Белая карта, стр. 23
Глава восьмая. «ПРИЗРАЧНО ВСЕ В ЭТОМ МИРЕ БУШУЮЩЕМ…»
Со дня выхода «Зари» из Екатерининской гавани прошло почти два года…
Краткая хронология многомесячного похода «Зари» уложится в несколько строк: в первое экспедиционное лето шхуне удалось пересечь Карское море, зайти ненадолго на Диксон и выйти к берегам Таймыра, где пришлось стать на зимовку в бухте Колин-Арчера близ острова Норденшельда в Таймырской губе. Зимовка растянулась на 11 месяцев. Только 30 августа 1901 года «Заря» сумела вырваться из ледового плена и пересекла море Лаптевых, дойдя до острова Котельный. Если представить, что к Земле Санникова – в высокие широты – ведет некая лестница, то остров Котельный будет первой, начальной ее ступенькой. Следующая ступень – остров Фадеевский, затем – остров Новая Сибирь, и, наконец, стартовая площадка к Земле Санникова – остров Беннетта. Отсюда ее и увидел в синей дымке барон Толль в первую свою экспедицию, здесь же, на северной кромке острова кончалась и карта северных владений российской империи. Но выйти на эту финишную прямую (остров Беннетта – Земля Санникова) было совсем непросто. А в тот год и вовсе невозможно из сплоченных льдов, наглухо преградивших «Заре» подход острову.
Вторую зимовку во льдах – унылую, безрассветную и бесконечную, как вой пурги в обледеневших снастях – экспедиция Толля провела в лагуне Нерпалах на западном берегу острова Котельный. Барон с нетерпением ждал лета, их третьего арктического лета, когда можно будет совершить решающий бросок к заветной цели. Для себя он решил не возвращаться домой, не открыв Земли Санникова. Он записал это в своем дневнике, как рыцарскую клятву: «Только бы мне достигнуть цели!… Как туго натянутые струны, напряжены мои нервы…»
Нервы были напряжены у всех: вторая арктическая зимовка – это очень трудно. Голод витаминный, световой, информационный сказывался на каждом – люди сделались сонливы и раздражительны. Тем не менее, как и во время первой зимовки, жизнь на «Заре», во многом благодаря лейтенанту Коломейцову, была подчинена твердому корабельному распорядку. Барон Толль попытался подогнать течение корабельной жизни под график научных исследований. Их и без того непростые отношения обострились еще больше. Колчак оказался между двух огней. С одной стороны он принимал правоту Коломейцова как командира корабля, с другой прекрасно сознавал, что строевой уклад жизни на судне – не самоцель, шхуна пришла в эти края ради дела науки. И истинный командор экспедиции – барон Толль. Может быть, поэтому лейтенант Коломейцов с горечью отмечал в своем дневнике, что Колчак «на всякую работу, не имеющую прямого отношения к судну, смотрит, как не неизбежное зло, и не только не желает содействовать ей, но даже относится к ней с какой-то враждебностью». Зато Толлю его второй магнитолог и гидрограф нравился все больше и больше: «Колчак не только лучший офицер, но он также любовно предан своей гидрологии… Научная работа выполнялась им с большой энергией, несмотря на трудность соединить обязанности морского офицера с деятельностью ученого…
… Во время обеда ведется обычно интересная застольная беседа, в которой принимает участие главным образом гидрограф, человек очень начитанный… Беседую и забавляюсь горячим спором между Матисеном и Колчаком; они неизменно придерживаются противоположных мнений, но благодаря добродушию Матисена остаются в дружбе, несмотря на частое раздражение гидрографа.»
Лейтенант Матисен держался того же мнения о бароне Толле, что и командир шхуны, разве что не высказывал его вслух, но поверял лишь дневнику:
«Толль не раз говорил…, что он всецело придерживается высказанного А.Ф. Миддендорфом взгляда на экспедиционное судно как на временное жилище и склад продовольствия, которое должно вести экспедицию по возможности дальше к северу и в случае надобности должно быть оставлено… Начальник экспедиции не имеет права покидать судно и личный состав экспедиции. Пример Нансена не может служить оправданием для такого поступка, так как, несмотря на исключительно счастливое окончание экспедиции, он в принципе заслуживает порицания».
К концу мая 1902 года барон Толль понял, что ждать у моря «ледовой погоды» больше нельзя. Запасы угля на шхуне оставляли желать лучшего, а льды не только не собирались расступаться перед форштевнем «Зари», но и сплачивались все плотнее, все непроходимее. На пути стояли гигантские стамухи – ледяные баррикады, взгроможденные силой океана и арктических штормов… Изрядно потертая льдами шхуна не могла подобраться не то, что к Земле Санникова, но даже к острову Беннета.
И что же? Возвращаться ни с чем? Говорить в свое оправдание банальное – «льды не позволили пройти»? Признавать, что отпущенные Академией наук огромные средства (в кредит!), истрачены впустую? Предстать в глазах коллег, в глазах Эммелины и двух дочерей прожектером-неудачником? Это после грома фанфар, под которые отправлялась экспедиция, после всех заверений и обещаний под звон банкетных бокалов…
О нет, барон, поставил на белую карту Арктики воистину все – и свое доброе имя, и свою жизнь. Он решил идти к Земле Санникова, не дожидаясь, когда это позволят льды и погода. Именно по тем же мотивам, старший лейтенант Георгий Седов, спустя десять лет, ринется в самоубийственный бросок к Северному полюсу. Долг чести!…
В спутники барон Толль выбрал себе астронома Фридриха Зееберга и двух сынов здешней тундры – эвена Николая Протодьяконова, по прозвищу Омук, и якута Василия Горохова, по прозвищу Чичак. Оба охотника не раз летовали на арктических островах, добывая мамонтовую кость, соболей и рыбу. Бывало и с медведем сходились один на один. Одного боялись – открытой воды. Однако, плавать не умели…
РУКОЮ ОЧЕВИДЦА: «Толль допускал, что вода без края и конца может их пугать, а потому готов отпустить сопровождающих, и дальнейшее путешествие намеревался осуществить вдвоем с астроном Ф. Г. Зеебергом. Толль считал, что залогом успеха любого предприятия должно быть добровольное участие, и если по каким-либо причинам человек высказывает нервозность и раздражение, лучше с ним расстаться. – Отмечал в свое дневнике врач экспедиции Николай Катин-Ярцев. – … Вечером барон Э.В. Толль, астроном Ф.Г. Зееберг, каюры Протодьяконов и Горохов покинули лагерь «Зари» и на 3-х нартах, из которых одну рассчитывали бросить на Новой Сибири, ушли в неизвестность…»
Лейтенант Колчак провожал своего Учителя без лишних слов. Он прекрасно понимал к у д а уходит Толль, как понимал и з а ч е м он уходит.
Спокойное, почти сдержанное прощание барона с теми, кто оставался на «Заре» стало еще одним уроком мужества для молодого офицера. Много лет спустя, адмирал Колчак столь же спокойно и столь же мужественно отправится в свой последний путь на берег реки Ушаковки…
Перед уходом Толль, отдав все необходимые распоряжения остающимся, оставил в своей каюте с полдюжины бутылок шампанского, чудом сохраненного за два года пути и зимовок. Именно этим радостным напитком собирался он отметить открытие легендарной земли. Увы, вино это стало поминальным зельем…
Вот уже сто лет, как нет никаких вестей о судьбе отважного первопроходца и его спутников.
Однако, тогда в лето 1902-ое на «Заре» ждали их возвращения или же готовились идти за ними на остров Беннета, если позволят льды…
Глава… ЖЕЛЕЗНЫЙ БОЦМАН
Колчак с мичманских времен берегся от такого офицерского греха, как панибратство с нижними чинами. Не делал он исключения и для боцмана Бегичева, несмотря на его особое положение как главного смотрителя и хозяина корабля. Хмурый немногословный волжанин, чья флотская служба началась в один год с офицерской службой Колчака (они были ровесниками) мало по малу расположил к себе строгого лейтенанта. Однако, как часто бывает, прежде, чем подружиться надо хорошо поссориться. Стычка между лейтенантом-гидрографом и боцманом произошла во время второй зимовки у острова Котельный. Видимо, сказывалась общая усталость затянувшегося плавания.