Одиссея мичмана Д..., стр. 20

Глава девятая

АВГУСТЕЙШИЙ ФОТОЛЮБИТЕЛЬ

Москва. Декабрь 1985 года

Дед мой, Соколов Михаил Романович, большой аккуратист, любил подшивать годичные подборки журналов. Сначала подшивал он «Ниву», потом «Огонек». Я возблагодарил его за этот труд, когда, перелистывая потрепанную подшивку «Нивы» за 1915 год, наткнулся на «Очерки военного корреспондента Н. Брешко-Брешковского с 28 фотографиями» под общим названием «Кавказские орлы в Галиции». То был подробнейший рассказ о фронтовых буднях Кавказской туземной конной дивизии, в просторечии – Дикой дивизии. По времени он приходился как раз на ту зиму, которую провоевал вместе с Дагестанским полком разжалованный лейтенант Домерщиков.

Чтобы понять, сколь разительная была перемена в жизни бывшего флотского офицера родом с Адмиралтейской набережной Петербурга, надо хотя бы в двух словах обрисовать Туземную дивизию.

Пожалуй, в действующей русской армии не было столь пестрого, экзотического соединения. Сформированная скорее с политической, чем с военной целью, – дабы продемонстрировать сплоченность народов Кавказа вокруг престола, – дивизия состояла из шести полков: Дагестанского, Черкесского, Кабардинского, Ингушского, Чеченского и Татарского. Кроме того, в нее входил конно-подрывной отряд, набранный из матросов-штрафников Балтийского флота. Кстати, именно этот отряд, как отмечал летописец дивизии, «стал главным очагом революционной пропаганды».

Порядки и нравы в Дикой дивизии отличались своеобразием. Здесь не насаждалась дисциплинарная муштра; горцы, как и казаки, приходили в строй со своими конями и оружием, приходили порой целыми семьями – отцы с сыновьями; рядовые всадники обращались к своим офицерам на «ты», но поступали так вовсе не от избытка демократизма, а потому, что многие из них понимали по-русски только команды – не зная цифр, всадники, бывало, не могли правильно устанавливать прицелы на своих винтовках.

Не только разномастными папахами, бурками, бешметами, черкесками была пестра Дикая дивизия – она являла собой и паноптикум диковинных судеб.

Так, помощником командира Ингушского конного полка служил французский принц Наполеон-Мюрат, правнук Неаполитанского короля. А подчинялся он заместителю командира дивизии – о ирония музы истории! – потомку князя Багратиона.

Тут никого не удивляло, что под началом бывшего балетного критика из «Нивы» – седобородого старца Валериана Ивлева, добровольно надевшего погоны ротмистра, – ходил бывший персидский генерал с лычками вахмистра Заурбек Бек-Боров, в прошлом ашхабадский полицмейстер, бежавший из-под суда в Персию и там на волне гражданской войны возглавивший одну из армий. После разгрома шахских войск он вернулся в Россию и отправился искупать старые грехи рядовым всадником в Дикую дивизию.

Командовал этим немыслимым воинством из джигитов и абреков, потомственных аристократов и отпетых авантюристов, штрафников и сорвиголов не кто иной, как родной брат российского царя великий князь Михаил Александрович. Вот ему-то я и обязан встречей со своим героем на страницах старой подшивки. Дело в том, что великий князь был большим фотолюбителем и охотно снимал своим «кодаком» сцены из военной жизни. Так в его объектив попал однажды и младший унтер-офицер Морской пулеметной команды Михаил Домерщиков. Ну а военный корреспондент «Нивы» догадался проиллюстрировать очерк двадцатью восемью снимками августейшего фоторепортера.

СТАРАЯ ФОТОГРАФИЯ. Под полковым стягом спешились конники-кавказцы в папахах и при кинжалах. Среди горских лиц – несколько русских. В первом ряду полулежит опоясанный пулеметной лентой Михаил Домерщиков. Его характерное лицо нетрудно узнать даже под навесом косматой папахи. Грустный взгляд устремлен мимо великокняжеского аппарата. Он еще не знает, что морской министр отправил императору письмо с ходатайством о его судьбе.

«Зачисленный, во исполнение высочайшего Вашего императорского величества повеления, в Кавказскую туземную конную дивизию Домерщиков за свою самоотверженную службу был награжден Георгиевскими крестами IV, III, II и I степеней и произведен в младшие унтер-офицеры.

Ныне главнокомандующий армиями Юго-Западного фронта по представлению августейшего командующего Кавказской туземной конной дивизией ходатайствует о возвращении Домерщикову прежнего чина лейтенанта. Ввиду сего всеподданнейше испрашиваю Вашего императорского соизволения на возвращение Домерщикову утраченных им чинов и ордена Св. Станислава III степени с зачислением его вновь на службу во флот с чином лейтенанта.

Подписал морской министр: Григорович».

«Высочайше соизволено 16 сентября 1915 года».

Он еще ничего об этом не знает. Впереди его ждали кровопролитнейшие бои в Галиции…

Дикую дивизию трудно было удивить чьей-либо личной храбростью. В полках ее царил дух бесшабашной удали, замешанный на традиционной горской отваге и гусарском кураже.

Земляки Шамиля считали зазорным для своей чести прятаться в окопах. Всякий раз, когда требовалось отразить атаку неприятеля, они, душой не приемля позиционной войны, вылезали на бруствер и, стоя в рост, стреляли из своих винтовок по австрийской пехоте. Чтобы среди таких удальцов сорвать, как тогда говорили, полный Георгиевский бант, надо было действительно быть храбрецом из храбрецов.

Глава десятая

МИЧМАН «СОРВИ-ГОЛОВА»: ЛОНДОНСКИЙ СЛЕД

Мысль разыскать сына Домерщикова – Питера – занимала меня не раз. Не было ничего невероятного в том, что он здравствует где-нибудь на островах Соединенного Королевства. Если он родился в семнадцатом, то вполне мог дожить до не столь уж преклонного в 1987 году 70-летнего возраста. Разумеется, если не погиб во второй мировой войне во время бомбежек Лондона люфтваффе или где-нибудь под Дюнкерком в сороковом году. Тогда ему было 23 года – самый призывной возраст. Но хотелось верить, что он жив и к тому же хранит память о своем отце, его фотографии, вывезенные матерью, ее рассказы… О, уж он бы ответил на все вопросы, если бы судьба даровала нам подобную встречу. И я пошел навстречу судьбе – написал заявление в розыскно-информационный центр Красного Креста, что на углу Кузнецкого моста и Рождественки. Правда, подобные заявления принимались только от родственников, разыскивающих на планете пропавших сородичей, тем не менее запрос на Питера Домерщикова (Идена) был направлен в британский Красный Крест. Сотрудники московского центра, знавшего всякие истории, может быть, и более душещипательные, чем эта, все же прониклись к судьбе сына героя этих строк и взяли на контроль заведенное розыскное дело. Прошел месяц, другой. Наконец, пришел официальный ответ: означенный гражданин в Великобритании не проживает. Я не стал принимать близко к сердцу этот ответ: во-первых, «не проживает» не означает, что не проживал ранее; во-вторых, могли быть неточности в переводе фамилии «Домерщиков» на английский язык, тогда как «Иденов» в Британии, как у нас «Кузнецовых» или «Степановых», в-третьих, это могла быть просто отписка, если учесть всегда осложненные советско-британские отношения, в-четвертых, Питер Домерщиков-Иден мог вполне осесть в Австралии, где провела детские годы и юность его мама и где встретила его отца – Михаила Домерщикова… Короче, ниточка эта вовсе не оборвалась и даже продолжилась, когда в январе 1998 году мне выпала счастливая возможность побывать в Лондоне.

Как и в советские времена, между простым российским гражданином и столицей Англии был возведен некий незримый, но вполне ощутимый барьер. Лет десять назад мне пришлось бы заверять свою благонадежность подписями партийных, профсоюзных и административных чиновников, пройти всевозможные собеседования на советах ветеранов партии, в органах, получить множество назиданий, как не уронить достоинство советского человека в капстране да еще оплоте Северо-Атлантического военного блока. Не было никакой гарантии, что на одной из многочисленных инстанций мою поездку признали бы «нецелесообразной», и прощай Лондон. Теперь все это повторялось разве что с точностью до наоборот. Теперь британские чиновники требовали подтверждения моей лояльности, а главное, кредитоспособности. Больше всего на свете они боялись именно того же, что и их бывшие советские коллеги: что я возьму и останусь в Британии навсегда. Поэтому требовали подтвердить всевозможными справками, что в Москве у меня остается недвижимость в виде квартиры, которую, по их мнению, бросить просто так совершенно невозможно, и это гарантировало мое возвращение на историческую родину. Мне предложили представить справку о моих доходах, и чтобы сумма ежемесячного оклада была не менее пятисот долларов (это у рядового российского журналиста в доденоминированную эпоху, в пред-дефолтовские-то времена!). Справка с фантастическим доходом была изготовлена благодаря сочувствию работников родной бухгалтерии моему стремлению преодолеть барьер, поставленный коварным Альбионом на пути простого россиянина в Лондон. Но в самом визовом отделе британского посольства пришлось пережить унизительную беседу-допрос по поводу того, для чего я еду в Лондон, что собираюсь там делать, с кем встречаться, не везу ли я венерические болезни или наркотики. Порой хотелось послать по-русски сверхбдительных и идиотски доверчивых чиновников – ну кто бы им признался, что виза ему нужна для того, чтобы провести пару килограммов героина в столицу Великобритании?! Однако я соблюдал предельную политкорректность – уж очень хотелось взглянуть на страну, чей язык я зубрил с пятого класса и до седой бороды, страну, знакомую по трагедиям Шекспира и детективам Конан Дойла, романам Диккенса и Олдингтона, по картинам, фильмам, анекдотам, учебникам истории и географии. Мне доводилась огибать Британию на подводной лодки с севера и проходить Ла-Маншем на надводных кораблях, видеть издали, в бинокль, знаменитые белые меловые скалы. Теперь же брезжила вполне реальная возможность вступить на землю железного Кромвеля и не менее броненосного Черчилля, полярного первопроходца Роберта Скотта и изобретателя паровоза Джорджа Стефенсона, Роберта Стивенсона, автора любимого с детства «Острова сокровищ», и адмирала Нельсона, и лорда Байрона, наконец, принцессы печального образа Дианы и…Колди Домерщиковой, урожденной Иден, родившей в феврале 1917 года в азербайджанском городе Гяндже мальчика по имени Питер. Наконец, все формальности были улажены и мой заграничный паспорт украсила британская виза.