Прощай, пасьянс, стр. 47
— Тебе про это написали в письме? — насмешливо спросила одна.
— Ага. Скорее, скорее.
Они молча и поспешно дошли до дома.
— Берите все самое нужное. — Севастьяна не хотела, чтобы в этом доме случилось что-то, от чего всколыхнулся бы весь город. Чтобы о Финогеновых болтали по всему северу. Незачем Федору такая слава, потому что она падет тенью и на память Степана, и на нее самое, и на воспитательный дом.
Мария чувствовала, как сердце ухнуло и замерло. Ощущение опасности… Она взглянула на беременную сестру — как она?
И увидела, как руки женщины метнулись к животу: такой понятный жест матери — защитить младенца в своей утробе.
— Скорее, — приказала Севастьяна, желая побыстрее выбраться вместе с сестрами отсюда, чтобы больше не думать ни о чем. — Моя коляска у дверей.
— Что нам брать? На долго ли рассчитывать?
Но другая сестра подняла руку, призывая подчиниться, и по примеру Севастьяны что-то кидала в саквояж, чтобы своим примером заставить всех делать то же самое.
— Нет времени. После… — сказала Мария, она запомнила слова Федора о том, что всегда можно положиться на Севастьяну. Тем более что и в письме он подтвердил это снова.
Они выскочили из дома — Севастьяна, отягощенная узлами, и сестры с саквояжами в руках, — подбежали к коляске.
22
Севастьяна гнала лошадей по немощеным улицам. Дождей еще не было. Из-под копыт летела пыль, оседая на ее потном лице.
Она остановила лошадей возле заднего крыльца воспитательного дома.
— Приехали, — объявила она, поворачиваясь к сестрам. — Милости прошу, будете моими гостьями.
Сестры переглянулись и вышли из коляски. Все то же небо над головой, все та же река Лала перед ними, но все иное. Дом Финогеновых стоит будто на острове: ни перед ним, ни за ним, ни сбоку — ничего. Так задумал дед Финогенов, поддержал его Степан, отец Федора. Как объяснял сам Федор, они оставляли место для домов потомков Финогеновых, чтобы селились они друг с другом рядышком. Но пока что-то не выходит.
А здесь вдоль берега реки стоят дом к дому.
— Входите. — Севастьяна раскрыла перед сестрами дверь.
Они вошли в просторные сени, на них пахнуло свежестью — пахло березовыми вениками для бани, чем-то сладковатым, наверное, пирогами с вареньем из черной таежной смородины, подумала Мария, уже хорошо знакомая со здешними запахами. И еще — она поморщила нос, пытаясь найти название новому аромату, — солод. Да, ржаной солод, без которого квас не квас.
Севастьяна вела сестер по коридору долго, с поворотами, пока наконец не ввела в комнатку с белыми стенами, с двумя кроватями. Опрятную.
— Вот. Будете как мои старшие воспитанницы. — Она засмеялась.
Сестры вошли и сели у стола.
— А теперь вот вам письмо. Читайте.
Севастьяна выложила на стол тонкий лист бумаги.
Сестра молча прочли и отшатнулись от стола.
— Теперь поняли?
— Невероятно, — прошептала Мария.
— Выходит, они хотели нас украсть? — спросила Лиза.
— Заманить, а если не удастся, то и украсть, — подтвердила Севастьяна.
— Чтобы заставить Федора отказаться от наследства в пользу Павла, — проговорила Мария.
— Они пустили бы в дело и подложные бумаги на таможне. Тогда у него забрали бы весь груз и бригантину в придачу. Да еще предъявили бы ему штраф.
— Вы только почитайте, — заметила Лиза, — как грамотно составлено отказное письмо, которое предназначено для Федора. В обмен на то, что его ребенок будет в полной безопасности.
Севастьяна кивнула:
— Анисим, я вижу, мастер на это дело.
— Анисим? — Голос Марии прозвучал резко. — Тот самый, к которому уехала Анна?
— Да, дорогуша, тот самый.
— А как же Анна? Она ведь любит его. Она говорила, что он хочет на ней жениться.
— Хотел, пока надеялся через нее заманить вас к себе и спрятать.
— Что ты говоришь? Откуда…
— От нее самой. Это она примчалась утром во весь опор, после того как подслушала разговор Анисима и Павла.
— А где она сейчас? — спросила Лиза.
— Я отправила ее в участок.
— Зачем?
— Там есть один мой друг, хороший, не болтун. Я попросила, чтобы она ему рассказала все как есть. Чтобы он забрал негодяев и подержал у себя до нашего прихода.
— А мы туда тоже пойдем?
— Как же нам не повидаться с ними? Надо довести дело до самого конца. Неужели мы будем думать про них каждый Божий день? Мы должны изгнать их из города, чтобы никогда не натыкались на них наши глаза! — говорила с горячностью Севастьяна.
— А если нам… — начала одна сестра, барабаня тонкими пальчиками по бумаге, — если нам…
— Переписать своей рукой это письмо? — подхватила другая сестра. — Поменять в нем имена — Федора на Павла?
Севастьяна оторопело смотрела на молодых женщин. Потом ее лицо просветлело.
— Ага! Отказное письмецо составить. Мол, я, Павел Степанов Финогенов, отказываюсь от всяких претензий… Отныне и навсегда, что бы ни случилось…
— Вот именно!
— Тогда… Тогда мы еще одно составим! — Щеки Севастьяны заалели от азарта.
— А второе о чем? — подхватили сестры.
— У Анисима есть дом, верно?
— Верно.
— Так пускай-ка он отпишет его Софьюшке. Заморочил девочке сердце. Должна она хоть что-то получить.
— Молодец, Севастьяна! Бумагу! Перо!
Когда оба письма были совершенно готовы, оставалось заполучить подписи под ними.
Анна из участка заехала в дом Финогеновых, но сестер там не было. Она знала, что они могут быть только у Севастьяны, в ее воспитательном доме. К нему-то она сейчас и подкатила.
Анна почувствовала слабость в коленях, когда слезала с лошади. Может быть, это от скачки верхом в неудобном седле.
На миг она допустила: а если бы она не подслушала разговор Анисима и Павла или… забыла бы все, что слышала? Может, поймала бы свое счастье за хвост, которое ускользает от нее всю жизнь? Может, на самом деле Анисим женился бы на ней и взяли бы они к себе Софьюшку?
Радость на мгновение омыла душу Анны — знакомое чувство беспричинной радости, которая покидает в следующее мгновение бесследно. Потому что радость эта эфемерна, несбыточна. Ну какое счастье может состояться на несчастье других? Тем более что несчастье готовит тот, с кем ты надеешься найти свое собственное счастье. Человек, поняла за свою жизнь Анна, или приносит счастье, или лишает его напрочь. «Что, мало тебе было слез, — спросила она себя, — когда в Кукарке Анисим тебя бросил?»
Он даже не заплатил за те кружева, которые забрал с прилавка.
Она достала из кармана еще один кусок хлеба и мешочек с солью. Развязала и посыпала на хлеб.
— Бери, милая. — Анна, как утром, поднесла руку к лошадиным губам.
Лошадь не церемонилась, взяла угощение теплыми губами и большими влажными глазами одобрительно посмотрела на Анну. От этого взгляда она почувствовала покой в душе. Вот он, ответ на доброе дело. Как бы тебе ни было плохо, ты должен позаботиться о ближнем.
Что ж, она сделала то, что велела Севастьяна. Она рассказала в участке обо всем. Теперь можно входить в дом.
Когда Анна переступила порог комнаты, где сидели сестры и Севастьяна, все молча смотрели на нее. Глаза их были полны сочувствия и печали.
— Так он обещал на тебе жениться, верно, Анна? — спросила тихим голосом одна из сестер.
Анна почувствовала, как слезы, которые она сдерживала целый день, хлынули из глаз, как давно обещанный небом дождь.
— Да… И взять к нам Софьюшку…
— Негодяй! — сказала другая сестра. — Он обманул не только женщину, но и ребенка.
— Не одного, — неожиданно услышала Анна голос одной из сестер.
— Как это? — спросила в испуге Анна, вытирая слезы со щек рукавом синей кофты.
— Потому что ты беременна.
— О-откуда вы знаете? — прошептала Анна. Ее руки подлетели к губам. Так обычно женщины прикрывают рот, когда с губ готов сорваться крик. Говорят, женщины умеют кричать, как чайки. Криком, раздирающим душу, если позволить ему вылететь.