Черный тополь, стр. 106

Как-то под вечер, после приезда из тракторной бригады, Зырян понуро плелся по большаку Предивной. Расторопный длинноногий Головня догнал его у конюшни.

– Ты чего, Аркадий Александрович, такой квелый? Вроде бы как нос повесил? Утре звезды предсказывали хорошую погоду на весь месяц. Только успевай паши…

– Паши, паши! Я-то пашу, да паханого не видать, – зло усмехнулся Зырян. И тут же замял злость шуткой. – А что, Петрович, звезды – самое подходящее теперь поле деятельности для нас! Я вот тоже утром наблюдал за ними. Так это они расшумелись, ну, прямо, брякают, как колокольцы! К добру или к худу, думаю? Вытянет наш колхоз из прорыва Степан али нет… Если его заместо Павлухи?

– Как это… брякают? – не понял Головня и даже остановился. Уж не насмехается ли над ним Зырян? – Удивительное, понимаете ли, представление о небесных светилах! Звезды не могут брякать, Аркадий Александрович, поскольку они не сбруя с медными подвесками и не кошельки с деньгами.

– Плохо ты их слушал, Мамонт Петрович. Вот если бы ты был комбайнером, то услышал бы, как брякают звезды. Идет комбайн на зорьке, глянешь в небо, а звезды подмигивают, да так это нежно попискивают, звенят, звенят…

Головня фыркнул, рассердился. Это же явная насмешка над его астрономией! Или Зырян спятил? Что-то неладно с ним…

– Ты вот что, брат, – осадил он Зыряна. – Ты это… про звезды мне больше не говори! Мелочь это… Я сам знаю. Помалкивай. А насчет Степана – вытянет или не вытянет – нечего гадать! От самих себя все зависит. Ты спомни, как мы партизанили. И сразу порядок будет. Ясно?

Зашли в конюховскую избушку.

И тут Головня остолбенел. Хомут, что вчера еще звенел медными бляхами и всевозможными подвесками, был гол, как обглоданная кость!

– Едрит твою в кандибобер! – рассвирепел Головня. – Кто же это сработал?!. Канальи, канальи! Вот, Зырян, ежели на планете Марс, – орал он, мгновенно забыв о строжайшем запрете говорить про звезды, – ежели и там имеются такие же канальи, которые освобождают сбрую от малинового звона, то нет никакого смысла для полета на Марс!

V

Лежа в затенье на свежескошенной траве, вытянув длиннущие ноги в ботинках и уставившись взглядом в дырявую крышу, Мамонт Петрович размышлял о том, выделит ли ему новый председатель правления или нет рабочую силу для капитального ремонта конюшни? «Стропилы окончательно подгнили, – размышляет Мамонт Петрович, – а так и стойла. Как дождь, негде укрыться ни жеребцам, ни кобылам».

Кто-то громко позвал Мамонта Петровича.

В ограду вкатил рессорный ходок с железными подкрылками. С рысаков клочьями сползает пузырчатая пена. Юпитер, тяжело поводя боками, косится на Мамонта Петровича, храпит и бьет копытом. Чалая Венера грызет удила.

С рессорного ходка сошел участковый Гриша.

– Тебе тут повесточка, – сообщает участковый, роясь в полевой сумке. – Прими и распишись. Послезавтра к шести часам вечера явись в сектор гэбэ.

Мамонт Петрович держит повестку в огрубелых пальцах, но видит не повестку, а лицо убиенной Дуни. Теперь нет Дуни. Ее давным-давно нет. Ни вчера, ни три недели назад она ушла из жизни. Разошлись их стежки-дорожки в разные стороны. Росла промежду них Анисья. Кто она ему, Анисья? Дочь ли?

Да, он отстаивал от Авдотьи Анисью! Пробовал влиять на дочь личным примером своей бескорыстной трудовой жизни, да Анисья не поняла его.

Тошно Мамонту Петровичу! Никто не знает ни его дум, ни его боли. Как объяснить происшедшее с ее матерью?

– Вот здесь, – тычет пальцем участковый, показывая, где нужно расписаться.

Головня спрашивает, скоро ли закончат следствие по делу банды.

– В ажуре! – участковый тряхнул головой. – Раскололи бандюгу с головы до пят, вывернули все его корни, на которых он держался столько лет. Вот хотя бы та же Анисья…

Участковый Гриша осекся на полуслове.

– Что – Анисья? – дрогнул Мамонт Петрович.

– Там разберутся, как и что. Анисья знала все тонкости по делу Ухоздвигова. Не раз видела его, не раз покрывала.

Мамонт Петрович еще больше посутулился, его глаза потухли, как угли, залитые водой.

А голос участкового, набирая силу, жал к земле:

– Или вот взять бандита Птаху. Кто он такой? Во время войны попал в окружение, как и Демид. Обкатали его там, и Птаха полетел в Сибирь на диверсии. Другая вышла статья у Демида. Никак он не прилепился к капитализму, удрал. И тут вышла такая канитель с матерью. Кто на деревне не знал, что у Филимонихи – сундуки трещат от добра? Все знали, но никому не было дела расколоть ее. А у Демида хватило духу. И не то что по злобе, а по своей доверчивости. Хотел, чтоб мать сменила рваную юбку с кофтой.

И, взглянув на Головню, заметил:

– Я так скажу тебе, Мамонт Петрович, хоть для тебя слышать подобное невыносимо, а ты все равно все узнаешь. Зря ты принял под свое крыло Авдотью, когда она заявилась к тебе с интересом. Что ж ты не спросил, от кого она поимела его?

– Она, может, сама не знает от кого, – кинул конюх Михей.

– Хэ! Еще как знала!

У Мамонта Петровича перехватило дух. Он готов был горло выдрать участковому Грише за его паскудные слова, да руки у Мамонта Петровича до того обессилели, что цигарка не удержалась в пальцах, выпала в грязь под ноги. Его дочь Анисья! Какой срам! Какой позор!

– Вот куда потянул номер, – подвел итог раздумью Мамонта Петровича участковый Гриша.

– М-да, – пожевал губами Михей.

– Ее… арестовали?

Немигающий взгляд Мамонта Петровича смутил Гришу.

– Ничего не могу сказать. Сам все узнаешь.

Участковый Гриша залез в тарантас и выехал за ограду.

Остался Мамонт Петрович наедине со своим горем. Анисья! Его дочь! Больше у него никого нет, ни единой души. Судьбина занесла его в отдаленный край, а не свила ему здесь гнезда, дохнула в лицо терпкой любовью, опалила обманом, а теперь еще и отбирает Анисью.

Участковый Гриша встретился с Агнией. Та шла из конторы леспромхоза.

– Здравствуйте, Григорий Иванович.

– Привет!

– Что так спешишь?

– Неделю не был дома.

И Агния поинтересовалась, скоро ли будут судить бандитов.

– Хэ! Судить! Какая быстрая. Представляешь, какая открылась картина? Что ты можешь сказать об Анисье Мамонтовне, например?

– А что мне Анисья?

– Как что? Землячка.

– Ишь, какая родственница. – Губы Агнии передернулись, в карих глазах – злобная язвинка. – Она что, в Минусинске?

– Там.

– Я так и знала, что она прилетит.

– Гм! Поневоле прилетишь!

– Какая же такая неволя?

– Если присватается прокурор, тут уж, черт дери, всякая любовь выскочит из любой бабы. В точности.

– С чего прокурор?

– Услышишь, Аркадьевна. А насчет Демида могу заверить, он еще предъявит доченьке Головешихи полный счет.

Агния потупила голову, скупо попрощалась с Гришей, повернула к своему дому.

VI

Тяжелое наследство досталось новому председателю от Павла Лалетина. В колхозной кассе, можно сказать, ни копейки. Кредита – не жди, если с долгами еще не рассчитались. Конеферма – в плачевном положении. А тут еще уборка хлебов подоспела.

Степан с членами правления обходил хозяйство колхоза.

– Сушилку строить? А кто будет строить? – разводил руками завхоз Фрол Лалетин.

– Без сушилки не прожить. Надо только дух поднять.

– И дух весь вышел, – бурчал Фрол.

– А ты не умирай раньше смерти, Фрол Андреевич, – перебил Степан. – И дух вышел, и руки не поднимаются! Что за упокойные разговоры! Пора встряхнуться.

– Оно так, Егорыч, пора, – косился Фрол, ничуть не тревожась напористостью Степана. Он знал, что как жил, так и жить будет. Видал он таких напористых!

В кузнице возле наковальни сидел косматый и черный от угольной пыли Андрон Корабельников. Костлявый, широкоплечий, неловко сгорбившись, старик старательно что-то записывал в тетрадь.