колхоз не поднять – факт».